Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Молли, подойди-ка сюда! Что это за человек в плаще — вон там, у ограды, под буком, — он стоит там неподвижно уже полчаса, если не больше, и все смотрит на наш дом! Мне кажется, это очень подозрительно.
Молли выглянула в окно и мгновенно узнала Роджера, несмотря на просторный плащ. Первым ее побуждением было отшатнуться. Вторым — подойти поближе и сказать:
— Мама, так это же Роджер Хэмли! Вон, посмотрите, он посылает воздушный поцелуй; это он пришел попрощаться с нами единственным дозволенным ему способом.
И она ответила ему таким же поцелуем, впрочем у нее не было уверенности, что он заметил ее робкое, тихое движение, ибо миссис Гибсон в тот же миг принялась изображать столь выразительную пантомиму, что Молли уверилась: ее размашистые, нелепые жесты полностью поглотят внимание Роджера.
— Должна сказать, это очень любезно с его стороны, — сказала миссис Гибсон, прерывая на миг поток воздушных поцелуев. — Более того, это весьма романтично. Мне это напомнило прежние дни… Но боже мой, он опоздает! Нужно отослать его, уже половина первого!
Она вытащила часы и подняла вверх, постукивая указательным пальцем по циферблату, — делала она это, заняв самую середину окна. Молли могла лишь высовываться из-за ее спины, подныривая то сверху, то снизу, то справа, то слева под непрестанно движущиеся руки. Ей показалось, что она уловила ответный жест Роджера. Наконец он ушел, медленно, совсем медленно, часто оборачиваясь, несмотря на всё постукивание по часам. Миссис Гибсон наконец-то отошла от окна, и Молли украдкой стала на ее место и успела еще раз увидеть очертания его фигуры, прежде чем он скрылся за поворотом дороги. Он тоже знал, откуда можно бросить последний взгляд на дом Гибсонов, обернулся еще раз, и в воздухе мелькнул его белый платок. Молли подняла повыше свой и замахала, мечтая об одном: чтобы его увидели. А потом Роджер скрылся из виду, и Молли вновь принялась за рукоделие — счастливая, сияющая, грустная, умиротворенная, думая про себя: какое это счастье — дружба!
Когда она вновь вернулась к действительности, миссис Гибсон говорила:
— Право же, не могу не сказать, что, хотя Роджер Хэмли никогда мне особенно не нравился, этот его романтический поступок напомнил мне об одном совершенно очаровательном молодом человеке, soupirant, [104] как говорят французы, — о лейтенанте Харпере. Я ведь, наверное, рассказывала тебе про него, Молли?
— Кажется, да, — ответила Молли рассеянно.
— Ну, тогда ты помнишь, как он ухаживал за мной, когда я жила у миссис Данком, — это было мое первое место гувернантки, и мне было всего семнадцать лет. А когда их вербовочный отряд перевели в другой город, бедный мистер Харпер перед отъездом целый час простоял перед окном классной комнаты, и я знала, что это по его приказу оркестр играл «Мы с нею расстаемся», когда на следующий день они маршем уходили из города. Бедный мистер Харпер! Это было еще до того, как я познакомилась с дорогим моим мистером Киркпатриком! О боже мой! Какая у меня жизнь, сколько раз сердце мое обливалось кровью! Разумеется, наш дорогой папа — человек достойный во всех отношениях, и я с ним очень счастлива. Он бы вконец меня избаловал, если бы я только ему позволила. И все же он не так богат, как мистер Хендерсон.
Последняя фраза содержала всю суть нынешних переживаний миссис Гибсон. Выдав Синтию замуж, как она это называла, то есть присвоив себе всю заслугу, так, будто она сыграла в этом замужестве решающую роль, она теперь слегка завидовала дочери, которой выпало счастье стать женой молодого, красивого, богатого, в меру светского человека, да еще и лондонца. В своей наивности, она открыто высказала эти чувства своему мужу — в тот день она не очень хорошо себя чувствовала, и, соответственно, грустные мысли вытеснили из ее головы более счастливые переживания.
— Какая жалость, что я родилась слишком рано! — сказала она ему. — Хотелось бы мне принадлежать к нынешнему поколению!
— Я иногда тоже об этом жалею, — откликнулся ее муж. — В науке открылось столько новых направлений — мне было бы отрадно, будь это возможно, дожить до тех дней, когда их право на существование будет подтверждено и станет ясно, куда они ведут. Однако мне представляется, дорогая, что вы вовсе не поэтому хотели бы стать на двадцать-тридцать лет моложе!
— Не потому. К тому же я не высказывалась в столь грубой, неприятной форме. Я всего лишь сказала, что хотела бы принадлежать к нынешнему поколению. Строго говоря, я думала о Синтии. Не хочу показаться тщеславной, но мне кажется, внешне я была ничем не хуже ее — я имею в виду, в молодости; да, у меня не было таких темных ресниц, зато нос у меня прямее. А теперь взгляните на разницу в нашем положении! Я вынуждена жить в провинциальном городке, у меня всего трое слуг и нет своего выезда; она же вовсе не так хороша собой, а живет на Сассекс-Плейс, у нее свой кучер, экипаж и еще бог знает что. Но факт остается фактом: в нынешнем поколении куда больше богатых молодых людей, чем было в моем.
— Ах вот как! Так вот вы о чем, моя дорогая! Будь вы моложе, вы вышли бы за кого-нибудь вроде Уолтера?
— Да! — ответила она. — Именно это я и имела в виду. Конечно, было бы хорошо, если бы на его месте оказались вы. Я все время думаю, что вы были бы куда состоятельнее, если бы занялись юриспруденцией, а кроме того, мы тогда жили бы в Лондоне. Синтии, по-моему, все равно, где жить, а вот гляди-ка, всё свалилось на нее само собой.
— Что, Лондон на нее свалился?
— Ах, ну какой же вы шутник! Кстати, именно такие люди нравятся присяжным. Я убеждена, что Уолтер никогда не сравняется с вами по уму. Однако у него есть средства везти Синтию в Париж, и в другие страны, и вообще куда вздумается. Надеюсь, что
