Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
«Очень хорошо, – подумал Леонид, – пойду на работу пешком». Он снова улыбнулся. Это была странная двусмысленная улыбка, восторженная и насмешливая одновременно. Когда Леонид был всем доволен, он улыбался насмешливо и восторженно. Как многие другие здоровые, хорошо сложенные красивые мужчины, достигшие высокого положения в обществе, он в первые утренние часы был всем доволен в жизни и безоговорочно принимал ход вещей, иногда довольно извилистый. Сходным образом из пустоты ночи переходишь по мостику легкого, каждый раз нового удивления к полному осознанию своего жизненного успеха. А успех очевиден: сын бедного учителя восьмой степени в гимназии! Никто, без семьи, без имени… нет, хуже – обремененный претенциозным именем. Каким грустным, холодным было время учебы! С трудом проталкиваться вперед со скудной стипендией и грошовым заработком домашнего учителя у богатых, толстых, бездарных мальчишек! Как это тяжело – скрывать голодный блеск в глазах, когда ленивого воспитанника зовут к столу! Зато в пустом шкафу висит фрак. Новый, отличный фрак; только чуть-чуть пришлось кое-где подправить. Собственно, этот фрак – наследство. Соученик и сожитель по квартире оставил его Леониду по завещанию и в соседней комнате пустил себе пулю в лоб. Словно в сказке, эта официальная одежда станет решающей вехой на жизненном пути студента. Владелец фрака был… умным израэлитом (так осторожно называет его – даже мысленно – тонко чувствующий Леонид, испытывая отвращение к слишком откровенному выражению некоторых неприятных фактов). В те времена дела у этих людей шли настолько хорошо, что они могли позволить себе такой изысканный мотив для самоубийства, как философия мировой скорби.
Фрак! Тот, у кого он был, мог посещать балы и другие общественные мероприятия. Тот, кто хорошо выглядит во фраке и обладает, как Леонид, особым талантом танцора, сразу вызывает симпатию и легко проникает в женское общество, знакомится с блистательными молодыми дамами, получает приглашения в лучшие дома. По крайней мере, так было в том удивительном волшебном мире, где существовала социальная иерархия, а победитель, избранник мог достичь недостижимого. Карьера бедного домашнего учителя началась с чистой случайности – с подаренного ему билета на большой танцевальный вечер. Фрак самоубийцы приобрел таким образом провиденциальное значение. Отдав его вместе с собственной жизнью, отчаявшийся идеалист помог счастливому наследнику на пороге блестящего будущего. При этом Леонид вовсе не погиб при Фермопилах своей бедной юности от натиска численно превосходящей надменной аристократии. Не только Амелия, но и другие женщины утверждали, что никогда не встречали такого бесподобного танцора и вряд ли когда-нибудь встретят. Нужно ли говорить, что царством Леонида был вальс – легкий, парящий, с поворотами налево, нежный, зыбкий вальс? В летящем двухшаговом вальсе той удивительной эпохи ведущий даму мастер любви мог еще проявить себя, в то время как (по мнению Леона) хаотическая толкотня – танцы современного человека толпы – представляют собой лишь механические движения частей тела в тесном помещении.
Когда Леонид вспоминает о своем шумном успехе танцора, на его лице с красными губами, блестящими зубами и мягкими светлыми усиками играет характерная двусмысленная улыбка. Несколько раз за день он принимает позу вечного любимца богов. Если б его спросили о его «мировоззрении», он честно сказал бы, что единственная цель и смысл мироздания состоит в том, чтобы вести из ничтожества к вершинам подобных ему любимцев богов, наделять их властью, почестями, блеском и роскошью. Не является ли его собственная жизнь исчерпывающим и приятным доказательством того, что именно в этом заключается смысл бытия? В его убогой студенческой квартире за стенкой раздается выстрел. Леонид получает в наследство совсем новый фрак. И дальше все идет как в балладе. Во время карнавала он посещает несколько балов. Он прекрасно танцует, хотя никогда не учился. Падает дождь приглашений. Уже через год он входит в круг молодых людей, которые нарасхват. Когда в зале называют его классическое имя, у всех на устах появляется благосклонная улыбка. Трудно добывать оборотный капитал для такого рода публичной двойной жизни. Это удается благодаря его усердию, выносливости и неприхотливости. Он досрочно сдает все экзамены. Блестящие рекомендации открывают ему врата государственной службы. Он быстро добивается расположения начальников; они не могут нахвалиться его любезностью, ловкостью и скромностью. Несколько лет спустя его, на зависть многим, переводят в центральные органы власти, куда попадают обычно люди из лучших семейств или по протекции. А потом – безумная любовь восемнадцатилетней красавицы Амелии Парадини…
Легкое удивление, которое охватывало его каждое утро при пробуждении, вполне оправданно. Парадини?! Не ошибетесь, услышав это имя. Да, действительно, речь идет об известной во всем мире фирме Парадини, которая владеет отраслевыми филиалами во всех мировых центрах. (С тех пор, конечно, акционерный капитал поглотили крупные банки.) Но двадцать лет назад Амелия была самой богатой наследницей в городе. И никто из значительно превосходивших Леонида претендентов из родовой знати и крупных промышленников не завоевал юную красавицу; это удалось ему, сыну вечно голодного преподавателя латыни, юнцу с пышным именем Леонид, у которого не было ничего, кроме фрака – красивого, по фигуре, но напоминавшего о смерти. Впрочем, слово «завоевал» – неточность. Если присмотреться к этой любовной истории, то не он ее добивался – это она его домогалась, ухаживала за ним. Упрямая, энергичная молодая девушка вышла за него замуж, преодолев ожесточенное сопротивление всех своих родных с их многомиллионным состоянием.
И сегодня, как каждое утро, она сидит напротив него – Амелия, самый большой успех в его жизни. Странно, но основа отношений между ними не изменилась. Он все еще чувствует себя опекающим, дарящим, дающим, несмотря на семейное богатство, которое всюду окружает его простором, теплотой и уютом. Впрочем, подчеркивает Леонид с неподкупной строгостью, собственность Амелии он не рассматривает как свою. С самого начала он возвел высокую стену между этими, весьма неравными, Твое и Мое. В этой прелестной, слишком
