Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Посмотрите, Молли! — сказал он (она поспешила было прочь из комнаты, застав его там одного). — Эти цветы я собрал для вас перед завтраком.
Она неохотно приближалась; он тоже пошел ей навстречу.
— Спасибо! — произнесла она. — Вы очень добры. И я многим вам обязана.
— В таком случае сделайте мне ответное одолжение, — сказал он, твердо решив не замечать подчеркнутой сдержанности ее тона и перебирая цветы в букете, который держал будто связующее звено между ними, потому что опасался, что в противном случае она поддастся порыву и бросится прочь. — Скажите мне честно, а я знаю, что по-иному вы говорить не умеете, я чем-то обидел вас с тех пор, как мы так счастливо проводили время в Тауэрс?
В голосе его было столько искренности и доброты, в выражении лица — столько приязненности и одновременно тоски, что Молли захотелось рассказать ему все от начала и до конца. Ей казалось, что он лучше всякого другого объяснит ей, как следует вести себя в такой ситуации, он распутает клубок всех ее наваждений, — но ведь именно он и был средоточием ее растерянности и отчаяния. Как пересказать ему слова миссис Гудинаф, смутившие ее девичью скромность? Как передать то, что она услышала утром от его отца, как заверить, что она не меньше, чем он, хочет одного: чтобы их былая взаимная приязнь не омрачалась никакими мыслями о более близких отношениях.
— Нет, Роджер, за всю мою жизнь вы ни разу меня не обижали, — сказала она, впервые за много дней взглянув на него прямо.
— Я вам верю, раз вы так говорите. Что ж, расспрашивать далее я не имею права. Молли, не подарите ли вы мне цветок в подтверждение того, что сейчас сказали?
— Берите любой, — предложила она с облегчением, протягивая ему весь букет.
— Нет, я хочу, чтобы вы выбрали сами. И сами дали бы мне его.
И тут вошел сквайр; Роджер много бы дал, чтобы остановить Молли, которая прямо в присутствии его отца принялась рассматривать букет, выискивая самый лучший цветок; она же воскликнула:
— Ах, мистер Хэмли, вы не скажете мне, какие цветы Роджер любит больше всех?
— Не знаю. Розы, наверное. Экипаж у дверей; Молли, дорогая, не хочу торопить тебя, но…
— Я понимаю. Вот, Роджер, вот вам роза! — Она протянула ему цветок и сама зарделась, как роза. — Как только доеду до дому, сразу пошлю к вам папу. Как малыш?
— Похоже, у него начинается лихорадка.
Сквайр довел ее до экипажа, неумолчно рассказывая про внука; Роджер шел следом и, едва слушая, снова и снова мысленно задавался вопросом: «Слишком поздно — или все-таки нет? Сможет ли она забыть, что первую любовь я по глупости отдал другой, столь на нее непохожей?»
А Молли, когда экипаж тронулся, все повторяла про себя: «Вот мы и снова друзья. Думаю, он скоро забудет слова нашего доброго сквайра — и как тому такое взбрело в голову! Как приятно вернуться к прежним отношениям! И какой восхитительный букет!»
Глава 60
Признание Роджера Хэмли
Роджер провожал экипаж глазами, пока тот не скрылся из виду, а после ему было о чем подумать. Накануне ему еще казалось, что Молли усматривает в многочисленных симптомах его все крепнущей любви — симптомах, которые ему самому казались столь очевидными, — проявление постыдного непостоянства в отношении непостоянной Синтии; что, по ее мнению, привязанность, которую так легко переносят с одной на другую, немногого стоит; что именно это она и пыталась подчеркнуть с помощью своего изменившегося отношения, дабы искоренить эту привязанность в зародыше. Но нынче утром она говорила с ним совершенно как прежде, ласково и откровенно, — по крайней мере так прошел их последний разговор. Он все ломал голову, что могло ее так сильно расстроить за завтраком. Дошел даже до того, что выспросил у Робинсона, не получала ли мисс Гибсон нынче каких писем, а получив ответ, что получала, попытался убедить себя, что причиной ее расстройства было именно это письмо. Пока дела вроде бы налаживались. После невысказанных взаимных обид им удалось восстановить прежнюю дружбу, однако Роджеру этого было недостаточно. С каждым днем он все отчетливее понимал, что только она, она единственная, может составить его счастье. Он давно почувствовал это, но не питал почти никаких надежд, а тут еще и отец стал принуждать его поступить именно так, как в душе ему очень хотелось поступить. «Мне не надо „стараться“ полюбить ее, — сказал он себе, — я ее уже люблю». При этом он понимал, какие чувства у нее могли возникнуть. Достойна ли ее та любовь, которая ранее была подарена Синтии? Не воспримет ли она ее как пародию на прошлую? Он вновь собирается надолго покинуть Англию, что будет, если он сейчас последует за нею в ее дом — если все произойдет в той же гостиной, где он делал предложение Синтии? А потом огромным усилием воли он определился со своими дальнейшими действиями. Теперь они друзья (он поцеловал розу, ставшую залогом их дружбы). Он едет в Африку, где на каждом шагу подстерегают смертельные опасности; теперь, уже побывав там, он сознавал это отчетливее, чем раньше. До возвращения он не станет делать попыток завоевать еще хоть толику ее любви. А потом, после благополучного возвращения, никакие колебания и сомнения касательно того, что и как она ему ответит, не помешают ему сделать все мыслимое, чтобы добиться расположения женщины, которая в его глазах стоит выше всех прочих. Он не обладал мелочным тщеславием, которое заставляет думать скорее о том, как унизителен отказ, чем о том, какое сокровище можно обрести в случае согласия. Так или иначе, если Господь судит ему вернуться невредимым, он подвергнет
