Франсуа Мориак - Агнец

Лестница, ведущая на верхний этаж, скрипела. К тому же она не была устлана дорожкой. Он остановился, желая удостовериться, что все в доме спят. Дверь комнаты мальчика была приоткрыта, и свет ночника падал на площадку, словно свет луны. Было время, когда Мирбели еще баловали Ролана, а он, выросший в приютских дортуарах, боялся спать один в темноте, и ему разрешили оставлять на ночь эту тусклую лампочку... Глаза Ксавье, привыкшие к полумраку лестницы, различали теперь каждый предмет: свитер и штанишки, небрежно брошенные на стул, грубые башмаки со шнурками в узлах, валявшиеся посреди комнаты. На тумбочке, у кровати, лежали старое птичье гнездо, рогатка, блокнотик, два письма от Доминики в конвертах и грязный носовой платок. Ночник высвечивал на потолке темные пятна потеков, похожие на очертания неведомых континентов. Ксавье осторожно присел на край кровати. Мальчик спал так тихо, что казалось, он не дышит. Он был неподвижен, как и природа этой ночью, он словно окаменел — как и она, охваченный покоем, покоем не этого мира. Однако он был живой: животный запах жизни и теплота наполняли комнату. Ксавье сидел подле этого живого существа, как сидят у огня, — он отогревался. Мальчик лежал на боку, худое плечо выглядывало из-под простыни. Волосы на затылке торчали хохолком. Ксавье сидел не шевелясь, он вновь обрел силы. Глядя на этого спящего зверька, он снова сердцем почувствовал Бога. Человеческое тело, человеческая душа, вот и все, что нужно, чтобы ты вернулся сюда. Господи. Ксавье не мог ничего сказать этому ребенку, не мог даже коснуться губами его лба, он мог только молиться за него. Какое страстное желание жертвовать собой ради другого! Это вечное «пусть я вместо него», эта вечная потребность принять на себя чью-то лихую долю. Какое-то безумие! Но покой опять снизошел на него, или, вернее, он снова ощутил этот покой, ибо не подозревал, что утратил его. Живой покой, наполнявший его душу радостью и в то же время пугавший тем, что он предвещал.

— Ты что здесь делаешь?

Ксавье вскочил. В дверях стоял Мирбель в белом купальном халате.

Мальчик проснулся, сел на кровати, увидел их обоих и заплакал. Мирбель повторил:

— Что ты здесь делаешь?

Ксавье пробормотал, запинаясь:

— Не знаю. — Понурив голову, он пытался найти разумный ответ.

— Не знаешь? В самом деле?

Мирбель подошел к кровати, наклонился к мальчику, который тер глаза и всхлипывал, отвел его руки и заглянул ему в сонное, опухшее от слез лицо.

— Что он тебе сделал? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Ролан рыдал в голос и бормотал сквозь слезы, что он спал, что он ничего не видел.

— А что он мог увидеть? — спросил Ксавье. — Я вдруг забеспокоился и пришел проверить, не заболел ли он.

— Он заболел?

— Нет, он спокойно спал.

— Только что ты сказал, что не знаешь, зачем ты пришел сюда. Долго же ты придумывал оправдание.

Ксавье по-прежнему стоял, опустив голову.

— А почему ты не ушел, когда убедился, что он спокойно спит?

Ксавье сказал:

— Не знаю... — И, помолчав, тихо добавил: — Я, кажется, молился.

Мирбель пожал плечами и начал декламировать, нарочно запинаясь и растягивая слова, будто школьник в классе:

Вот лучезарный серафимСтоит у края колыбели,Как будто над лицом своимВ лесной струящейся купели.«О милый мой, двойник земной, —Он говорит, — иди со мною,За счастием уйдем со мной».

Мирбель замолчал, его душил смех. Ксавье наклонился над Роланом, тихо повторяя:

— Закрой глазки, малыш, это все чепуха, спи... Мы не даем ему уснуть, — сказал он, повернувшись к Мирбелю.

— Что-то ты поздновато проявляешь деликатность, ты не находишь?

А Ксавье тем временем поправил простыню, подоткнул одеяло и сказал Ролану:

— Повернись-ка к стенке... Давайте уйдем.

Ксавье вышел первым. Он почувствовал на затылке дыхание Мирбеля, который шел за ним по пятам. Ксавье не посмел остановить его, и они вместе вошли в комнату. Мирбель притворил за собой дверь, повернулся к Ксавье и сказал:

— Пора вас разлучить.

Ксавье не спускал глаз с Мирбеля, а тот развалился в кресле, словно собирался просидеть так всю ночь.

— Вам бы лучше пойти спать, — сказал Ксавье.

— Со сном я не в ладу, — вздохнул Мирбель и вытянул худые волосатые ноги. — Конечно, ты не отдаешь себе в этом отчета, но тебя и мальчишку действительно пора разлучить. Ты не додумываешь все до конца. Ты отличный пример тому, как низкое маскируется возвышенным, а дурное выдается за хорошее. Но, на твое счастье, я здесь — и я тебя спасу.

Ксавье глядел на него и молчал.

— Короче говоря, восемнадцатого я отвезу мальчишку назад в приют. Решение принято.

Ксавье спросил:

— Это что, угроза?

— Да нет, я повторяю, это вопрос решенный.

Ксавье тут же забыл про все, что произошло только что в комнате Ролана между ним и Мирбелем, забыл и о том чувстве стыда, которое он пережил во время этой ужасной сцены, его мозг работал напряженно и четко, он снова обдумывал свой план устройства Ролана. Ведь Доминика подтвердила в письме, что он вполне осуществим. Он отдаст Ролану те сто пятьдесят тысяч франков, что получил в наследство от дяди Кордеса. Они определят мальчика на полный пансион к учительнице, Доминика с ней уже договорилась. Мальчик будет учиться в приходской школе святого Павла. Он не слушал Мирбеля.

— Мы снова окажемся вдвоем, как в поезде. И снова у нас возникнет интерес друг к другу. Та же ситуация вызовет ту же симпатию, ты увидишь! Конечно, здесь не удастся разговаривать так свободно, как в купе... Ведь здесь Мишель. Но ко всему можно привыкнуть, часто перестаешь замечать людей, с которыми живешь под одной крышей. Мы не будем с ней считаться! — воскликнул он с веселой жестокостью.

— Я думаю, что смогу... — прервал его Ксавье. — Я надеюсь, вы мне не откажете в этом... я хочу проводить Ролана восемнадцатого числа.

Мирбель встал и подошел к Ксавье.

— Не говори со мной больше об этом мальчишке. Я возвращаю его в привычную для него среду: в приют. Он там будет как рыба в воде. Но тебе-то что до этого? Чего ты боишься? Выходит, ты не слишком доверяешь провидению.

И снова, изображая школьника, продекламировал:

Он малым пташкам щедро сыпал зерна,Добру его земля была покорна.

— Эти две строчки из Расина были озаглавлены «Божья доброта». А хрестоматия называлась «Корзинка детских грез». Из нее монахини, учившие нас уму-разуму, выбирали стихи, чтобы мы их зазубривали.

— Вы с Мишель испортили Ролана своим укладом жизни, у него появились не свойственные ему привычки, — сказал Ксавье. — Вы ответственны...

— Хватит! Я не намерен больше говорить с тобой об этом ублюдке. Согласись, что твой повышенный интерес к нему по меньшей мере странен.

Ксавье закрыл глаза и тихо повторял с мольбой:

— Уходите... Уходите... Оставьте меня...

— Жалкая христианская душонка! Ты не смеешь взглянуть правде в глаза!

Ксавье молился про себя: «Господи, не допусти, чтобы этот человек посеял в моей душе семена ненависти и отвращения к людям, не дай ему отравить источник...» И удивился, когда у него вдруг вырвалось:

— Исцелюсь ли я когда-нибудь от знакомства с вами?

— Вот! Наконец-то! — воскликнул Мирбель. — Долго же мне пришлось ждать! Ты признаешься, что задет мною... Большего я не требую, — добавил он со смехом. — Во всяком случае, пока. Успокойся, я уйду, и ты выспишься. А завтра мы начнем новую жизнь.

Мирбель нервно ходил по комнате и потирал руки.

— И пожалуйста, не заставляй Ролана учиться. Пусть он спокойно проведет те несколько дней, что ему осталось жить здесь. Я освобождаю тебя от занятий с ним. Договорились? Да?

Ксавье ответил безразличным голосом:

— Я больше не буду заниматься с Роланом и проверять его тетради.

— Вот упрямая башка! — взревел вдруг Мирбель. — Я задушу тебя к чертовой матери!

И он протянул к Ксавье руки со скрюченными растопыренными пальцами. Увидев его искаженное злобой лицо, Ксавье отступил на шаг. Мирбель тут же пришел в себя и опустил руки.

— Ты не поверил? — спросил он тихо. — Скажи, ведь ты не поверил, что я могу причинить тебе зло?

— Я не испугался.

— Неужели ты думаешь, что я могу... Тех, кого любят, не убивают.

— Быть может, мы стоим перед выбором, — сказал Ксавье. — Либо убивать тех, кого любим, либо умирать за них.

Мирбель вздохнул:

— Есть и третья возможность: быть любимым тем, кого любишь. Существует ли на свете такое счастье?

Ксавье сказал, глядя в сторону:

— Да, существует. А теперь уходите.

Мирбель спросил почти робко:

— Ты не сердишься? Ты меня простил?

Ксавье кивнул. Оставшись один, он закрыл дверь на задвижку и сел за стол. Этой ночью он написал на листочке, вырванном из школьной тетрадки: «Я завещаю Ролану, ребенку, взятому из приюта...» — и все прочее, что пишут в таких случаях.