Люси Монтгомери - Рилла из Инглсайда
— …но я вынуждена оставить ее себе. Однако я обещаю, что не куплю себе другой шляпы в следующие три года или до завершения войны, если она продлится дольше трех лет. Даже ты, — о какой сарказм я вложила в это «ты», — не сможешь сказать, что я заплатила слишком много, если сумма будет распределена по меньшей мере на три года.
— И трех лет не пройдет, как эта шляпа тебе надоест, — сказала мама с раздражающей улыбкой, которая, если перевести ее на язык слов, означала, что я не сдержу обещания.
— Надоест или нет, а носить ее я буду именно столько, сколько сказала, — заявила я, а потом ушла к себе наверх и там плакала, вспоминая, как язвительно говорила с мамой.
Я уже ненавижу эту шляпу. Но я сказала, что проношу ее три года или всю войну, и я буду ее носить! Я поклялась в этом и сдержу клятву, чего бы то ни стоило.
Это одно, что пошло «вкривь и вкось». Другое — то, что я поссорилась с Ирен Хауард… или она со мной… или нет, мы поссорились друг с другом.
Вчера члены молодежного Красного Креста встречались у нас в Инглсайде. Собрание должно было начаться в половине третьего, но Ирен появилась в половине второго, так как ей представилась удобная возможность доехать с кем-то, кто направлялся в нашу деревню из Верхнего Глена. Ирен ужасно нелюбезна со мной с тех пор, как вышел этот спор насчет угощения, а кроме того, я уверена, она обижается, что ее не выбрали председателем. Но я твердо решила, что никаких раздоров быть не должно, и потому ни разу ничего ей об этом не сказала, а вчера, когда она пришла к нам, она казалась опять очень милой и славной, и я надеялась, что она больше не обижается и мы сможем дружить совсем как прежде.
Но как только мы сели в гостиной, Ирен принялась, как говорится, гладить меня против шерсти. Я заметила, как она бросила взгляд на мой новый мешок для спиц и клубков. Все девочки твердили мне, что Ирен завистлива, но прежде я никогда не верила им.
Первым делом она набросилась на Джимса… Ирен притворяется, будто обожает младенцев… она выхватила его из колыбели и расцеловала все его лицо. А ведь Ирен отлично известно, что я не люблю, когда Джимса целуют подобным образом. Это негигиенично. А потом, затормошив его до того, что он начал капризничать, она взглянула на меня с противным легким смешком, но сказала самым сладеньким тоном:
— Рилла, дорогая, у тебя такой вид, словно ты думаешь, что я отравлю ребенка.
— О, нет, Ирен, я этого не думаю — сказала я точно так же сладенько, — но ты знаешь, Морган говорит, что ребенка следует целовать исключительно в лобик, чтобы не заразить его какими-нибудь микробами, и я всегда придерживаюсь этого правила в отношении Джимса.
— Помилуй, неужели у меня столько микробов? — спросила Ирен жалобно.
Я знала, что она подшучивает надо мной, и у меня внутри все закипело… хотя внешне ничего не было заметно — ни пара, ни бульканья. Я была твердо намерена не ссориться с Ирен.
Затем она посадила Джимса себе на колени и начала его подкидывать. Так вот, Морган говорит, что для младенца нет ничего хуже, чем такое подкидывание. Я никогда не позволяю никому подкидывать Джимса. Но Ирен подкидывала его, и несносному ребенку это нравилось. Он улыбнулся… впервые в жизни. Ему уже четыре месяца, а до этого дня он еще ни разу не улыбнулся. Даже маме и Сюзан не удалось выманить улыбку у этого существа, как они ни старались. А тут он улыбался, потому что Ирен Хауард подкидывала его! И говорите после этого о благодарности!
Должна признать, что улыбка очень изменила его лицо. На щеках у него появились две премилые ямочки, а его большие карие глаза лучились смехом. Впрочем, я считаю, что восторги Ирен из-за этих ямочек были просто глупыми. Можно было подумать, что она считает их творением своих рук. Но я продолжала невозмутимо шить и не восторгалась, так что вскоре Ирен, устав подкидывать Джимса, положила его назад в колыбель. Ему это, после того как с ним так долго играли, очень не понравилось, и он начал плакать и капризничал до самого вечера, хотя, если бы только Ирен не приставала к нему, он не причинил бы никому никакого беспокойства.
Ирен поглядела на него и спросила, часто ли он так плачет, словно никогда прежде не слышала, как плачет младенец. Я терпеливо объяснила, что дети должны плакать столько-то минут в день, чтобы разрабатывать легкие. Так говорит Морган.
— Если Джимс совсем не плачет, мне приходится заставлять его поплакать по меньшей мере минут двадцать, — сказала я.
— О, неужели? — воскликнула Ирен со смехом, словно не веря мне.
Моргановский «Уход за новорожденным» остался в комнате наверху, а иначе я живо убедила бы ее в своей правоте. Затем она сказала, что у Джимса мало волос… она никогда не видела такого лысого четырехмесячного ребенка.
Я сама знаю, что у Джимса мало волос… пока; но Ирен сказала это тоном, который, казалось, подразумевал, что в отсутствии у него волос виновата исключительно я. Я сказала, что видела десятки младенцев, таких же лысых, как Джимс, а Ирен сказала, что «о, все в порядке» и что она не хотела меня обидеть… когда я вовсе не была обижена.
Так продолжалось целый час… Ирен продолжала то и дело подпускать мне шпильки. Девочки всегда говорили, что она очень мстительная, если ее ненароком обидеть, но я никогда не верила в это прежде. Я считала Ирен совершенством, и мне было ужасно неприятно обнаружить, что она может унизиться до этого. Но я скрыла свои чувства и шила, ни на минуту не отвлекаясь, ночную рубашечку для бельгийского ребенка.
И тогда Ирен сказала мне самую низкую, самую отвратительную ложь, какую я только слышала в жизни, об Уолтере. Я не запишу здесь ее слов… я не могу. Разумеется, она сказала, будто слышала это от кого-то и все такое и будто ее это привело в бешенство… но ей незачем было повторять мне эту ложь, даже если она ее от кого-то слышала. Она заговорила об этом только для того, чтобы причинить мне боль. Я прямо-таки взорвалась.
— Как ты, Ирен Хауард, смеешь являться сюда и повторять такую ложь о моем брате? — воскликнула я. — Я тебе этого никогда не прощу… никогда. Твой брат не записался добровольцем… и не имеет ни малейшего намерения это делать.
— Что ты, Рилла, дорогая, не я сказала это, — запротестовала Ирен. — Я же объяснила, что это была миссис Бэрр. А я сказала ей…
— Я не желаю слышать, что ты сказала ей. Не смей больше никогда разговаривать со мной, Ирен Хауард.
Конечно, мне не следовало так говорить. Но эти слова просто вырвались у меня. Затем вошли толпой другие девочки, и мне пришлось успокоиться и постараться как можно лучше сыграть роль радушной хозяйки. Все остальное время Ирен провела с Олив Керк и ушла, даже не взглянув на меня. Так что, вероятно, она решила поймать меня на слове, но меня это не волнует, так как я не хочу дружить с девушкой, которая готова повторять такую ложь об Уолтере. Но все равно мне стало неприятно. Мы с Ирен всегда были добрыми подругами, и до последнего времени она была очень мила со мной, но теперь пелена спала с моих глаз, и у меня такое чувство, словно и не бывает на свете настоящей, верной дружбы.
Папа заплатил старому Джо Миду, чтобы тот построил будку для Понедельника на станции, возле складского навеса. Мы надеялись, что с началом холодов Понедельник вернется домой, но он не вернулся. Ничто и никто на земле не может заставить Понедельника отойти от этого навеса даже на несколько минут. Там он остаемся, чтобы встречать каждый поезд. Так что нам пришлось позаботиться о том, чтобы ему было удобно. Сегодня будка уже готова, так что Понедельник сможет, лежа в ней, видеть платформу, и мы надеемся, что он в ней поселится.
Наш Понедельник стал чем-то вроде знаменитости. Репортер газеты «Энтерпрайз», приезжавший из города, сфотографировал его и написал целую статью о том, как он преданно ждет хозяина. Статья появилась не только в «Энтерпрайз», но и была перепечатана всеми канадскими газетами. Но бедному маленькому Понедельнику нет до этого дела; Джем уехал… Понедельник не знает куда и почему, но будет ждать его возвращения. Почему-то это обнадеживает меня; глупо, наверное, но поведение собаки дает мне уверенность в том, что Джем обязательно вернется, а иначе Понедельник не стал бы так упрямо ждать его.
Джимс сопит рядом со мной в своей колыбели. Это насморк вызывает сопение — не аденоиды. У Ирен вчера был насморк, и я знаю, что она заразила Джимса, когда целовала его. Он уже не такая обуза для меня, как прежде, и не такой мягкотелый и безвольный — держит спинку и может сидеть очень даже мило. И еще он теперь любит купаться: плещется с серьезным видом в воде, вместо того чтобы извиваться и визжать. Я пощекотала его чуточку сегодня вечером, когда раздевала… подкидывать его я ни за что не стала бы, но про щекотку у Моргана нет ни слова… пощекотала только для того, чтобы посмотреть улыбнется ли он мне, как улыбнулся Ирен. И он улыбнулся… и на щеках мгновенно появились ямочки. Какая жалость, что его мать не могла их видеть!
