Зинаида Гиппиус - Мечты и кошмар
Польша не устала. Польша, вероятно, никогда не будет усталым народом, усталой страной. Она только что собирает силы, укрепляет дух. Это нелегко, после мирового потрясения, после мирового пожара, который к тому же далеко не кончился. Еще раздирают существо Польши, как и других стран, внутренние распри, несогласия, партийная борьба… Но время не ждет. Каждый час на счету истории. И, может быть, уже следующий — несет польскому народу ту искру, которая зажигает полное единство духа, единство воли и устремления. А с ними не страшен никто.
Единый дух — это сам Гений Победы.
ЕЩЕ О МИРЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ
Я не имею чести принадлежать к числу профессиональных политиков. Я не претендую на их испытанную мудрость. Мое частное, в некотором роде безответное положение, дает мне известные преимущества: я могу иметь свои мнения, и главное, могу свободно их высказывать. Никто, кроме меня, за них не отвечает.
Если я занимаюсь «политикой» — то ведь ясно: политика давно стала жизнью, а жизнь политикой. Их уже не разделишь. А не заниматься жизнью могут только мертвые. В Совдепии все, еще не умершие, художники, литераторы, артисты, музыканты («Х-Л-А-М», по терминологии большевиков) все — политики. Несколько нового типа политики, — ведь и большевики тоже нового типа. Мы там, как и большевики, не запутывались в сложных политических узлах. Мы придерживались линий прямых, простых, — свежих, если угодно: благодаря ЭТомУ методу, мы отлично стали понимать большевиков и научились заранее угадывать их поведение в том или другом слу-Чае- Мы сделались политиками от здравого смысла.
Правда, большевики сами помогали нам своей откровенностью. Ведь они откровенны до полного цинизма. Убеждены, что «старый мир» так глух, что все равно ничего не услышит. А мы, домашние, наученные, — quantite negligeable[20], у нас тряпка во рту, что мы значим?
Еще до слов Ленина о мирной компании с соседями (эти слова были приведены мною в первой заметке «Мир с большевиками») — мы знали, что такова именно ближайшая тактика «советской власти». Знали мы и намерения этой власти забросить удочку «товарообмена» — товарообмена, чтобы выудить из взбаламученного европейского моря снятие блокады, а затем и свое «признание».
Мы не думали только, что это обернется так скоро. В сроках, вообще, мы склонны ошибаться, — в них часто ошибаются и большевики.
Первые переговоры с Эстонией были прерваны, но это нас не обмануло. Мы видели, что они возобновятся и завершатся «миром» со всеми его последствиями. «Эстония будет первой», — сказал Ленин. И прибавил, через несколько дней: — «на нашу пропаганду в Эстонии, мы, конечно, не будем жалеть средств».
В это самое время правительство Эстонии тщательно заготовляло мирный договор с пунктом отказа от пропаганды. Вскоре Ленин с чистой совестью этот договор и подписал.
Да, с гистой совестью, это не оговорка. Напротив, Ленин изменил бы своей «совести», своим принципам (которых он не скрывает, к тому же), если б, подписав действительно, отказался от пропаганды. Изменил бы себе и в другом случае: если б отказался подписать такое условие. В подобном отказе было бы признание эстонского правительства, как законного; а Ленин по совести не считает (и опять этого не скрывает) никакое правительство законным, кроме своего, «рабоче-крестьянского».
Для нас, все это понимающих, хорошо осведомленных «совдепских» политиков», так непонятна была наивная вера в «бумажку» со стороны эстонского правительства, что мы этой вере не верили. Мы решили, что есть какие-нибудь, нам неизвестные, обстоятельства, ввиду коих эстонское правительство вынуждено подписать мир с большевиками, т. е. подписать смертный приговор себе самому. Тем более, что срок исполнения не указан…
С тех пор прошло несколько месяцев. В совдепских газетах завелась постоянная рубрика «Наши дела в Эстонии». Товарищи подробно извещались о ходе коммунистической пропаганды, о близости водворения там «советского» правительства. А вот извещение уже не совдепской, а здешней, зарубежной. Газеты от 18 июля 20 г.
«Внутреннее положение Эстонии очень тяжело. Министерский кризис был вызван выступлением против смертных казней над коммунистами. Коммунисты развивают усиленную пропаганду. Образуются тайные советы рабочих депутатов. Не исключена возможность выступления советского правительства против демократической Эстонии».
Все это в порядке вещей, все идет нормально — с нашей точки зрения, «политиков нового типа». Вырвавшись из Совдепии, мы точку зрения не изменили, опыта нашего не забыли. Вот, разве, в чем только перемена: мы начинаем убеждаться, что напрасно подвергали сомнению наивность правительств, заключающих миры с большевиками. Кажется, наивности этой, вере этой в святость бумаги, подписанной большевиками — нет никаких пределов.
С ней, очевидно, нельзя бороться словами. Необходим опыт. И, главное, некоторое подобие опыта уже имели дипломаты и политики «старого» европейского мира. Не назвала ли Германия, в нужную ей минуту, подписанный ею договор — «клочком бумажки»? Крылатое слово это облетело всю Европу.
Правительство Вильгельма, как ни близко по духу и по форме к правительству Троцкого, — все же было европейское правительство. Какая же нужна сила слепоты и Божьего попущения, чтобы думать, что российско-азиатский Большой Кулак не сможет в любую минуту разорвать все подписанные им договоры?
Нет, очевидно, тут необходим дальнейший, — полный, — опыт. Не только политика, разлившись в жизнь, вырвалась из рук так называемых «политиков», но и сама жизнь, история, выходит за пределы человеческого разумения и человеческой воли. Мы вступаем в полосу Рока.
Не знаю я, где святость, где порок,И никого я не сужу — не меряю:Я лишь дрожу предвечною потереюКем не владеет Бог — владеет Рок.
МЕЧТЫ И КОШМАР
Мало-помалу — слишком медленно, правда, и не поспевая за событиями — но все-таки начинает приходить в сознание старая Европа. Все громче раздаются оттуда голоса встревоженных польско-восточными делами.
Только теперь просыпается: а что, пожалуй, и впрямь польско-советская борьба — явление не только местного порядка? Пожалуй, она касается и Европы, пожалуй, исход ее, тот или иной, грозит и нам какими-нибудь последствиями?
Некоторые французские газеты упоминают даже о возможности новой мировой войны. О пожаре, идущем с востока…
Но, быть может, все эти верные, известные до избитости «открытия» — остаются и теперь достоянием одних газетчиков. Быть может, тех, кто имеет влияние на судьбы народов (или думает, что имеет влияние) — не разбудили и последние грозовые дни в Польше. Мы еще не знаем. Мы это вскоре узнаем.
Ведь мы слышали трезвые голоса в европейской печати и раньше. Английская печать предупреждала о всеевропейской опасности в то самое время, когда английский премьер изъяснял, что вполне возможно вести торговые сношения даже с людоедами… Перед его глазами, конечно, рисовалась такая идиллическая картинка из прошлого: приплывают к дикому берегу европейские корабли с бусами, ножами, яркими платками. Доверчивые людоеды уже приготовили на берегу, в обмен на эти бусы, кучи слоновых клыков и других местных драгоценных товаров. Сами спрятались вблизи и ждут. Европейцы грузят слоновьи клыки, взамен оставляют перочинные ножички и бусы и уезжают. После их отъезда людоеды делят оставленные европейцами сокровища, очень довольны; посылают вдогонку благодарственные приветы, все очень хорошо, — до следующего раза.
Эта идиллия до сих пор как-то не может устроиться. Но люди с воображением до сих пор, кажется, не отказались от мечты о ней. Может быть, так и протянут, так и промечтают вплоть до последнего часа: пока не лизнут их красные языки людоедского пожара.
В образе ли новой мировой войны, или в несколько ином подобии, — но действительно, на Европу надвигается грозная опасность. Можно как угодно относиться к Польше; оставляя в стороне все соображения этнического свойства, рассуждая совершенно холодно и объективно, — нельзя не признать, что существование Польши имеет громадное положительное значение для Европы. Глядя с той же, совершенно объективной, точки зрения — и глядя взором ясным — мы непременно отметим хотя бы следующее: интересы большевиков и Германии сейчас сходятся, и тем и другой нужна сейчас соприкасающая-Ся граница. Для чего она им нужна, что из этого выйдет — это Уж вопросы дальнейшие. На них ответы могут быть различные — в деталях, но не по существу. Никто же не будет отрицать, что Германия — озлоблена, но озлоблена, не на большевиков в первую голову. Относительно большевиков она только слепа, несмотря на весь свой горький опыт. Германцы могли бы сказать про себя:
