Зинаида Гиппиус - Мечты и кошмар
И сделалось по-сказанному. Укажу хотя бы на два пункта Договора: разоружение красной гвардии и отказ от пропаганды. С момента подписания большевиками пункта о разоружении — началось вооружение и формировка красной армии, ее рождение и усиленный рост. С момента подписания обязательства об отказе от пропаганды — организована была настоящая широкая пропаганда коммунизма в Германии. Представителями Сов. России с Иоффе во главе совершенно открыто стали переправляться в Берлин громадные суммы из России. Дело тут-то и закипело, а чем кончилось — знают все.
Пока старые наивные дипломаты добросовестно потеют, вырабатывая договоры с большевиками, определяя границы своего государства, стараясь что-то выторговывать, — большевики хохочут, держась за бока: работайте, милые! Мы заранее вам объявляем, что все примем, все подпишем! И границы все ваши примем, какие хотите написать. Ведь все равно не втолкуешь, что нам на границы наплевать. Мы за Интернационал, и никаких для нас границ не существует. Мы их не признаем, так же, как не признаем вас самих. А не признавая вас, честный и последовательный коммунист не может признавать и договоры с вами. Мы откровенны, ибо вы все равно ничего не услышите. Тем лучше для нас.
Сейчас мы видим, как разыгрывается один из актов этой веселенькой трагедии. Договоры пишутся, условия составляются, границы намечаются… а большевики ждут, посмеиваясь, с перьями в руках.
Пожалуйста, мы готовы. Нельзя ли поскорее, ведь нам все равно. Все подпишем. Нам время дорого — в смысле мировой революции.
C'est le jeu final…Acceptions tout — et demainL'internationaleSera le genre humain![19]
Ну, может быть, и не «завтра» — в прямом смысле. Может быть, через «пару недель», «пару месяцев», «пару» лет, как выражаются большевики, — во всяком случае, скоро. Пожалуй, и о внуках не стоит говорить — сами увидим.
Общий вывод отсюда слишком ясен. Совестно делать его. Подчеркну частичные:
всякое правительство, заключая какой бы то ни было договор с большевистским правительством, должно знать: договор этот не будет исполняться, и это неисполнение — принципиальная база советской власти.
ГЕРОИ В РОССИИ
Если большевики — такие бессильные и таковы, какими вы их рисуете, — говорят нам европейцы, — то почему наши интеллигенты пошли к ним на службу? Почему ваши офицеры идут в красную армию?
Эти иностранцы — говорят, а про себя думают: «уж такой народ. У них нет героев. Очевидно, русским офицерам все равно где служить; в белой, так в белой армии; в красной, так в красной».
Я не возмущаюсь думающими это: я их жалею. Что взять с них, с европейцев, глубоко невежественных по отношению к России? Лучше образовывать их, пока не поздно.
Нельзя требовать, конечно, чтобы в целом народе или даже в целом классе все сплошь были герои. Героев может быть мало или много. И, надо прямо сказать: за время большевиков У нас были сотни, тысячи, миллионы героев. Есть героизм пассивный и активный. При некоторых обстоятельствах герои пассивные не менее героичны, нежели активные.
Громадная часть, подавляющее большинство русской интеллигенции — герои. Одни, правда, не пошли на немедленную смерть, свою и близких; они с великим страданием, со стиснутыми зубами, несут еще чугунный крест жизни. Это герои пассивные. А вот и другие: все расстрелянные, после пыток, московские профессора, педагоги, писатели — Алферовы и Астровы; или это не герои, да еще самые активные?
Русские офицеры… Если из их числа мы исключим известный процент вообще дрянных людей (а где их нет? В каком классе или сословии какой страны?) — то мы должны признать, что русское наше офицерство — сплошь героично. Хотя и тут геройство есть пассивное и активное.
Надо знать, как мобилизуют в Совдепии офицеров. Его арестовывают. И не только самого офицера, но его жену, его детей (всякого возраста, даже грудных), его мать, отца, сестер и братьев, родных и двоюродных, дядей и теток. Офицера выдерживают в тюрьме некоторое время, непременно вместе с родными (чтобы понятней было дело). Если увидят, что офицер из «пассивных» героев, — выпускают всех: офицера — в армию, родных — под неусыпный надзор. Горе им, если прилетит от армейского комиссара донос на данного «военспеца». (Так называются офицеры!) Едут дяди и тетки — не говоря о жене с детьми, — куда-то на принудительные работы или в прежний каземат, где зачастую теряются в списках.
О других героях, «активных», — вот какая отметка в моем дневнике летом 19 года:
«…Выпустили, наконец, нашу Л… Рассказывает: офицеров, сидевших с женами вместе, расстреливали человек по 10–11 в день. Выводили на двор; комендант, с папироской в зубах, считал, — уводили. При Л. этот «господин» (комендант из последних низов), проходя мимо тут же выстроенных в ряд, помертвевших жен, — шутил: «А вы теперь молодая вдовушка! Да не жалейте, ваш муж мерзавец был! в красной армии служить не хотел!»».
Ну вот, пусть те, кто чувствует себя именно такими активными героями — судят героев пассивных. Я считаю, что нельзя их судить. Герои пассивные, повторяю, такие же герои: только муке мгновенной они предпочли муку длительную, растянули ужасную минуту в целую цепь минут, дней, недель.
Время притупляет страдания, скажут мне. Да, конечно, — для некоторых, более слабых. Есть даже худшая опасность: человек слабый может не только отупеть, но развратиться, начать «приспособляться». На это я отвечаю тоже фактом: мне достоверно известно, что громадное большинство русских офицеров, заключенных насильно в красную армию, героев, «пассивных», возвратилось героями. Они не развратились духовно, не «приспособились». Мне известны целые… состоящие из таких «красных» военных. Они таятся даже друг от друга, ибо окружены шпионами. Но они жадно ждут момента, чтобы возникнуть и действовать…
Пусть помнят это русские офицеры здешние же, которым милостивая судьба послала наилучшую долю: быть героями и подвижниками братского освобождения.
ГЕНИЙ ПОБЕДЫ
История не повторяется. Но все-таки внимательный взор может подметить в ней какие-то постоянные законы. Например, с народом, с государством, попавшим в тяжелое внешнее положение, происходит почти всегда следующее, — одно из двух.
Одно: народ не только остается инертным, слепым к опасности — он даже тупеет. «Упрямо живет, словно ничего не случилось. Обыватель так же сонно обывательствует, банкир занимается теми же делами, политики — теми же спорами, интригами, партийной борьбой. Внутренняя борьба, споры, деления, раскол — даже особенно увеличиваются в эти времена. Роковое умопомешательство овладевает всеми, какое-то наваждение. Личное, частное, мелко вырастает вдруг, заслоняя все °бщее, действительно большое. Борются между собою партии, группы, отдельные люди с пеной у рта, делят что-то, не видя, не понимая, завтра придет третий, завтра может случиться так, что делить будет нечего и спорить будет не о чем.
Это одно. И, конечно, страна, поддавшаяся такому наваждению в минуты внешней опасности, несет все тяжкие его последствия.
Но бывает еще другое.
Это другое — противоположно первому. Как электрический ток проходит сквозь тело народа, гувственное сознание опасности. Сливаются, спаиваются, отдельные частицы, народ действительно превращается в единое существо с единой душой. Словно чешуя спадает с его глаз, и они с особой остротой видят общую опасность.
В такие минуты нет внутренних распрей, споров, борьбы, — они невозможны, о них не приходит мысль. Партии, круги, вчера враждовавшие — сегодня соединяются, группируются в круг одного вождя, если он есть, строятся тесными рядами, сплоченные одной волей, волей к бытию.
Такой единый дух в едином народном теле — самая могущественная и притом самая реальная сила.
Пушки — тоже сила. Но эта, в глазах многих, единственно реальная, сила рассыпается в ничто, если за ней не стоит вторая реальность — единство духа. Пушки только нейтральная материя; а материя легко делается призраком, когда не служит живой воле.
Мало того: сколько бы ни было пушек, они все останутся призрачными и не родят непобедимого единства духа, если его нет у данного народа в данное время; и наоборот, живая воля, живой дух властны над материей, пушек будет всегда столько, сколько надо для победы.
Сейчас — может быть, из всех держав всего мира молодая Польша находится в положении, наиболее внешне угрожаемом. Но зато она же, страна только что воскресшая, восстающая, растущая — может быть, из всех стран мира наиболее способна пойти не по первому, а по второму пути. Да и не ей ли издавна свойственно сливаться в единое тело и единый дух перед лицом опасности? Сонному мареву, слепоте упрямых внутренних раздоров, гибельной мелочной узости могут поддаваться старые, усталые народы. Сознание приходит и к ним — но уже слишком поздно.
