Бальтасар Грасиан - Критикон
Но благоразумный спутник возразил:
– Нет, ты должен исполнить обещание: всмотрись в это лицо, которое, на первый взгляд, кажется человечьим лицом, а на деле лисья морда. Торс – змеиный, все тело винтом извивается, нутро крученое-верченое, не выпутаешься; спина верблюжья, и даже на носу горб; от пояса вниз – сирена, а то, судя по делам, еще хуже. Прямо держаться неспособен – видишь, как вертит шеей? Ходит горбясь и склоняясь – но не к добру. Руки – крюки, ноги хромы, глаза кривы, говорит фальцетом – и в словах и в делах сплошь фальшь.
– Довольно, – сказал Андренио, – больше не выдержу.
– Согласен, довольно. С тобой происходит то же, что и со всеми: увидав его раз, сыты по горло, видеть больше не могут. Этого-то яи хотел.
– Кто же он, сей венценосный страхолюд? – спросил Андренио. – Кто сей грозный государь?
– Это, – сказал старик, – владыка знаменитый и непостижимый, вся земля ему подвластна из-за того, что нет на земле одной вещи. Он тот, кого все применяют, кем все пользуются, причем в своем доме никто его Ее желает, только в чужом. Это ловкий охотник, чьи вселенские тенета весь мир спутали; хозяин одной половины года, а затем и другой. Это могущественный (среди глупцов) судья, на которого глупцы вечно жалуются, сами себе вынося приговор. Это всевластный повелитель всего живого – не только людей, но и птиц, и рыб, и зверей. Короче, это знаменитый, пресловутый, растреклятый Обман.
– Чего же тут ждать? – сказал Андренио. – Бежим прочь, теперь, чем ближе я к нем)', тем дальше от него.
– Погоди, – молвил старик, – я хочу, чтобы ты познакомился и со всей его семейкой.
Он слегка повернул зеркало, и там появилось чудище более неистовое, чем в «Роланде», старуха более коварная, чем приятельница Семпронио [113].
– Кто эта Мегера? – спросил Андренио.
– Его мать, она им командует и распоряжается, это Ложь.
– Древняя старушка!
– Да, родилась она давненько!
– Ох, и пакостная! А когда открывается, видно, что хромает.
– Потому-то и легко тогда поймать ее с поличным.
– А сколько народу ее окружает!
– Весь мир.
– С виду люди знатные.
– Эти к ней ближе всего.
– А вон те два карлика?
– Это Да и Нет, ее пажи.
– Ай, сколько там посулов, предложений, извинений, комплиментов, ласк! Даже похвалы в ее свите!
Старик повернул зеркало в одну, затем в другую сторону; и в зеркале показалась толпа почтенных – то бишь, полупочтенных – особ.
– Вот это – Невежество, бабушка Обмана, – сказал старик, – дальше его супруга Злоба; потом Глупость, его сестра. А вон там детки: Недуги, Несчастья, Горе, Стыд, Страданье, Раскаянье, Погибель, Смятенье и Униженье. Рядом с Обманом стоят его братья родные и двоюродные: Мошенничество, Надувательство и Плутовство, – любимые чадушки нашего века и времени. Ну, Андренио, теперь доволен? – спросил старик.
– Не то, чтобы доволен, но прозрел. Пойдем, секунды здесь кажутся мне веками. Один и тот же предмет стал для меня дважды пыткой – вначале мучило желание его увидеть, теперь мучит отвращение.
Они вышли из этого Вавилона, Обмановой столицы, через ворота Света. Но Андренио шагал все еще чем-то недовольный – кто вполне доволен? – и старик осведомился, чего ему недостает.
– А как же! Ведь всего себя я еще не нашел.
– Чего ж тебе не хватает?
– Половины.
– Чего? Товарища, что ли?
– Больше.
– Брата?
– И это мало.
– Отца?
– Вот-вот, это ближе. Второго «я», иначе говоря, истинного друга. – Ты прав. Коль потерял друга, утрата велика, второго найти будет нелегко. Но скажи – разумный он был человек?
– О да, весьма.
– Тогда, пожалуй, потерялся неспроста. Куда он направился?
– Он сказал, что идет в столицу мудрой и великой королевы по имени Артемия.
– Ежели он, как ты говоришь, человек толковый, я уверен, что там он стал на якорь. Утешься же, мы тоже идем туда. Раз я избавил тебя от Обмана, куда еще могу привести тебя, как не к Знанию? Я разумею, в столицу велемудрой королевы.
– Но кто она, преславная эта жена, повсюду восхваляемая владычица? – спросил Андренио.
Старик ему в ответ:
– Ты правильно назвал ее владычицей – без знания нет власти. Необычайные вещи рассказывают о ней и высоком ее происхождении. Одни утверждают, что род свой она ведет от самого Неба и вышла из главы Вседержителя. Иные говорят – она дочь Времени и Наблюдения, сестра Опыта. Но другие, впадающие в другую крайность, настаивают на том, что она – дочь Необходимости и внучка Желудка. Я же твердо знаю, что она – дщерь Разума. В древние времена (ведь она не ребенок, но вполне и во всем личность) она, покровительствуемая монархами, обитала в знаменитейших столицах. Сперва в ассирийских, затем в египетских и халдейских, весьма почитали ее в Афинах, сем великом ристалище Греции, в Коринфе и в Лакедемсне; впоследствии, вместе с мировым владычеством, она перешла в Рим, где ее, соперницу доблести, увенчали лаврами, и тогда доспехи уступили место тоге. Невежественные племена готов подвергли ее пренебрежению и изгнали из своих пределов; варвары-мавры угнетали и едва не умертвили – пришлось ей искать прибежища в знаменитой тетрархии Карла Великого [114], где ее весьма уважали. Ныне же, привлеченная молвой о самом великом, самом обширном и могучем государстве испанском, объемлющем оба полушария, она переселилась в великолепный сей край своих почитателей.
– Почему ж она не живет в славкой его столице, которую восхваляют все народы этой всемирной империи и чтят люди просвещенные, но поселилась здесь, в глуши, среди несносных мужланов? – удивился Андренио. – Ведь если жители городов счастливцы, то чем больше город, тем они счастливей.
– Просто она хочет испробовать всего, – отвечал старик. – В столицах ей приходилось туго – там больше пороков, и потому больше ее недругов.
Пожила она среди придворных и изведала, себе на горе, гонения зависти и злобы, страдала от нехватки правды и избытка лжи и убедилась, что глупость и спесь в паре ходят. Много раз слышал я от нее, что, коль в городе больше культуры, в деревне больше доброты; там больше мест, здесь больше места; там должности, здесь досуг; там проживают, здесь наживают – словом, здесь жизнь, а там казнь.
– При всем том, – возразил Андренио, – я предпочитаю иметь дело с плутами, чем с глупцами.
– И то и другое плохо, но ты прав: глупость невыносима, особенно для людей разумных, – да простит мне мудрая Артемия!
Вдали уже засиял ее чертог, небесному подобный, кругом украшенный надписями и увенчанный хвалами. Гостей встретили с радостью – старика благодарностями, Андренио объятьями, суля ему верные блага и взамен не требуя ничего. В честь гостей Артемия совершила несколько из славнейших своих чудес – не только с другими людьми, но и с ними самими, прежде всего с Андренио, который так нуждался в ее поддержке. За короткий срок он стал вполне личностью, отлично снаряженной для дальнейшего пути. И коль одного доброго совета достаточно, чтобы сделать счастливой всю жизнь, как же помогли ему многие и столь важные советы Артемии! Наши странники поведали ей свои судьбы, она же с величайшим удовольствием выслушала их необычайные истории. Любознательная, она стала расспрашивать Андренио, заставляя снова и снова повторять рассказ о его восторге, когда он вышел на свет божий и впервые увидел великий театр мироздания.
– Очень хочется мне узнать, – молвила Артемия, – какое из всех чудес творенья, увиденных тобой, какая из диковин, восхитивших тебя, больше тебе понравилась.
О том, что ответил Андренио, мы узнаем из следующего кризиса.
Кризис IX. Моральная анатомия человека
Златыми письменами увековечили древние на дельфийских стенах и еще прочнее запечатлели в душах людей разумных знаменитую мысль Бианта [115]: «Познай самого себя». Все сотворенное послушно исполняет свое назначение, кроме человека; один он сумасбродствует, и причина этого Недуга в самом высоком, что у него есть, – в его свободной воле. А кто начал жизнь, не познав себя, тому вряд ли удастся познать остальной мир. И опять-таки, что пользы узнавать мир, коль не знаешь самого себя? Всякий раз, когда человек поддается порокам, он низко падает, становясь рабом своих рабов. Сфинкс-душегуб не причинит худшего вреда страннику (то бишь, смертному), чем незнание себя. Во многих людях глупость сама себя выдает, они даже не знают, что не знают, они не понимают, что не понимают.
Андренио, видимо, был чужд этой всеобщей глупости, ибо на вопрос любознательной Артемии отвечал так:
– Средь множества чудес, меня поразивших, средь всевозможных красот, в тот день увиденных, больше всего мне понравился (говорю это с опаской, но искренне) я сам – чем лучше я узнавал себя, тем сильней восхищался.
– Это я и хотела от тебя услышать, – похвалила Артемия, – то же самое отметил и августейший учитель [116], сказав, что среди всех чудес, сотворенных для человека, величайшее чудо – сам человек. Ту же мысль обобщил князь философов [117] в своей мудрой максиме – всегда более ценно то, для чего создается нечто ценное. То есть, ежели драгоценные камни, прекрасные цветы и яркие звезды были созданы для человека, стало быть, человек, для кого все сие предназначено, превосходит их: он – самое высокородное существо на земле, монарх в великом чертоге мирозданья, ему дано владение землей и упование на Небо, он слуга бога, создан богом и для бога.
