Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

Если же у тебя есть веская причина для печали, важный повод для сожалений, почему ты утаиваешь то, о чем мне подобает знать? Почему не вместе льем мы слезы? Не должно быть у тебя такой горести, которой я бы не испытывал, такого чувства, которое я бы не разделял, и мое сердце в справедливой ревности своей укоряет тебя в каждой слезинке, не пролитой на моей груди. Ответь же, моя сдержанная, скрытная возлюбленная, да разве ты не обкрадываешь нашу любовь, если душа твоя не желает чем-либо делиться с идей? Да разве не должно быть все у нас общим? Или ты уже забыла, что сама говорила об этом? Ах, если б ты могла любить, как люблю я, тебя бы утешило мое счастье так же, как меня огорчают твои горести, и ты радовалась бы моими радостями, как я печалюсь твоею печалью.

Но я вижу, ты презираешь меня как безумца, ибо разум мой помутился на лоне наслаждений. Тебя страшит мое страстное исступление, мои восторги вызывают у тебя жалость, да тебе и не понять, что безграничное счастье выше человеческих сил. Или, по-твоему, чувствительная душа не должна безудержно отдаваться невыразимому блаженству? Как же ты хочешь, чтобы она не утратила равновесия, испытав сразу столько упоительных восторгов! Разве ты не понимаешь, что порой наступает предел силам человеческим и рассудок уже не может устоять — тогда никому в мире не сохранить здравый смысл.

Сжалься над моим безумием, в которое ты же ввергла меня, не относись с презрением к ошибкам, свершенным из-за тебя. Да, я более не принадлежу себе — моя душа уже не принадлежит мне, она вселилась в тебя. Мне стали более понятны твои горести, и я стал более достоин того, чтобы разделить их. О Юлия, не таись же от самой себя!

Любезный друг, было время, когда письма наши были просты и милы. Чувство свободно лилось, облекаясь в ясные и приятные слова. Лучшим украшением его была чистота, не было нужды в ухищрениях и выспренних речах. Увы, счастливая пора миновала, и нет ей возврата. Мы перестали понимать друг друга — вот первое следствие страшной перемены.

Ты видел, в каком я унынии. И, вообразив, что постиг его причину, пытаешься утешить меня вздорными рассуждениями. Но, друг мой, ты хочешь обмануть меня, а обманываешься сам. Верь мне, верь нежному сердцу своей Юлии! Не так я жалею о том, что слишком много отдала любви, как жалею, что я ее лишила величайшего очарования. Сладостная прелесть добродетели исчезла как сон; погасло то божественное пламя, которое одушевляло и возвышало нашу страсть. Мы погнались за наслаждениями, и счастье бежало нас. Вспомни те восхитительные мгновения, когда наши сердца соединялись тем теснее, чем больше мы уважали друг друга; когда безудержная страсть черпала в себе силы, чтобы преодолеть самое себя; когда невинность наших чувств вознаграждала нас за нашу сдержанность; когда, воздавая должное чести, мы облагораживали нашу любовь. Сравни же то чудесное состояние с нынешним. Сколько сейчас волнений, страхов, сколько мучительных тревог! Наши смятенные чувства утратили свою былую прелесть! Во что превратилась наша горячая приверженность ко всему разумному, порядочному, которая воодушевляла нас во всех наших поступках и, в свою очередь, придавала любви нашей еще больше очарования! Мы наслаждались безмятежно и долго, а ныне мы в каком-то неистовстве. В нашем безрассудном счастье есть что-то напоминающее приступы исступления, а не ласковую нежность! Чистое, священное пламя сжигало наши сердца, — предавшись чувственной страсти, мы стали самыми обыкновенными любовниками. И надо почитать за великое счастье, если требовательная любовь еще соблаговолит осветить своим присутствием утехи, которыми может без нее наслаждаться презреннейший из смертных.

Вот, мой друг, какие у нас с тобой утраты, плачевные и для меня и для тебя. О своих же особых утратах ничего не добавлю: твое сердце должно все понимать. Смотри на мой позор и страдай, если умеешь любить. Ошибка непоправима, и моим слезам никогда не иссякнуть. О, ты, по вине которого я лью слезы, не посягай на справедливые сожаления! На одно я уповаю — они продлятся вечно. Будет самым страшным несчастьем для меня — забыть о них. Потерять вместе с невинностью и чувство уважения к ней, — значит, навсегда покрыть себя позором.

Я вижу свою участь, понимаю, сколь она ужасна, и все же у меня есть утешение — единственное, но сладостное утешение. Я жду его от тебя, любезный друг. С тех пор как я более не смею глядеть себе в душу, я с еще большей отрадой, чем прежде, устремляю свой взгляд на того, кого люблю. Я воздаю тебе уважение, которое утратила по твоей милости к самой себе. Заставив меня возненавидеть самое себя, ты стал мне еще дороже. Любовь, роковая любовь губит меня, а тебе придает новую цену; тебя возвышает мое падение, твоя душа словно извлекла для себя пользу из моего унижения. Так будь же отныне моей единственной надеждой. Ты один властен оправдать мой проступок, если только это возможно. Искупи его чистотою своих чувств. Пусть сотрут мой позор твои душевные достоинства; да простится мне во имя твоих добродетелей утрата моих, понесенная ради тебя. Пускай же то, чем я была, живет в тебе, я сама уже — ничто. Все, что осталось во мне благородного, вложено в тебя, и покамест будешь достоин уважения ты, я буду достойна не одного лишь презрения.

Как жаль, что я выздоровела, ведь долее скрывать этого нельзя, сам вид мой опровергал бы мои слова, и моя притворная слабость, якобы оставшаяся после болезни, уже никого не обманет. Поспеши же, друг мой, и пока мне не пришлось приступить к своим обычным занятиям, предпримем, как мы условились, решительные действия. Ясно вижу, что у матушки зародилось подозрение и она следит за нами. Разумеется, отцу ничего и в голову не приходит: высокомерный дворянин и помыслить не может, что человек незнатный влюблен в его дочь. Но ты же знаешь о его решении, и если ты не опередишь отца, он опередит тебя, и ты, желая сохранить доброе отношение к себе у нас в семье, добьешься того, что тебе откажут от дома. Послушайся меня, поговори с матушкой, пока еще есть время. Сошлись на какие-нибудь дела, якобы не позволяющие тебе продолжать занятия, — тогда мы не будем видеться часто, но все же будем хотя бы изредка видеться. Ведь если перед тобой закроют двери нашего дома, тебе уже совсем не придется бывать у нас, если же ты сам для себя закроешь их, визиты к нам будут зависеть до некоторой степени от тебя самого. Немного ловкости, услужливости — и со временем удастся чаще посещать нас, не вызывая подозрений. Тут уж никто не найдет ничего предосудительного. Нынче вечером я тебе скажу, что я еще придумала, чтобы нам встречаться, и ты согласишься, что неразлучная сестрица, на которую кто-то так сетовал, окажется полезной влюбленным, которых ей не следовало покидать.

Ах, друг мой, на званых вечерах опасно видеться влюбленным. Что за мученье встречаться и сдерживать свои чувства! Во сто раз лучше вовсе не видеться. Как сохранить спокойствие при таком волнении души! Как стать совсем иными! Как думать о том и о сем, когда мысли заняты одним! Сдерживать свои движения, взоры, когда сердце так и рвется из груди? Никогда в жизни я не испытывала такого волнения, как вчера, когда в гостиной г-жи д'Эрвар доложили о твоем приходе. Произнесли твое имя, а мне почудилось, что это меня осуждают. Я вообразила, будто все следят за мной. Сама не знаю, что со мной творилось, а когда ты вошел, я вся вспыхнула, и сестрица, следившая за мной, прикинулась, будто говорит мне что-то на ухо, — склонившись ко мне, она заслонила меня веером. Я боялась, что это также произведет дурное впечатление, — станут гадать, о чем мы перешептываемся. Одним словом, во всем я находила новые поводы для тревоги и никогда еще так ясно не понимала, что нечистая совесть сама дает оружие в руки свидетелей, которые ни о чем и не подозревали.

Клара уверяет, будто и ты вел себя не лучше. Ей показалось, что ты в смущении не знал, как держаться, растерялся, не решался шагу ступить, ни подойти ко мне, ни удалиться совсем и, по ее словам, все оглядывался вокруг, чтобы незаметно взглянуть и на нас. Чуть оправившись от волнения, я и сама увидела, как ты волнуешься, пока г-жа Белой не заговорила с тобой, пока ты не присел рядом с молодой женщиной и не успокоился, беседуя с ней.

Друг мой, мы чувствуем себя принужденно и получаем так мало радости, — право, этот образ жизни для нас не годится: мы слишком любим друг друга и не можем сдерживать себя. Свидания на людях хороши лишь для тех, кому приятно бывать вместе, но кто не знает, что такое любовь, и не скрывает тайну! Мое же волнение слишком велико, а твоя несдержанность слишком опасна, и не всегда г-жа Белон случится рядом, чтобы завладеть твоим вниманием в нужную минуту.

Вернемся же, вернемся к уединенной тихой жизни, — право, так некстати я тебя от нее отвлекла. Ведь ею рождена и вскормлена наша страсть, которая, быть может, уже давно бы погасла при более рассеянном образе жизни. Все большие страсти развиваются лишь в уединении; им подобных не найти в свете, где из-за суеты ничто надолго не запечатлевается, где всегда рассеивается внимание, а это притупляет силу чувств. К тому же уединение более подходит к моей душевной печали. Она питается тем же, что и моя любовь, — и ту и другую поддерживает твой милый образ, и я предпочитаю видеть тебя — нежного и чувствительного — в сердце своем, нежели — скованного и рассеянного — в гостиной.