Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

Ах, если б ты всегда могла быть молодой и прекрасной, как ныне, я бы молил небо лишь о том, чтобы ты вечно была счастлива, — я бы видел тебя лишь раз в году, всю жизнь провел бы среди этих скал и боготворил бы тебя, издали созерцая твой дом. Но, увы, взгляни, как стремительно, никогда не останавливаясь, движется это светило; оно летит, и годы мчатся, ускользает время. Твоей красоте, — даже твоей красоте, — настанет конец; придет день, и она увянет, исчезнет — так осыпается несорванный цветок. А я меж тем страдаю, томлюсь, молодость моя исходит слезами, истощается горем. Подумай, подумай, Юлия, мы уже насчитываем целые годы, утраченные для наслаждения. Подумай, ведь их уже не воротить, — а если мы и сейчас упустим время, так будет и с годами, что нам еще суждено прожить. О, ты ослеплена, моя возлюбленная! Ты гонишься за призрачным счастьем, надеясь на времена, когда нас уже не будет на свете. Ты заглядываешь в отдаленное будущее и не замечаешь, что мы сгораем и наши души, изнемогая от любви и страданий, скудеют, и иссякают, как вода в роднике. Опомнись, пока не поздно, опомнись, моя Юлия, — заблуждение гибельно. Оставь все свои замыслы и вкуси счастье. Приди, о душа моя, в объятия своего друга, пусть воссоединятся две половины нашего существа! Приди, и пред лицом неба, покровителя нашего бегства, свидетеля наших клятв, мы дадим обет жить и умереть друг ради друга. Я знаю, бедности ты не боишься и без моих уговоров. Будем же счастливы хоть и бедны! Ах, какое сокровище мы бы обрели! Не будем оскорблять человечество, решив, что на земле нет места для двух несчастливых влюбленных. У меня есть руки, я силен; хлеб, добытый моим трудом, покажется тебе вкуснее пиршественных яств. Да и может ли быть невкусной еда, приправленная любовью! Ах, моя нежная, милая возлюбленная, ужели нам суждено было упиваться счастьем лишь миг, ужели ты хочешь расстаться с быстротечной жизнью, так и не испытав блаженства?

О Юлия, добавлю лишь одно. Вам известно, что в древности Левкадийская скала[41] служила последним прибежищем для несчастных любовников. Здесь много с нею схожего: скала отвесна, воды глубоки, а я — я в отчаянии.

Нет сил писать вам, в таком я унынии. Нас с вами постигло безысходное горе. Милая Юлия при смерти, она не проживет и двух дней. Так тягостна ей была разлука с вами, что ее здоровье надломилось; разговор с отцом подействовал на нее еще сильнее; другие — недавние — огорчения растревожили ее еще больше, и все довершило ваше последнее письмо. Она была так взволнована, что провела ночь в ужасной душевной борьбе и вчера заболела горячкой; ей становилось все хуже, и, наконец, она стала бредить. В забытьи она то и дело произносит ваше имя и говорит о вас с такой пылкостью, что нетрудно понять, до чего вы завладели ее помыслами. Отца стараются к ней не допускать. Очевидно, тетушка кое о чем подозревает. Она даже тревожно спросила меня, не возвратились ли вы. Жизнь ее дочери в опасности, и я думаю, что тетушка на время забыла обо всем остальном и была бы не против того, чтобы вы у нас появились.

Приезжайте немедля. Чтобы переправить вам это письмо, я наняла лодку, — она в вашем распоряжении, возвращайтесь на ней и, главное, не теряйте ни минуты, если хотите еще раз увидеть самую нежную возлюбленную, какую знал мир.

В разлуке с тобой мне опостылела жизнь, которую ты мне вернула! Выздоравливать ужасно! Страсть, еще более пагубная, чем горячка и бред, ведет меня к гибели. Жестокая! Покидаешь меня, хотя нужна мне как никогда. Ты оставляешь меня на неделю, а быть может, не увидишь вовеки. Ах, если б ты знала, что этот безумец посмел мне предложить!.. И с какой настойчивостью… Чтобы я бежала!.. Следовала за ним!.. Чтобы он похитил меня!.. Злодей!.. Но на кого я сетую? Ведь мое сердце, недостойное сердце, твердит мне о том, что во сто крат хуже… великий боже! Если бы он узнал обо всем! Он бы совсем обезумел, увлек бы меня с собою… пришлось бы с ним бежать… я трепещу…

Итак, отец продал меня! Дочь для него — товар, рабыня, он хочет расквитаться за мой счет, платит за свою жизнь моею жизнью; ведь я не переживу этого… Не отец, а мучитель, изверг! Заслуживает ли он… Как, заслуживает ли? Нет, не найти отца лучше! Он просто хочет выдать дочь замуж за своего друга, вот и вся его вина! Но матушка, нежная моя матушка, — какое зло она мне причинила! Ах, большое зло! Она погубила меня из-за своей непомерной любви.

Как же быть, Клара? Что со мной станется? Ганс все нейдет. Не знаю, как переслать тебе письмо, не успеешь ты его получить… не успеешь воротиться… кто знает? я стану беглянкой, скиталицей, отверженной… Возврата нет… Возврата нет, настает решительный миг. Через день, час, быть может — минуту… Своей судьбы не избежать!.. Где бы ни привелось мне жить и умереть, в каком жалком убежище ни пришлось бы мне влачить жизнь, полную стыда и отчаяния, помни, Клара, о своей подруге!.. Увы! Сердца изменяются в нищете и бесчестии… О, как же изменится мое сердце, если когда-нибудь забудет тебя!

Оставайся, ах, оставайся дома и никогда не приезжай — ты опоздала. Мне уже нельзя видеться с тобой, мне не выдержать твоего взгляда.

Где же ты была, моя милая подруга, защитница, мой ангел-хранитель! Ты меня покинула, и я погибла. Да ужели твой роковой отъезд был так надобен, так неотложен? И ты могла предоставить меня самой себе в опаснейшую минуту моей жизни? Как ты сама будешь сожалеть о своем непростительном небрежения! Да, будешь вечно сожалеть о нем, а я — вечно его оплакивать. Твоя утрата так же непоправима, как и моя, — тебе уж не найти другую, достойную тебя подругу, как мне не воротить утраченную невинность.

Что я, несчастная, вымолвила? Не могу ни говорить, ни молчать. Да и чего стоит молчание, когда вопиет совесть? Весь мир укоряет меня за мой проступок! Свой позор я читаю на всех окружающих предметах, я задохнусь, если не изолью душу перед твоею душой. Но ужели тебе, столь снисходительной и столь доверчивой подруге, не в чем упрекнуть и себя? Ах, ведь ты предала меня! Твоя верность, слепая дружба и злополучная услужливость меня погубили.

Разве не по дьявольскому наущению ты призвала его, бессердечного искусителя, опозорившего меня? Не для того ли своими вероломными заботами он вернул меня к жизни, чтобы она стала мне ненавистной? Пусть навсегда исчезнет с глаз моих этот изверг, и если у него сохранилась хоть капля жалости ко мне, пусть он не появляется, не удваивает моих мучений своим присутствием. Пусть откажется от бесчеловечного удовольствия видеть мои слезы. Увы, что я говорю? Он ни в чем не виноват. Виновата во всем только я одна. Я виновница всех своих страданий и упрекать могу лишь себя. Но порок уже развратил мою душу; ведь первое, чему он учит, — обвинять другого в наших же преступлениях.

Нет, нет, он никогда не нарушил бы своих клятв. Его добродетельному сердцу неведомо низкое искусство — осквернять то, что любишь. Ах, вероятно, он умеет больше любить, чем я, потому что он умеет побеждать себя. Сотни раз я была свидетельницей его борьбы и одержанной победы. Его глаза горели огнем желания, в пылу слепого увлечения он устремлялся ко мне. Но внезапно он останавливался, словно меня окружала непреодолимая преграда, — и никогда его пылкая, но безупречная любовь не преступала этой преграды. Однако я была неосторожна и слишком долго созерцала опасное зрелище. Порывы его страсти смущали мой покой, его вздохи теснили мое сердце; я разделяла его муки, а думала, что лишь сострадаю ему. Я была свидетельницей его исступления, когда, изнемогая, он вот-вот, казалось, потеряет сознание и падет к моим ногам. И, может быть, любовь и пощадила бы меня. О сестрица, меня сгубила жалость.

Роковая страсть словно прикрылась маской всех добродетелен, чтобы ввести меня в искушение. В тот день он с еще большим жаром уговаривал меня не упускать времени, последовать за ним. А это означало — огорчить лучшего из отцов на свете; это означало — вонзить кинжал в материнскую грудь. Я не соглашалась, я с ужасом отвергла его замысел. Мысль, что никогда в жизни нам не осуществить своей мечты, и необходимость скрывать это от него, сожаление, что я обманываю доверие столь покорного и нежного возлюбленного — ведь доселе сама поддерживала в нем надежду, — все это ослабляло мое мужество, подрывало силы, лишало меня рассудка. Мне суждено было принести смерть либо тем, кто даровал мне жизнь, либо возлюбленному, либо самой себе. Не понимая, что я творю, я выбрала собственную гибель. Я обо всем забыла, думала только о своей любви. И мгновенное самозабвение погубило меня навеки. Я скатилась в бездну позора, откуда для девушки нет возврата; и я живу лишь для того, чтобы еще острее чувствовать, как я несчастна.