Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.
108
тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, как огонь Весты. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке» – и ниже: «Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья; а если б и смогли представить, то с ужасом отвернулись бы от него.
Другой жизни и не хотели, и не любили бы они» (наст. изд., т. 4, с. 122 и 132).
***
К концу 1870-х гг. роман «Обломов» стал недоступен читателям.1 С этого же времени с просьбами о новом издании всех трех романов к Гончарову обращались не только читатели, но и потенциальные издатели. Писатель то склонялся к намерению переиздать романы и даже, вероятно, время от времени возвращался к текстам своих произведений, то категорически отказывался от этого намерения. О его колебаниях достаточно определенно свидетельствует статья 1878 г. «Лучше поздно, чем никогда», задуманная, в частности, как своеобразное предисловие ко все-таки возможному переизданию. Здесь говорилось: «Если же бы, против моего ожидания, мне понадобилось издать вновь все мои сочинения, то этот же анализ может служить авторским предисловием к ним». Тем не менее намерение переиздать романы оставалось невыполненным – и не столько из-за болезненно воспринимаемой писателем критики «Обрыва», сколько из-за обострившихся мучительных переживаний, связанных с Тургеневым. Именно их Гончаров имеет в виду, когда пишет П. Г. Ганзену, что переиздание было бы для него «сопряжено с нравственною, большою ‹…› пыткою» (письмо от 7 июля 1878 г.). В относящейся к августу 1878 г. «‹Записке к «Необыкновенной истории»›» он писал о том и о другом сразу: «…новая пресса состоит не только изравно душных, но и враждебных старым писателям лиц, частию
109
из зависти же к ним, частию потому, что и литературные понятия и вкус много изменились, подчиняясь или утилитарному, или крайне реальному направлению. Критики нет вовсе, а если кое-где есть, то она задобрена ласковым и благодушным Тургеневым!
Я и молчу, даже не возобновляю нового издания своих романов, несмотря на просьбы издателей. Пусть лучше заглохну – чем поднимать эти толки, из которых Тургенев выйдет невредим, а пострадаю я, потому что против меня многие, почти все!» (ЛН Гончаров. С. 288; курсив наш. – Ред.).1 «Последний отголосок этого состояния, – вспоминал А. Ф. Кони, – видел и я, когда летом 1882 года в Дуббельне, ссылаясь на трудность приобретения и дороговизну ставшего редкостью „Обломова”, я уговаривал его издать полное собрание своих сочинений. „Такой совет мне мог бы дать, – сказал мне, мрачно потупясь, Гончаров, – лишь недруг: разве вы хотите, чтобы меня стали обвинять в том, что я обокрал Тургенева?!”» (Гончаров в воспоминаниях. С. 252).
Вскоре, однако, писатель уступил – но не просьбам издателей, а Александру III, у которого он имел две аудиенции,2 связанные с хлопотами об увеличении пенсии. Отвечая А. Ф. Кони (в письме от 11 ноября 1882 г.), узнавшего об этих аудиенциях из «Правительственного вестника», Гончаров рассказал ему: «…я удостоен был приема наедине и нескольких минут доброго, ласкового разговора. ‹…› Вы как будто угадали, говоря в письме, что мне надо бы „повелеть” издать мои книги:3 хотя повеления
110
не было, или если было, то в форме вопроса: „печатаю ли я свои сочинения?” Я, конечно, поспешил отвечать утвердительно. ‹…› Вследствие этого, неделю тому назад, я подписал контракт, которым уступаю мое авторское право на все сочинения Глазунову…».
Контракт с издателем был заключен 3 ноября 1882 г. (см.: Летопись. С. 262), а 7 декабря 1883 г. новое издание вышло в свет (тома 2 и 3 с «Обломовым» были помечены 1884 г.).1 Таким образом, на подготовку текстов «Обыкновенной истории» и «Обломова» в новом издании у Гончарова был почти год, вероятно выговоренный им у издателя для того, чтобы «кое-что исправить, переделать, сократить…» (см.: Гончаров в воспоминаниях. С. 160), без чего, как известно, писатель не выпускал в свет ни одного из своих произведений. Но известно также, что с конца 1882 г. у Гончарова обострилась болезнь глаз (более того, «правый глаз закрылся» – см. письмо к А. Ф. Кони от 7 декабря 1882 г.) и что болезнь продолжалась почти в течение всего 1883 г., о чем сам он не раз сообщал в письмах к разным лицам. И тем не менее текст обоих романов был действительно «пересмотрен», и болезнь глаз этому не смогла помешать (жалобы на почти полную потерю зрения подчас объяснялись другими причинами, в частности нежеланием участвовать в некоторых комиссиях (см. письмо к А. Н. Островскому от 14 декабря 1883 г.). Не случайно в этом же 1883 г. – как раз во время, на которое может приходиться подготовка романов к печати, Гончаров собственноручно в третий раз переписывает свое завещание (см. письмо к А. Ф. Кони от 18 мая 1883 г.), пишет из Дуббельна А. Ф. Кони и М. М. Стасюловичу два больших письма от 8 и 14 июня и два письма к А. Ф. Кони от 28 июня и 2 августа, а также читает «Рижский вестник» (см. об этом: ЛН Гончаров. С. 487).
Так же как в случае с «Обыкновенной историей»,2 текст «Обломова» готовился не по последнему изданию, т. е. изданию 1862 г., а по предшествующему изданию 1859 г., в которое были внесены отдельные мелкие исправления
111
«Обломов». Титульный лист третьего отдельного издания.
1883 г.
112
по изданию 1862 г.1 Все они отличались одной особенностью – кажущейся неприметностью, незначительностью и даже вроде бы необязательностью. Но именно такой их характер свидетельствует о том, что появились они в тексте нового издания романа отнюдь не случайно, т. е. о выборе писателя: вряд ли возможно, чтобы он мог просто повторить отдельные исправления из общей обильной правки, к тому же спустя почти четверть века. Это соображение не разделяет Л. С. Гейро, которая высказывает предположение, что издание 1862 г. при подготовке собраний сочинений 1884 и 1887 гг. было «просто забыто»; странно, что одновременно она же предполагает, будто появившийся именно в издании 1862 г. фрагмент: «…густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. – Всё засыпал! – шепнул потом отчаянно» – был введен в издание 1884 г. в заключительный текст главы XII части третьей: «Снег, снег, снег! – твердил он бессмысленно, глядя на снег ~ Но он не отвечал ничего: у него была горячка» (наст. изд., т. 4, с. 373) – «по памяти» (ЛП «Обломов» . С. 635, 636). Этот фрагмент имел в романе существенное значение. Без него переход от «живого горя» к «немому равнодушию», овладевшему Обломовым, не был бы так выразителен: «Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как всё умерло и окуталось в саван» (наст. изд., т. 4, с. 375). Фрагмент усиливал общее впечатление, которое создавалось ключевыми словами: «бессмысленно», «горячка», «немое равнодушие», «всё умерло», «саван».
Характер исправлений в новом издании оставался в основном прежним: проводилось дальнейшее сокращение – уже не «длиннот», а отдельных выражений и слов;
113
появились два дополнения; вносились мелкие уточнения. Общее количество исправлений, естественно, было зна чительно меньшим, чем в предыдущих изданиях.
Сокращение проводилось по двум направлениям: в диалогах и в авторском тексте. Из диалога Обломова с Захаром убрано слово «завтра» во фразе: «- Э-э-э! слишком проворно! завтра!» (наст. изд., т. 5, с. 445, вариант к с. 15, строка 41), видимо не предполагавшей такого уточнения предыдущей фразы. В сцене последнего объяснения Обломова с Ольгой до 1884 г. после слов: «…за что ты терзаешь себя?» – следовала фраза, очевидно показавшаяся Гончарову лишней: «- Пусть я не стою счастья, но пощади себя» (там же, с. 484, вариант к с. 370, строки 13-14). В диалоге Обломова и Алексеева по поводу контракта на квартиру в Гороховой были авторские слова: «Оба задумались» (там же, с. 446, вариант к с. 34, строки 2-3). Очевидно, Гончаров заметил, что они также лишние, поскольку очередной вопрос Алексеева завершался авторской ремаркой со словами: «спросил, после некоторого молчания, Алексеев». После слов Агафьи Матвеевны, обращенных к Ване: «Утри лучше нос, не видишь?» – до 1884 г. была авторская ремарка: «заметила она, бросив ему платок» (там же, с. 489, вариант к с. 429, строка 34). Из отрывка: «…он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, теплее, искреннее» – вычеркивается слово «теплее»: Гончаров мог усомниться, можно ли «теплее» любить новости, свет и науку (там же, с. 447, вариант к с. 41, строка 30). До 1884 г. в тексте романа говорилось, что Обломов думал над планом «и ходя, и лежа, и дома, и в людях»; теперь слова «и дома» оказались снятыми (там же, с. 450, вариант к с. 65, строка 14): Гончарову могло не понравиться их соседство со словами «и лежа». Из фразы: «Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает вдруг всё убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок!» – было снято слово «вдруг», производившее впечатление лишнего рядом со словами «живо, разом» (там же, с. 451, вариант к с. 69, строка 27). После слов: «Ольга довоспиталась уже до строгого понимания жизни» – до 1884 г. было: «хотя еще счастливой жизни» (там же, с. 491, вариант к с. 452, строки 16-17), что усложняло и затемняло смысл, и Гончаров снимает уступительный оборот.
