Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
Речь достигла кульминации, когда президент на «ты», по-мужски сурово, обратился непосредственно к покойному, пророчествуя о предгрозовом сумраке будущего и восхваляя усопшего как символ жизнерадостного, веселого и беспечного времени, кое возлежало теперь на смертном одре, чтобы отлететь навсегда. В Божьем Совете решено, что приходится ныне прощаться с достойным любви человеком и, возможно, – кто знает? – с собственной легкокрылой юностью.
На этом месте тлеющие всхлипы взметнулись пламенем громкого рева. Людмила, терзаемая безнадежной любовью, рыдала себе в платок. Ведь Оскар тоже лежал тут и ждал, что еще сегодня его похоронят.
Илонка во внезапном и мрачном неистовстве била себя в грудь. Маня, суровая дочка могильщика, отвернулась, страдая. Эдит упала перед гробом на колени, не сдерживая слез раскаяния. Одна Грета сухими, но горящими глазами следила за красноречивыми устами оратора.
Завершилась речь утешительным и торжественным заключением.
Пробужденные от сна страданий дамы застеснялись, как школьницы или служанки, когда каждой из них господин президент – сама сдержанность и сочувствие – пожал руку.
Эдит быстро оправилась от потрясения. Она была счастлива и благодарна, видя, что этот праздник – ее ведь создание, ее заслуга – проходит столь возвышенно. После такой глубоко волнующей речи одна музыка могла еще что-то сказать. Поэтому экономка решительно подтолкнула господина Нейедли к роялю.
Однако выяснилось, что в течение долгих лет репертуар бывшего императорски-королевского титулярного вундеркинда рискованно подтаял. Танцы, мазурки, песенки – да, они жили еще у него в пальцах, но нельзя же отметить вынос покойного подпрыгивающим «Маршем гладиаторов»!
С серьезной музыкой дело обстояло весьма скверно. Руки господина Нейедли не сильны были ни в народных хоралах, ни даже в «Траурном марше» Шопена. В целом его лирическая программа ограничивалась тремя номерами: «Свадебным шествием» из «Лоэнгрина»[100], арией из «Жидовки» и «Баркаролой» из «Сказок Гофмана».
Старик не мешкая отбросил «Лоэнгрина» и выбрал «Жидовку»:
Великий Бог, услышь меня, Услышь меня, великий Бог…
Никто не счел неуместной оживленную, почти веселую страстность этого аллегро, и когда Нейедли запретными обходными путями смодулировал в «Баркаролу», все переглянулись: «Баркарола» была любимой музыкой Максля, при звуках ее он всегда «ревел, как малое дитя»! Невозможно разумнее, светлее закончить его торжественные похороны – только этими вечными звуками, что скользят на освещенных, украшенных венками гондолах по темной воде:
Сладостная ночь любви, утоли мои желанья…
Носильщики с гробом охали и громыхали мимо позолоченной Венеры и трубача из Зекингена по больной, хрипящей лестнице. Дамы следовали за ними. Однако не слова скорби слышались теперь, а шепот и тихие смешки. Раньше, да, там выплакали они все свои слезы. Слезы утоляют божественную жажду нашей души, и потому мы счастливы и сыты, когда выплакались.
Дамы были счастливы и сыты. Более того, их наполняла радостная гордость, произрастающая из всякого удачного исхода.
IX
Фирма Блюма не только осуществляла срочную работу по возведению аксессуаров траурной церемонии; еще лучше проявляла она себя в быстром демонтаже своих шлейфов, обшивок, драпировок и подиумов. Стремительно произвела она смену декораций между смертью и жизнью, как хороший мастер сцены – свои превращения.
В данном случае спешка была особо настоятельной необходимостью – ведь уже к вечеру дом должен снова открыться для удовольствий, и никакой осадок смерти не должен тяжестью лечь на души посетителей.
Скорость в самом деле была колдовской. Едва торжественная церемония завершилась, как все окна распахнулись, крики и стук молотков зазвучали заново, и Большой Салон, освободившись от неестественных для него уз, вновь обрел самого себя. Так же сквозь ладан, чад свечей и другие неестественные же испарения мутный запах дома, становясь самим собой, распространился по прихожей. Когда через два часа скорбящие вернулись в экипажах с кладбища, комнаты уже не были затенены – они стали прежними.
С легким ощущением чего-то незнакомого дамы прошли по обновленным старинным парадным покоям – каждое жилище меняется с течением времени, и обитатели чувствуют это. Между сегодня и сегодня лежала бездна, зияла могила, куда час назад опустили простой, необструганный деревянный ящик.
Президент Море после погребения вернулся вместе со всей компанией. Будучи на Ольшанском кладбище известной личностью, ради сохранения репутации он держался несколько в стороне, однако сдержанность эту вполне возможно было истолковать как тихую скромность.
Благодаря своему потрясающему надгробному слову президент пользовался безграничным уважением. С робким смущением посматривали на него девушки. И потом, он был единственным из старых «гостей», кто проявил человеческое отношение к ним и к их жизни. Он ведь пришел сюда без всякого иного намерения, кроме как отдать последний поклон усопшему и высказать сочувствие скорбящим. Фрейлейн Эдит умела ценить оказанную честь. С искренней благодарностью во взгляде подошла она к Море и, нежно держа его за руку, объявила, что знает теперь, кто из друзей дома – настоящий мужчина и душевный человек.
Президент печально пожал плечами и заметил, что знает жизнь и ясно понимает движение мира. Однако то, что доктор Шерваль, как и остальные, не нашел сегодня дороги сюда, – это все же приводит его в изумление. Эдит с горечью намекнула, что мужчина остается мужчиной, и единственная его цель – чисто мужское скотство. Президент – исключение. Это она сразу почувствовала. Никакое надувательство ее не обманет; у нее ничего нет, но знание людей – уже неплохой капитал.
Тут честного обывателя слеза прошибла, поскольку судьба предоставила возможность именно ему доказать на деле свою добродетель, когда эта понимающая людей женщина ожидала сего от мужского племени в целом. Истинная причина его прихода была забыта. Он и сам поверил, что это гуманность, классическим мастерам и шедеврам которой он служил неустанно, привела его сегодня на Гамсгассе.
Дамы окружили этот полный сумрачного достоинства монумент, будто учи́теля, вслушиваясь в его слова; они не отваживались еще произносить соответствующие месту фразы и замечания, что не слышны были в течение целого дня, хотя Илонку и мучил почти непреодолимый соблазн ввернуть в разговор несколько сочных, ядреных словечек профессионального жаргона.
Большой Салон с его освещением, с его плотно закрытыми, как обычно, ставнями, с розовым плюшем, мраморными столами, ренессансными зеркалами и заново натертым танцевальным паркетом тосковал уже по ночному гомону. Девицы, несмотря на траурные платья, снова пробовали свою покачивающуюся вечернюю походку, которой три дня избегали.
Не хватало только Людмилы, оставшейся в пригороде, чтобы навестить родственников.
Президент, в высшей степени довольный собой, долго раздумывал, не следует ли ему, солидному коммерсанту, и в этом доме приобрести клиентуру. Несмотря на определенные возражения
