Максим Ехлаков - Солнечные пятна
Мутный поток подхватил его и понес. В переулках, не залитых дождем, он замечал толпы дикарей. Не такие уж они дикари, раз смогли подобраться незамеченными. Зачем им западные ворота? Неужели они хотят прорваться к Западному Волоку?
Нападение! Это война! Они, наконец, напали. Правы были мудрецы, предупреждавшие, что рано или поздно Юг восстанет. Надо отправить весточку в Шемкент, и быстрее! Ух!
Поток сорвался с набережной в гавань. Ставрос очутился между каменной стеной и бортом корабля, сверху на него лилась грязная вода, валились какие-то очистки, уличный мусор. Отплевываясь, он поплыл вдоль стены. Он жив, и это главное. Он сможет спасти страну. Он знает этот порт, через двадцать локтей в стене будет лаз — вот, кстати, и он.
Пробираться подземными ходами во время такого ливня было непросто. Хорошо еще их полностью не залило. Воды было почти по пояс, и течение то и дело сбивало его с ног; мрак был абсолютным, но он шел по памяти.
Лестница совсем проржавела, но еще держалась. Деревянный люк наверху был чем-то завален. Ставрос напрягся и выдавил его, оказавшись в захламленном сарае. Это был дом Эвримена, его любовника.
Сам любовник спал как убитый. Ставрос разбудил его оплеухами и, вытащив из постели, заставил одеваться. Тот перепугался не на шутку, и было отчего: после путешествия по затопленным подземным ходам вид у Ставроса был не самый благостный.
Через несколько минут они уже пробирались задними дворами к северным воротам. Улицы кишели дикарями: они бегали туда-сюда, носили что-то, выгоняли жителей из домов. Молнии участились, и гром грохотал почти непрерывно, нагнетая и без того напряженную обстановку.
У северных ворот толклись два дикаря. Ставрос и Эвримен подкрались к ним сзади и перерезали горло одновременно. Те не успели издать ни звука и даже не дернулись, просто повалились на землю и ушли под поверхность воды, залившей небольшую площадь. Хорошо.
Лошади в конюшне были все на месте, дикари еще не успели их увести. Эвримен оседлал свою недждскую, и они поспешили к воротам.
Воротами, впрочем, называлась небольшая дверь в городской стене. Над ней даже башни не было. Ставрос открыл замок и снял запоры, и дверь распахнулась под напором воды, сразу хлынувшей наружу. Лошадь заупрямилась, не желая проходить в невысокий проем. Да поскорей ты! Эвримен тянул животное за уздечку, а Ставрос похлопывал ее по бокам, толкая к двери.
Сзади послышались вопли дикарей и шлепанье множества ног. О боги, да это не лошадь, а осел! Ставрос от души шлепнул ее по крупу, после чего получил сильнейший удар копытом в живот. Дыхание перехватило, он отлетел в сторону и упал в грязь. В проеме двери мелькнул лошадиный хвост — хорошо, значит, Эвримен успел выйти. В тот же миг несколько рук схватили его, поставили на ноги и поволокли прочь. Несколько дикарей метнулись к распахнутым воротам, споткнулись о притопленные тела, что-то закричали. Ставроса остановили, звякнул клинок. Он понял, что сейчас умрет. Но это было неважно, Эвримен уже далеко, он донесет весть. Вспышка молнии осветила залитую улицу и свирепые лица дикарей, а грома Ставрос уже не услышал, погрузившись в мутную воду.
Пузырек
Садык-джана «У Ибрагимбека» не оказалось.
— Нынче они не заходили, — сказал Ибрагимбек. — Должно быть, отправились к Артемиде.
Артемида Ликейская держала дом любви с самой плохой репутацией. Говорили, она покупает своих девушек у работорговцев. Говорили, она позволяет клиентам делать все что угодно (и добавляли страшным шепотом: вообще все).
Информатор действительно был там. Вишванатан встретил его выходящим из выкрашенной в голубой цвет по ликейскому обычаю двери. Он раскланялся с хозяйкой, которая самолично спустилась проводить его — видно, постоянный клиент, а может, просто нужный знакомый — нахлобучил феску и увидел сыщика.
— А, ищейка, — дежурная улыбка выползла на лицо и уползла обратно. — Ты рановато. Но мне есть что сказать.
— Мир тебе, Садык-джан.
— Твоего повара нашли. Он пытался проскользнуть через северные ворота. Мой человек затеял драку, стражники забрали обоих. Сейчас они в ханской тюрьме.
— Он жив?
— Жив, — ухмыльнулся Садык-джан, — и здоров. Только немного помят. Я лично проверил, чтобы у него отобрали все, чем он мог бы… ну… ты понимаешь.
— Благодарность моя не знает границ.
— Ну, так я предложу ограничить ее тридцатью монетами, — сказал Садык-джан. — Дорого, а что делать: мне еще нужно навестить начальника караула, чтобы моего человека выпустили поскорей.
Кошелек отправился в карман к информатору, а Вишванатан — в ханскую тюрьму. Она примыкала к внешним стенам дворца, и в нее помещали государственных преступников. Почему повара упрятали туда, было неясно — возможно, драку у ворот сочли вражеской провокацией.
В тюрьме было сыро, темно и противно. Районные тюрьмы были не в пример чище и ухоженней — а все потому, что там заключенные платили за свое пребывание, здесь же все оплачивала казна, поэтому большая часть денег разворовывалась еще во дворце.
Стражники проводили Вишванатана в камеру к Батыру, выдали ему факел и удалились.
Повар был жалок. Он был толстоват, но от потрясений как-то подсдулся и скособочился. Под левым глазом сиял здоровенный фингал — следы драки. Он сидел на куче сырого тряпья, а из одежды на нем были только драные шаровары и войлочная жилетка.
— Ты знаешь, почему ты здесь?
Повар отшатнулся от света, прикрыв глаза руками:
— Нет, понятия не имею!
— Почему ты подался в бега?
— Никуда я не подавался! Ни в какие бега!
— Ты не пришел на службу…
— Какая может быть служба, если война…
— То есть ты все же сбежал?
— Я?.. Ну хорошо, да, да, да! Я сбежал. А знаете почему?
— Ты сейчас расскажешь.
— Я сбежал потому, что этот город скоро падет! Кровь и смерть идут на его улицы! А я не хочу, не хочу умирать!..
— Если бы сейчас была война, это было бы дезертирством…
— Да! Было бы! Поэтому я решил уйти, пока войны нет.
Складно плетет.
— А я думаю, ты сбежал не поэтому.
— Да? — повар уставился на сыщика, в его лице читалось недоверие и страх.
— Ты сбежал, чтобы уйти от правосудия. На тебе кровь, Батыр.
— Нет-нет-нет… да что вы такое говорите? Какая кровь? — вскричал Сиркеджи возмущенно.
— Ты отравил Фуркана Бузоглу.
— Фуркана?.. — повар словно вспоминал что-то. — Да что это! — он снова ударился в крик. — Никого я не травил! Что вы такое говорите? Вы кто вообще?
— Я служу великому вазиру.
— А-а, вазир ан-Надм! Он всегда был мною недоволен! Все время приставлял ко мне своих шпионов, чтобы следить, не подложу ли я чего в еду мудрейшему хану… Но я чист! Мне нечего скрывать! Я сам всегда пробовал все, что готовил, и шпионы были посрамлены!
— Кого ты еще отравил?
— Кого?.. Что?.. Да говорю же — никого я не травил! Все! Ничего вам больше не скажу! — повар отвернулся к стене.
Ан-Надм скривил губы.
— Запирается?
— Ну… вообще я не уверен, что он как-то причастен к этому. Но проверить-то никак нельзя. Тело покойного Фуркана было сожжено.
— Придется допросить его по особой процедуре, — сказал ан-Надм.
— Я, собственно, за этим и пришел, — Вишванатан развел руками. — Если уж допрашивать — то по полной. А это значит, придется задать ему вопрос о наследнике. Значит, об этом узнают лишние люди. Батыр, мастер допросов, стражники у дверей, может быть. Мне показалось, это требует вашего решения…
— Допроси его сам, — отрезал вазир. — К шайтанам мастера допросов. Стражников тоже отозвать, вели им заткнуть уши, наконец.
— Сам? — Вишванатан не любил допросы по особой процедуре. Реджеп-бей был исключением, он угрожал ему лично.
— Никто не должен узнать об отравлении. Никто. Только если повар сознается. Только в этом случае. Все, свободен.
Вишванатан шел в тюрьму в совсем упавшем расположении духа. «Если повар сознается». А если нет? Вазир намекнул, что его придется убрать, и это совсем не радовало сыщика.
Ликея
— Нет.
Ликейцы были в чем-то похожи на ромелийцев — должно быть, неторопливостью, основательностью. И в то же время они были совсем другими. В этом городе, более старом, чем Ромулус, и люди были старые — или так лишь казалось из-за местного обычая не брить и не стричь бороды. Такого количества разнообразных бород и усов Алов еще не встречала.
Город теснился на южном склоне спящего вулкана. Здесь не было монументальности Ромулуса, изящества Симиуса или тяжести замков севера. Простые здания в белой штукатурке наползали одно на другое, бурые черепичные крыши перемежались оштукатуренными же куполами; серые плиты мостовой, косые переулки, пересеченные лестницами — и во всем ни единой доли порядка. Город рос, как придется. Издали он был похож на лишайник, покрывающий бок огромного камня. Вот это серое пятно — самая старая часть, агора, академия и главные храмы. Вот этот бурый налет — портовый район со складами, гостиницами и доками. А вот эта рыжеватая корочка — крыши новых кварталов. Новых, впрочем, по местным меркам — они отстроены на месте района, разрушенного извержением вулкана три сотни лет назад.
