Мор Йокаи - Черные алмазы
— О, я сяду с кучером, а Яношку возьму на руки.
— Хорошо, дочь моя, — произнес Феликс с видом снисходительного покровителя. — Я люблю делать добро бедным. Если ты решилась ради брата поехать в Вену, чтобы там его вылечить, тебе предоставляется удобный случай. Только будь готова вовремя. На рассвете, как услышишь почтовый рожок, я за вами заеду. А этого грубияна выкинь из головы, на будущей неделе его призовут в саперную роту, и вырвется он оттуда года через четыре, не раньше. Вот тебе немного денег, купи для брата теплое одеяло в дорогу, по ночам холодно, а я обычно в пути на ночлег не останавливаюсь.
Эвилу так изумила полученная сумма, что она и поблагодарить забыла. Два банкнота по десять форинтов — большие деньги для бедной девушки! Видно, барин не шутит! Он очень важный вельможа! И такой милосердный! Ей лишь тогда пришло в голову, что следовало поблагодарить за подарок, когда Феликс уже удалялся по улице. Неприлично было бежать вслед за ним.
Эвила радовалась, как дитя (она ведь и была еще ребенком), смеялась, прыгала, играла с братцем, потом усадила его на скамейку, встала перед ним на колени и обняла его горбатую спинку.
— Мы уедем с тобой, Яношка, сердечко мое! На коляске, в Вену. Но, лошадка, но! На перекладных поскачем, на четверке лошадей с бубенцами. Но, Буланый, но, Ветерок! А Яношка у меня на руках. Яношке дадут сладкого лекарства, ручки и ножки у него станут сильными, спинка и грудка выпрямятся, станет он таким же парнем, как все остальные. Домой пешком вернемся! Без костылей! «Вот это да! — скажут. — На телеге уехал, пешком вернулся!»
В конце концов она рассмешила и маленького уродца.
Эвила побежала к лавочнику, купила у него теплую куртку, шапку, бурки для ребенка, но и половины полученных денег не смогла истратить. Она решила, что остальные вернет доброму барину.
Затем девушка отправилась в церковь. Знакомые спрашивали ее, почему она одна. Где же Петер? Эвила отвечала, что сегодня его не видела. Правда, врать перед обедней в праздничный день грешно. Но бывают случаи, когда солгать заставляет долг. Долг женщины, девушки скрыть, что ее избил муж или жених.
Бог эту ложь прощает, а люди ее требуют.
Петер Сафран в церковь не пришел.
Эвила, к стыду своему, должна была одна выслушать, как их в третий раз оглашали с амвона. Все равно из этого теперь ничего не выйдет.
Однако после полудня она сильно загрустила: значит, она навеки покидает родной край? Оставляет жениха, подруг, все привычные вещи и едет далеко-далеко, куда и птица не долетит.
Эти грустные мысли и подтолкнули ее отправиться вечером в лес и поискать Петера Сафрана.
Эвила догадывалась, где он может быть.
В глубине леса на дне котловины была тайная корчма, где во время рекрутского набора собирались парни, которых должны призвать, и жили там неделями, пока комиссия не уезжала в другое место. Никто их не выдавал.
Эвила наугад пробиралась через заросли и мелколесье, ночь была темной, лес еще чернее. В стороне на склоне горы, перекликаясь, выли голодные волки. Девушка тряслась от страху, но все же во что бы то ни стало решила отыскать жениха, хотя знала, что тот снова изобьет ее. По пути она нашла дубинку, и теперь колотила ею по встававшим перед ней кустам: «Пошел прочь, волчище!» Сердце ее дрогнуло, когда какой-то зверь, ею же вспугнутый, выскочил вдруг из-за куста. Долина опускалась все ниже, становилась все темнее, но девушка не отступала. Наконец она заметила в темноте одинокое светящееся оконце. Это и была корчма.
Эвила радостно поспешила к дому. Подойдя ближе, она услышала звуки волынки и визгливые крики. В корчме вовсю веселились.
Девушка тихонько подкралась к освещенному окну и заглянула внутрь.
В доме отплясывали парни и несколько знакомых ей бабенок, которых Эвила всегда старалась избегать из-за их любви к сквернословию. Волынщик играл, сидя на плетеной скамейке.
Среди парней Эвила узнала Петера Сафрана. Он был весел, плясал и так подпрыгивал, что кулаками доставал до потолочной балки. Плясал он с девицей, на щеках которой венскими румянами были наведены два круглых пятна.
Мускулистыми руками Петер подхватил девушку за талию, подбросил в воздух, вновь подхватил и поцеловал в обе щеки.
Как он может целовать эти намалеванные румянами круглые красные пятна?
Эвила отпрянула от окна и повернула обратно к лесу, к кустам, где выли, перекликаясь, волки, но теперь у нее даже дубинки не было, которой можно было бы колотить по кустам, приговаривая: «Пошел прочь, волчище!»
К вечеру Феликс Каульман еще раз зашел к Ивану.
— Друг мой! Я пришел к тебе снова, чтобы спросить, не хочешь ли ты все же принять мое предложение?
— Нет, не хочу.
— Значит, отказываешься категорически?
— Я нелегко меняю свои убеждения.
— Хорошо. Я, en bon enfant,[16] предложил тебе союз и снова по-рыцарски повторяю: раз ты не хочешь действовать со мной заодно, я начну осуществлять свой план без тебя, но двери для тебя всегда открыты, и ты сможешь вступить в дело, когда мы добьемся успеха. И давай останемся, как прежде, добрыми друзьями. Ты простишь меня, если я подберу алмазы, по которым ты ходишь, и разгадаю их чарующие тайны?
— Даю тебе полную свободу.
— Я ею воспользуюсь и со временем напомню тебе о твоем разрешении.
Иван нахмурил лоб и про себя подумал: «Интересно, что он может у меня забрать? Шахту не может — по горному уставу у меня на нее законное право. Станет копать на соседней земле? Пожалуйста! Мне своего хватает».
— Желаю тебе успеха во всех твоих начинаниях! Спасибо за управляющего.
На этом они расстались.
На другой день на рассвете Иван на минуту проснулся от звука почтового рожка, возвестившего об отъезде Феликса.
Он мысленно пожелал ему счастливого пути и снова заснул.
Утром, когда Иван оделся и вышел из дому, он увидел у своих дверей Петера Сафрана.
Выглядел он ужасно. На лице его были видны следы разгульной ночи и злобных страстей. Глаза красные, волосы встрепаны.
— Ну, чего тебе? — недовольно спросил Иван.
— Сударь! — хриплым голосом заговорил парень. — Как зовут того доктора, который вчера к вам приезжал?
— А что тебе от него нужно?
— Он увез Эвилу! — вне себя заорал парень и, сбросив с головы шапку, вцепился себе в волосы, вырвал клок, а затем, сжав кулаки, погрозил небу.
В первое мгновенье Иван ощутил жестокую радость.
— Э-эх! Так тебе и надо, сбесившийся скот! Доволен теперь? Избить невесту в день третьего оглашения?!
— О-о сударь! — заскрежетал зубами Петер, потирая кулаками лоб. — Ведь я был пьян! Разве я понимал, что делал? Да и потом, какое ж это битье? Паршивым-то ремнем? Обычное это дело у нас, мужиков. Баба не верит, что муж ее любит, если он ее не бьет. Из-за этого бросить меня! Удрать с барином!
Иван пожал плечами и хотел было идти дальше, но рабочий схватил его за полы пальто.
— Что же мне делать? Что делать?
Иван оттолкнул от себя Петера и резко, с горечью и досадой сказал:
— Убирайся к дьяволу! Поди в кабак! Выпей еще чарку водки! А потом выбери себе другую невесту из потаскушек, которая будет рада-радешенька, если ты станешь ее каждый день дубасить!
Петер поднял с земли шляпу и на этот раз совершенно спокойным тоном произнес:
— Нет, сударь, больше я не стану пить палинку. Только разок еще выпью. Один-единственный раз. Запомните мои слова. И когда почувствуете, что я выпил, или увидите, как я выхожу из корчмы, или услышите, что был там в тот день, оставайтесь дома, потому что в тот день никому не дано будет знать, отчего и как он умрет.
Иван оставил парня на улице, вернулся в дом и запер за собой дверь.
Только тогда он понял, как взбудоражило его это событие.
В первый момент ему, находившемуся в состоянии апатии, такая встряска была приятна: значит, это сокровище все-таки не достанется жалкому мужику, которого девушка предпочла ему, упустил болван из рук бесценную жемчужину. Но потом, когда он осознал, что и сама жемчужина потеряла ценность, в мыслях его наступил полный разброд. Девушка, которую он считал добродетельной, чьей верности изумлялся, чья наивность так пленила его, пала, услышав первое же льстивое слово! Она отвергла человека благородной крови, честно предлагавшего ей стать его супругой, желавшего разделить с ней свой кров, потому что этот человек знает, что такое труд, и у него простой деревенский дом. И бежала с барином, разряженным франтом, который дерзко льстил ей, не обещал ни замужества, ни честного имени, а лишь пышный дом да богатые наряды!
Женщины — дикие птицы! И правы магометане, когда отказывают им в душе на земле и в новой жизни на том свете.
ГРАФИНЯ ТЕУДЕЛИНДА
Владелице Бондавара в то время действительно было пятьдесят восемь лет, как утверждал Иван. Мы не думаем оскорблять ее, выбалтывая с бестактностью переписчиков населения тайну, касаться которой, если речь идет о других дамах, можно лишь с опаской.
