Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя
Виласе поручено было справиться относительно помещения под лабораторию, и управляющий; крайне польщенный, готов был проявить неутомимое усердие. Однако для начала он хотел бы знать: что, наш доктор собирается открыть там клинику?
Нет, Карлос не собирался открывать клинику в собственном смысле этого слова. Но он будет принимать больных, и даже бесплатно, с благотворительной целью и для практики. Тогда Виласа дал понять, что в этом случае приемная должна помещаться отдельно от лаборатории.
— Иначе, по моему разумению, вид всех этих инструментов, приборов и машин может отпугнуть пациентов…
— Ты прав, Виласа! — воскликнул Афонсо. — Еще мой отец говорил: не показывайте быку кувалду.
— Отдельное, непременно отдельное помещение, — убежденно подхватил управляющий.
Карлос согласился с его доводами. И Виласа подыскал для лаборатории бывший склад, просторный и обособленный, в глубине двора, рядом с площадью дас Несесидадес.
— А врачебный кабинет, сеньор, у вас будет в другом месте, и в каком! В центре Росио!
Усердие Виласы не было вовсе бескорыстным. Горячий приверженец «Альянса», член партии прогрессистов, Виласа-младший жаждал быть избранным в муниципальный совет, а в дни своих наивысших успехов (например, когда его юбилей был отмечен в «Обозрении» или когда единомышленники аплодировали его выступлению о Бельгии) он даже думал, что при его способностях его партия могла бы обеспечить ему местечко в Сан-Бенто. Бесплатный врачебный кабинет на Росио, консультации доктора Майа, «сеньора Майа», послужили бы влиятельной силой в осуществлении его надежд. И потому Виласа возликовал, когда два дня спустя ему удалось снять угловые апартаменты на втором этаже.
Карлос оборудовал их, не щадя затрат. В прихожей, где стояли обитые сафьяном банкетки, пациентов должен был встречать слуга в ливрее — на французский манер. Приемная радовала глаз зелеными обоями с серебристыми цветочными узорами, ее украшали руанские вазы с декоративными растениями, красочные картины, мягкие кресла, придвинутые к столику, на котором были разложены комплекты «Шаривари», фотографии для рассматривания в стереоскоп, альбомы с полуголыми актрисами; и фортепьяно сверкало белыми клавишами, дабы окончательно изгнать скорбный дух, присущий обители недугов.
Кабинет, где Карлос должен был принимать пациентов, выглядел более скромно, даже аскетично: обитая темно-зеленым бархатом мебель, шкафы черного дерева. Несколько друзей из окружения Карлоса — Тавейра, его однокашник и сосед, Кружес, маркиз де Соузелас, с которым он путешествовал по Италии, — пришли поглядеть на все эти чудеса. Кружес пробежался по клавишам фортепьяно и обнаружил, что оно расстроено; Тавейра погрузился в разглядывание актрис; и лишь маркиз, единственный, удостоил Карлоса сомнительной похвалой: он не сводил глаз с кабинетного ложа, явно более уместного в гареме — столь оно было обширно, пышно и взывало к наслаждениям, — затем, опробовав податливость его пружин, маркиз подмигнул Карлосу и произнес:
— Подходяще.
Похоже, друзья не верили в серьезность всех этих приготовлений. Но Карлос был искренне увлечен предстоящей практикой: он даже велел дать объявление в газетах, однако, увидев свое имя, набранное жирным шрифтом, рядом с именем владелицы прачечного заведения и рекламой пансиона, он послал Виласу аннулировать данное им объявление.
Впрочем, он больше времени посвящал лаборатории, которую решил устроить в найденном Виласой помещении на площади дас Несесидадес. По утрам, до завтрака, он шел взглянуть на ведущиеся там работы. Он входил в просторный двор, где в тени прятался колодец и плющ высыхал на железных крюках, на которых он был подвязан к стене. Карлос уже рисовал себе, как он превратит это пространство в зеленый английский садик; он восхищался порталом здания, стрельчатым и благородным, сохранившимся от прежнего церковного фасада: достойный вход в его святилище науки. Но внутренняя отделка помещения безмерно затянулась: все те же ленивые удары молотка в тучах белой пыли, все тот же визг пил и рубанков среди вороха стружек! Долговязый и мрачный плотник, похоже, уже целый век с вялым бессилием строгает одну и ту же нескончаемую доску; и на крыше рабочие, расширявшие слуховое окно, только и делают, что насвистывают унылое фадо, греясь в лучах осеннего солнца.
Карлос жаловался подрядчику, сеньору Висенте, и тот неизменно заверял его, что «не пройдет и двух дней, как помещения нельзя будет узнать». Средних лет весельчак, сладкоречивый, чисто выбритый и вымытый, подрядчик обитал неподалеку от «Букетика» и слыл в своем квартале за республиканца. Карлос питал к нему симпатию, и все кончалось тем, что он по-соседски пожимал подрядчику руку; а сеньор Висенте, видя в Карлосе прогрессиста и демократа, делился с ним своими чаяниями. Прежде всего он желал бы, чтобы у них в стране случилось то, что в девяносто третьем году во Франции…
— Чтобы так же лилась кровь? — ужасался Карлос, глядя на пышущее здоровьем, честное, круглое лицо народного радетеля.
— Да нет, сеньор, один корабль, всего один корабль…
— Корабль?
— Ну да, сеньор, зафрахтовать на средства нации корабль, посадить на него короля, королевскую семью и всю эту шайку министров, политиков, депутатов, интриганов и прочая и прочая, и пусть себе плывут, куда хотят.
Карлос улыбался, порой пытаясь его разубедить:
— Но вы уверены, сеньор Висенте, в том, что, едва эта «шайка», как вы точно выразились, покинет гавань, все наши больные вопросы будут разрешены и все станут утопать в блаженстве?
Нет, сеньор Висенте не такой осел, чтобы так думать. Но ежели вся «шайка» исчезнет, разве его милости неясно? Страна освободится; и тогда ею смогут управлять передовые и образованные люди…
— Знаете, в чем наша беда? Нами управляют плохо не по злой воле, а потому, что правители наши — скопище невежд. Они ничего не знают. Ничегошеньки. Они не злодеи, а просто тупые неучи.
— Согласен. Но все же позаботимся о наших с вами делах, дружище, — говорил Карлос, смотря на часы и обмениваясь с подрядчиком крепким shake-hands. — Поторопите рабочих. Вас просит об этом не домовладелец, а единомышленник.
— Не пройдет и двух дней, ваша милость, как помещения нельзя будет узнать, — отвечал подрядчик, снимая берет.
В «Букетике» точно в полдень колокольчик призывал к завтраку. Почти всегда Карлос заставал деда уже в столовой, где тот заканчивал просматривать газету, сидя у камина, не топившегося в эти теплые осенние дни, но зато уставленного оранжерейными цветами.
Кругом в горках резного дуба мягко отсвечивала своим массивным и сдержанным великолепием старинная посуда; на овальных гобеленах, украшавших обшитые панелями стены, изображались сцены из баллады: средневековые охотники напускают сокола, дама, сопровождаемая пажами, кормит лебедей на озере, рыцарь с опущенным забралом едет по берегу реки; и, контрастируя с темным деревянным потолком из резного каштана, цветами и хрусталем, сиял стол.
Преподобный Бонифасио, с тех пор как он обрел сей титул, вкушал пищу вместе с хозяевами, величественно восседая на белоснежной скатерти под сенью большого букета роз. Лишь здесь, в аромате роз, почтенный кот соглашался лакать с невозмутимой медлительностью молочные супы, подаваемые ему в страсбургской фаянсовой чашке. Насытившись, он выпрямлялся, распускал перед грудью пышный хвост, закрывал глаза и, топорща усы, раздувшийся, словно шар из белого в золотую крапинку меха, предавался сладостному послеобеденному отдыху.
Афонсо, как он сам со смущенной улыбкой признавался, к старости сделался отчаянным гурманом и с придирчивой сосредоточенностью смаковал шедевры французского повара, которого нынче держал, — закоренелого бонапартиста с несносным нравом, имевшего поразительное сходство с императором и прозывавшегося месье Теодор. Завтраки в «Букетике» были изысканными и долгими; за кофе беседа продолжалась, и так незаметно проходил час-полтора, пока Карлос, взглянув на часы, не вспоминал о своем врачебном кабинете. Он выпивал рюмку шартреза, торопливо закуривал сигару.
— За дело, за дело! — подгонял он себя.
А дед не спеша набивал трубку и завидовал внуку: ведь ему, Афонсо, остается лишь бродить целый день в одиночестве по дому…
— Когда твоя лаборатория наконец будет оборудована, я стану навещать тебя там, ты сможешь поручить мне химические опыты.
— И ты прославишься как великий химик. Ты же увлекался наукой.
Старик улыбнулся:
— Этот остов уже ни на что не годен, сынок. Он уже просится в вечность.
— Что-нибудь привезти тебе из Байши, из этого Вавилона? — спрашивал Карлос, поспешно застегивая перчатки.
— Желаю тебе успеха!
— Вряд ли я смогу им похвастаться…
И в своем dog-cart, запряженном прелестной кобылкой по кличке Бездельница, или фаэтоне, которым восхищался весь Лиссабон, Карлос с шиком отправлялся в Байшу, на «работу».
