Грэм Грин - Суть дела
У края воды плясала длинная вереница огней.
— Ну что ж, — сказала миссис Перро, — пока что пойдемте домой.
Москиты жужжали вокруг них монотонно, как швейные машинки. Дрюс вскрикнул и хлопнул себя по руке.
— Идемте, — настаивала миссис Перро. — Москиты здесь малярийные.
Окна гостиной были затянуты москитными сетками. Стояла тяжелая духота, как всегда перед началом дождей.
— Носилки переправят в шесть утра, — сказал врач. — Кажется, у нас все готово, Перро. У нескольких человек лихорадка, у одного — в тяжелой форме, но большинство просто истощено до предела — самая страшная болезнь. Та, от которой почти все мы умираем в конце концов.
— Скоби и я займемся ходячими больными, — заявил Дрюс. — Вы нам скажете, доктор, если им не под силу отвечать на наши вопросы. А ваша полиция, Перро, присмотрит, надеюсь, за носильщиками — надо, чтобы все они вернулись обратно.
— Ну конечно, — сказал Перро. — Мы здесь начеку. Хотите еще выпить?
Миссис Перро повернула ручку радиоприемника, и за три тысячи миль к ним приплыли звуки органа из лондонского кинотеатра «Орфеум». С той стороны реки доносились то громче, то глуше возбужденные голоса носильщиков. Кто-то постучал в дверь, ведущую на веранду. Скоби беспокойно ерзал в кресле: орган гудел и стонал, исполняя эстрадную песенку, его музыка казалась Скоби возмутительно нескромной. Дверь открылась, и в гостиную вошел Уилсон.
— Здравствуйте, Уилсон, — сказал Дрюс. — А я и не знал, что вы здесь.
— Мистер Уилсон инспектирует у нас лавку ОАК, — объяснила миссис Перро. — Вам удобно в доме для приезжих? Там ведь редко останавливаются.
— Да, вполне удобно, — сказал Уилсон. — А-а, майор Скоби. Вот уж не ожидал вас тут встретить.
— Не знаю, чему вы удивляетесь, — сказал Перро. — Я же говорил вам, что он здесь. Садитесь, выпейте чего-нибудь.
Скоби вспомнил, что сказала об Уилсоне Луиза: она его назвала фальшивым. Он взглянул на Уилсона и заметил, как с его мальчишеского лица сползает румянец, вызванный предательским замечанием Перро, но тоненькие морщинки у глаз мешали верить даже в его молодость.
— Что слышно о миссис Скоби, сэр?
— Она благополучно доехала еще на прошлой неделе.
— Я рад. Очень рад.
— Ну, а о чем сплетничают у вас в большом городе? — спросил Перро. «В большом городе» Перро произнес с издевкой: он злился, что есть место, где люди преисполнены важности, а его не ставят ни во что. Город для него, как для гугенота — католический Рим, был обителью распутства, продажности и порока. — Мы, лесные жители, живем в своем дремучем углу потихоньку, — нудно вещал Перро. Скоби пожалел миссис Перро — ей так часто приходилось слышать эти разглагольствования; она, верно, давно уже забыла то время, когда Перро за ней ухаживал и она верила каждому его слову. Сейчас она подсела к приемнику, передававшему тихую музыку, — слушала или делала вид, будто слушает старинные венские вальсы, сжав зубы и стараясь не обращать внимания на своего супруга в его излюбленном репертуаре. Ну так как, Скоби, что поделывает наше высокое начальство?
— Да что ж, — неопределенно сказал Скоби, с жалостью наблюдая за миссис Перро, — ничего особенного. Все так заняты войной…
— Ну, конечно, — отозвался Перро, — сколько одних папок надо перебрать в Администрации. Вот бы поглядеть, как бы они стали выращивать рис в наших краях. Узнали бы тогда, что такое настоящая работа.
— По-моему, больше всего шума у нас наделала история с попугаем, верно, сэр? — сказал Уилсон.
— С попугаем Таллита? — спросил Скоби.
— Или Юсефа, если верить Таллиту, — добавил Уилсон. — Разве не так, сэр? Может, я что-нибудь напутал?
— Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, так это или не так, — ответил Скоби.
— А что это за история? Мы ведь здесь отрезаны от всего. Наше дело — думать о французах.
— Недели три назад двоюродный брат Таллита отправлялся в Лиссабон на португальском пароходе. Мы осмотрели его вещи и ничего не нашли, но до меня дошли слухи, что контрабандисты иногда перевозят алмазы в зобу у птицы; вот я и забрал его попугая. И действительно, в нем оказалось фунтов на сто промышленных алмазов. Пароход еще не отчалил, и мы ссадили двоюродного брата Таллита на берег. Дело казалось совершенно ясным.
— И что же дальше?
— Сириец всегда выйдет сухим из воды, — сказал врач.
— Слуга двоюродного брата Таллита показал под присягой, что это чужой попугай… ну и двоюродный брат Таллита, конечно, показал то же самое. По их версии, младший слуга подменил птицу, чтобы подвести Таллита под суд.
— И все было подстроено Юсефом? — спросил врач.
— Конечно. Беда в том, что младший слуга как в воду канул. Тут могут быть два объяснения: либо он получил деньги от Юсефа и скрылся, либо его подкупил Таллит, чтобы свалить вину на Юсефа.
— В наших краях, — сказал Перро, — я бы упрятал за решетку обоих.
— В городе, — ответил Скоби, — приходится действовать по закону.
Миссис Перро повернула ручку приемника, и чей-то голос прокричал с неожиданной силой: «Дайте ему пинка в зад!»
— Пойду спать, — сказал врач. — Завтра нам предстоит трудный день.
Сидя в постели под москитной сеткой, Скоби открыл свой дневник. Он уж и не помнил, сколько лет подряд записывал каждый вечер все, что случалось с ним за день, — одни голые факты. Ему легко было проверить, когда произошло то или иное событие, если об этом заходил спор; припомнить, когда начались в таком-то году дожди или когда перевели в Восточную Африку предпоследнего начальника департамента общественных работ, — все было под рукой, в одной из тетрадок, хранившихся дома в железном ящике у него под кроватью. Он никогда без надобности не открывал эти тетради, особенно ту, где кратко было записано: «К. умерла». Он и сам не знал, почему хранит свои дневники; во всяком случае — не для потомства. Если бы потомство и заинтересовалось жизнью скромного полицейского чиновника в захудалой колонии, оно бы ничего не почерпнуло из этих лаконичных записей. Пожалуй, все началось с того, что сорок лет назад в приготовительном классе он получил «Алана Куотермейна» в награду за ведение дневника во время летних каникул, и это занятие вошло у него в привычку. Даже самый характер записей с тех пор мало изменился. «На завтрак сосиски. Чудная погода. Утром гулял. Урок верховой езды после обеда. На обед курица. Пирожок с патокой…» А теперь он писал: «Луиза уехала. Вечером заезжал Ю. Первый ураган в 2:00». Перо его бессильно было передать значение того или другого события; только он сам, если бы дал себе труд перечитать предпоследнюю фразу, мог понять, какую страшную брешь сострадание к Луизе пробило в его неподкупности. Не зря он написал «Ю.», а не «Юсеф».
Сейчас Скоби записал: «5 мая. Приехал в Пенде встречать спасенных с парохода 43». (Из предосторожности он пользовался шифром). «Со мной Дрюс». Немного помедлив, он добавил: «Здесь Уилсон». Закрыв дневник и растянувшись под сеткой, он принялся молиться. Это тоже вошло у него в привычку. Он прочитал «Отче наш», «Богородицу», а потом, когда сон уже смежил ему веки, покаялся в грехах. Это была чистая формальность, и не потому, что он не знал за собой тяжких грехов, просто ему не приходило в голову, что он и его жизнь имеют хоть какое-то значение. Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда не считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто не представлялось случая, серьезно нарушить воинский устав. «Вчера я пропустил обедню без особых причин. Не прочитал вечерних молитв». Он и тут вел себя как солдат: старался, если можно, увильнуть от наряда. «Помилуй, господи…» — но, прежде чем Скоби успел назвать, кого именно, он заснул.
2На следующее утро все они стояли у пристани; первые холодные лучи длинными полосками высвечивали небо на востоке. Окна деревенских хижин еще серебрила луна. В два часа ночи смерч — бешено вертящийся черный столб — налетел с побережья, и в воздухе после дождя стало холодно. Подняв воротники, они глядели на французский берег, а за ними сидели на корточках носильщики. По тропинке, протирая глаза, спускалась миссис Перро; с того берега чуть слышно донеслось блеяние козы.
— Они опаздывают? — спросила миссис Перро.
— Нет, это мы поднялись слишком рано. — Скоби не отрываясь смотрел в бинокль на противоположный берег. — Кажется, там что-то движется, — сказал он.
— Вот бедняги, — вздохнула миссис Перро, поеживаясь от утренней прохлады.
— Они остались живы, — заметил врач.
— Да.
— Мы, врачи, считаем это немаловажным обстоятельством.
