Айрис Мердок - Под сетью

Здесь наше соглашение лопнуло, главным образом по причине процесса замедления, о котором говорилось выше. К этому времени я уже пришел к мысли, что Хьюго мы едва ли найдем, но все равно, круг можно и завершить. Пока мы переходили обратно через Чипсайд и сворачивали на Боу-лейн, стали зажигаться фонари. Желтые качающиеся круги света в узких переулках падали на белые стены с вывесками старинных фирм, а вверху совсем стемнело. Я заметил несколько звезд — вид у них был такой, точно они висят там уже давно. Мы заглянули в старую «Таверну» на Уотлинг-стрит. Такие вот места Хьюго всегда любил; но его там не было. Допивая стакан, я сообщил Финну и Дэйву, что теперь мы зайдем в «Герб скорняков», а потом двинемся обратно, к Ладгет-Сэркус.

Они не возражали.

— Лишь бы не терять слишком много времени на переходы, — заметил Финн.

Я вытащил их на улицу, и мы подошли к «Гербу скорняков». Эта пивная стоит на стыке Кэннон-стрит и Куин-Виктория-стрит, под сенью церкви святой Марии. Мы вошли.

Только я убедился в том, что и здесь Хьюго нет, как Дэйв схватил меня за рукав.

— Идем, я хочу тебя с кем-то познакомить.

У дальнего конца длинной стойки стоял какой-то щуплый субъект в красном галстуке бабочкой. Он сделал Дэйву приветственный знак, и, когда мы подошли ближе, меня поразили его огромные глаза — печальные, круглые и лучистые, как глаза вомбата или Христа у Руо.

— Познакомьтесь, — сказал Дэйв. — Лефти Тодд — Джейк Донагью.

Мы обменялись рукопожатием. Я, разумеется, много слышал об эксцентричном лидере Новой Независимой Социалистической партии, но еще не встречался с ним и теперь не без любопытства его разглядывал.

— Вы что тут делаете? — спросил он Дэйва. Его изможденный, малокровный облик не вязался с резкой, энергичной манерой говорить. Он помахал Финну как знакомому. Финна почему-то никогда ни с кем не знакомят.

— Спросите Донагью, — сказал Дэйв.

— Что вы здесь делаете? — обратился Лефти ко мне.

Я не люблю, когда мне задают вопросы в упор, и в таких случаях обычно лгу.

— Заходили к одному приятелю в редакцию «Стар», — ответил я.

— К кому? — спросил Лефти. — Я там всех знаю.

— Некий Хиггинс, он там недавно.

Лефти посмотрел на меня удивленно и пристально.

— Ну ладно, — сказал он и опять обратился к Дэйву: — Вы не часто бываете в этих краях?

— А вы, наверно, укладывали спать «Независимого социалиста»?

— Строго говоря, он еще не спит, — сказал Лефти. — Там есть кому о нем позаботиться.

Он опять повернулся ко мне.

— Я о вас слышал.

Раздражение мое еще не прошло. Я не сделал промаха, не ответил, как иногда отвечают на эти слова знаменитому человеку: «Я тоже о вас слышал». Нет, я спросил:

— Что же вы обо мне слышали? — Этим вопросом легко смутить человека.

Лефти не смутился. Он немного подумал и отвечал:

— Что вы талантливы, но ленивы, а потому не работаете, и что вы исповедуете левые взгляды, но активно в политической жизни не участвуете.

Все было ясно.

— Информация правильная, — сказал я.

— На пункт первый мне плевать, — сказал Лефти. — Но по второму пункту хочу вам задать несколько вопросов. Время у вас есть? — И он поднял руку часами ко мне.

У меня покруживалась голова от пункта первого и пункта второго, а также от его резкости и от выпитого пива.

— Вы хотите говорить со мной о политике?

— О вас с политической точки зрения.

Дэйв и Финн тем временем отошли и уселись за столик.

— Ну что ж, — сказал я.

Глава 8

— Так, — сказал Лефти. — Для начала проясним положение. Какой у вас опыт политической работы?

— Когда-то я состоял в Союзе молодых коммунистов. Сейчас — член лейбористской партии.

— Что это значит, нам известно, — сказал Лефти. — Практического опыта ни малейшего. Но теоретически вы хотя бы идете в ногу с жизнью? Политическую обстановку изучаете?

Он говорил быстро и бодро, как врач с пациентом.

— Очень поверхностно, — отвечал я.

— Вы можете хотя бы объяснить, почему сложили оружие?

Я развел руками.

— Дело безнадежное…

— Ага, — сказал Лефти. — Вот этого как раз и не следует говорить. Это грех против святого духа. Ничего безнадежного на свете нет. Верно, Дэйв? — Дэйв в эту минуту подошел к стойке купить еще порцию.

— Кроме попыток заткнуть тебе рот, — ответил он.

— Что вернее: вы ушли от борьбы, потому что вам было все равно или потому что не знали, что делать? — спросил меня Лефти.

— Одно связано с другим, — начал я и готов был еще поговорить на эту тему, но Лефти перебил меня:

— Вы совершенно правы. Я и сам хотел это сказать. Так вы признаете, что вам не все равно?

— Конечно, — сказал я, — но…

— Это и нужно для начала. Если вам не все равно, значит, вы потенциальный борец. А какая еще моральная проблема возможна в наше время?

— Верность друзьям и порядочность по отношению к женщинам, — ответил я без запинки.

— Ошибаетесь, — сказал Лефти. — На карту поставлена вся система. Что толку не дать человеку споткнуться, если он находится на тонущем корабле?

— Если он сломает ногу, то не сможет плыть, — рискнул я.

— Но что толку заботиться о его ноге, если можно попытаться спасти ему жизнь?

— На первое я способен, на второе нет, — отвечал я, начиная сердиться.

— Ну-с, посмотрим, — сказал Лефти, отнюдь не обескураженный.

Он вытащил из портфеля пачку брошюр и быстро их перебрал.

— Вот эта подойдет, — сказал он, держа брошюру передо мной, как зеркало. На обложке крупным шрифтом стояло: «Почему вы отошли от политики?», а ниже — «Левой политике нужна ваша поддержка». В нижнем углу значилась цена — 6 пенсов. Я стал шарить в карманах.

— Не надо, не надо, это подарок, — сказал Лефти. — Мы их вообще не продаем. Но когда цена проставлена, люди чувствуют, что сэкономили деньги, и читают текст. Вы просмотрите ее завтра, на досуге. — И он засунул брошюру во внутренний карман моего пиджака. — Ну, дальше. Вы социалист?

— Да.

— В самом деле?

— Да.

— Хорошо. Имейте в виду, мы еще не знаем, что это значит, но пока это неважно. Скажите, какие же особенности современного положения привели вас к выводу, что бороться за социализм — безнадежное дело?

— Не то чтобы безнадежное… — начал я.

— Бросьте, бросьте. В болезни мы признались, так? Теперь переходим к лечению.

— Ладно, — сказал я. — Суть вот в чем. Английский социализм — явление почтенное, но это не социализм. Это капитализм процветания. Его не тревожит истинный бич капитализма, состоящий в том, что труд убивает.

— Так, так, — сказал Лефти. — Не будем торопиться. Какое из положений Маркса самое мудрое?

Этот метод вопросов и ответов начинал мне надоедать. Лефти задавал каждый вопрос так, будто на него возможен только один совершенно точный ответ. Это смахивало на катехизис.

— Почему какое-то одно положение непременно самое мудрое? — спросил я.

— Вы правы, у Маркса множество мудрых положений, — сказал Лефти, не соизволив заметить моего раздраженного тона. — Например, он сказал, что не сознание определяет бытие, а общественное бытие определяет сознание.

— Не забудьте, мы еще не знаем, что это значит…

— О нет, это мы знаем! И значит это совсем не то, что воображают некоторые марксисты с механистическим уклоном. Это не значит, что общество развивается автоматически, а идеологи просто плетутся за ним следом. Что важнее всего в эпоху революций? Да, разумеется, сознание. А в чем его главная особенность? Да именно в том, что оно не просто отражает социальные условия, но влияет на них — до известного предела, конечно, только до известного предела. Отсюда большое значение вас, интеллигенции. Скажите, как вы представляете себе задачи такой организации, как ННСП?

— Получить больше голосов, чем другие партии, и сделать вас премьер-министром.

— Ничего подобного! — с торжеством воскликнул Лефти.

— Тогда каковы же ее задачи?

— Не знаю.

Я решил, что с его стороны было нечестно огорошить меня вопросом, на который он сам не может ответить.

— В том-то и дело! — продолжал он. — Нас обвиняют в безответственности. Но те, кто обвиняет, просто не понимают нашего назначения. Наше назначение в том, чтобы исследовать социалистическое сознание Англии. Повысить ее чувство ответственности. Новые общественные формы нам навяжут достаточно скоро. Но почему мы должны ждать этого времени, не имея при себе ничего лучшего, чем социальные идеи, почерпнутые из старых общественных форм?

— Минутку, — сказал я. — А что будет пока с народом? Я имею в виду массы. Идеи приходят в голову отдельным личностям. В этом всегда была беда человечества.

— Вы попали в самую точку. Сейчас вы скажете: «А где же тогда пресловутое единство теории и практики?»