Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения
После того как И. вышел из больницы, между ним и мной, естественно, встала госпожа Ю. Мы стали совершать иногда небольшие путешествия втроём. Развлекались в доме госпожи Ю. Если бы у меня не было М. и её матери, если бы у меня в подсознании не сохранялась детская вера, я в таких обстоятельствах наверняка бы впал в декаданс. Но, несмотря на все мои усилия изгнать веру из своего разума и чувств, в моём характере глубоко укоренилось почтение к нравственной чистоте.
Среди молодых гейш, приходивших навещать И. в больницу, была одна, которая при первой же встрече запала мне в душу, оставив неизгладимое впечатление. Она была не похожа на гейшу, скромная, тихая, опрятная, мне всё казалось, что я где-то встречал её раньше, только не мог вспомнить где. Она всё чаще приходила в больницу. Начала заводить со мной разговоры. Она любила госпожу Ю. как свою мать. Она была известной танцовщицей и даже в Симбаси слыла одной из лучших. Я и позже встречал её несколько раз, бывая в гостях у госпожи Ю. Как-то раз Ю. сказала:
— Когда ты закончишь учёбу, я позабочусь о твоей невесте. У меня есть на примете одна чудесная девушка, которая и поведением и нравом получше будет любой барышни из хорошей семьи.
Она намекала на эту гейшу.
Я вздрогнул. Меня вдруг осенило: гейша, о которой мы говорили, похожа на М. В тот момент я впервые ясно осознал, что влюблён в М.
В то время мне казалось, что, встречаясь с госпожой Ю., пусть и в присутствии И., я поступаю нехорошо по отношению к его супруге. Поэтому я рассказал Ю. о том, что предлагал И., и посоветовал ей подружиться с его супругой. В своей наивности я представлял, как было бы прекрасно, если бы две бездетные женщины жили вместе, окружая заботой любимого человека. Но Ю. меня выбранила:
— Ну уж нет, я ещё не настолько одряхлела… В моём сердце нет места для его жены. Что бы там ни было записано в документах, я считаю, что настоящая жена нашего папочки — я.
Раз так, я в душе поклялся больше не встречаться с Ю. И сдержал своё слово. С этого времени открывшееся было окно с фонарём вновь для меня захлопнулось.
С тех пор прошло почти двадцать лет. Когда я вернулся из-за границы, госпожа Ю. и супруга И. жили в мире и согласии, как две сестры. "Совсем я одряхлела и перестала чураться людей", — смеялась Ю., она и в самом деле сильно постарела. Уйдя на покой, она поселилась в Омори, но поскольку супруги И. часто жили на вилле, она ездила к ним, а когда жена И. приезжала в столицу, то останавливалась у Ю. Кажется, старики даже совершали увеселительные прогулки втроём. В конце долгого жизненного пути эти трое, бездетные, испытавшие много любовных страданий, обрели унылый, неподвижный покой. Вызывая их в своём воображении, я снимаю шляпу перед удивительной натурой человека…
Когда я начал писать романы, все, кто меня окружал, восприняли это без особой радости, и только И. был в восторге, читал всё, что выходило из-под моего пера, и даже заметки, печатавшиеся там и сям в газетах и журналах, скрупулёзно вырезал и наклеивал в великолепный альбом. Иногда он присылал мне критические замечания, а когда в одной из моих книг появился старик, исполняющий "киёмо-то", отбил телеграмму с вопросом: "Уж не я ли этот старикашка?" Когда в романе, печатавшемся в газете, оказалась сцена из жизни в весёлом квартале, он мне позвонил и предостерёг:
— Не зная тамошних нравов, ты допустил кучу ляпов. Опасно писателю полагаться только на своё воображение. Поскорее избавься от этой сцены!
И это не всё. В том году, когда я опубликовал свой роман, он начал сочинять пятистишия танка под руководством профессора Сасаки[42]. По словам госпожи Ю., он жаловался ей, что испытывает ужасные муки творчества, сочиняя танка, но прошло несколько лет, и у него стали получаться великолепные стихи. Он также начал изучать каллиграфию, чтобы выполнять беловые списки. В 1938 году осенью, семидесяти лет, он скончался от рака желудка. За месяц до этого я, бросив работу, полностью посвятил себя уходу за ним. Незадолго до его смерти приёмный сын и супруга, волнуясь о капиталах И., уговаривали его составить завещание. Раздражаясь, он смотрел на них взглядом, полным презрения. Не давая себе труда задуматься о скорбных мыслях человека накануне смерти, они заботились только о своей выгоде. В то же время госпожа Ю., проливая слёзы, ухаживала за ним, окружив тихой заботой и сочувствием. В ней была красота, заставлявшая думать, что и впрямь возлюбленная и есть истинная жена. Отходя, И. схватил меня за руку. В тот момент его рука была костистой и холодной, как у птицы, но я расплакался так, как не плакал у смертного одра собственной матери. Я до сих пор жалею, что за год до его смерти отказался от приглашения съездить вместе с ним на Филиппины. Врач сказал, что это путешествие ускорило его конец.
Когда я вспоминаю об И., у меня и сейчас спирает грудь. Я испытываю такую скорбь, как будто и в самом деле лишился отца. Из этого удивительного чувства родились мои романы "Записки о любви и смерти" и "Хроника этой осени".
7В этом месте я должен перейти к рассказу об М. и её матери. Но писать об этом горько, и потом, я хотел бы сказать ещё пару слов о своей учёбе в Первом лицее.
В то время[43] я посещал два литературных собрания, произведших на меня неизгладимое впечатление. Одно — общество "Вертикаль" — собиралось в доме Цуруми Юскэ[44], другое — общество "Листья травы" — в доме Арисимы Такэо[45].
Общество "Вертикаль" было своего рода салоном, в котором учащиеся старших и младших классов, связанные с лицейским дискуссионным клубом, встречались примерно раз в месяц, слушали рассказы известных в то время людей и вели увлекательные беседы. Лишь тот, кому довелось учиться в лицее, может понять, какое огромное впечатление на меня, выходца из деревни, производили присутствовавшие на этих вечерах старшие товарищи. В то время как тот, кто окончил учёбу и вышел в большой свет, рассказывал о своей работе, а другой, поступивший в университет, делился впечатлениями о прочитанных книгах, учащийся лицея восторженно предавался возвышенным мечтам. Я не входил в дискуссионный клуб, но мой друг Кикути был его членом, и соответственно у меня с клубом имелись кое-какие связи. Иногда я даже упражнялся в красноречии, но упражнялся именно для того, чтобы присутствовать в обществе "Вертикаль". Вернувшись в общежитие после собрания общества, мы ещё долго не могли заснуть. К этому времени во всём общежитии уже выключали свет, мы ставили на стол свечу и всю ночь напролёт спорили, обсуждая то, что говорилось в обществе. Наверное, и сам господин Цуруми не мог вообразить, как организованные им собрания развивали наши юные сердца. Для всех тех, кто в них участвовал, собрания в обществе наравне с лицейской жизнью навсегда остались прекрасными, незабываемыми воспоминаниями. На этих вечерах я впервые встретил Тосона[46] и Такэо, и нравственная красота этих литераторов произвела на меня даже большее впечатление, чем их произведения.
Общество "Листья травы" собиралось по понедельникам вечером в кабинете Арисимы Такэо для того, чтобы послушать его лекции о "Листьях травы" Уитмена. В то время Арисима был не только модным писателем, но многими почитался как совесть нашей эпохи. Он пребывал в расцвете своих творческих дарований, и я только сейчас начинаю понимать, сколь многим жертвовал этот добросердечный человек ради литературных собраний. Но молодёжь со свойственным ей эгоцентризмом не замечала этих жертв. У него каждый раз собиралось больше десятка человек, в основном студенты юридического и экономического факультетов Императорского университета, а также учащиеся лицея.
Прежде всего Арисима декламировал "Листья травы" Уитмена и давал свой перевод, который был опубликован, а мы слушали и задавали вопросы, когда чего-то не понимали. Это продолжалось около двух часов. Но самое интересное начиналось после окончания лекции. Подавали чай, сладости, получалось что-то вроде беседы за круглым столом; поскольку каждый раз поднималась какая-нибудь интересная тема, вечер проходил очень весело и оживлённо. Иногда Арисима рассказывал о своих муках творчества, о романе, который собирался писать, но чаще в центре дискуссии оказывались социальные и экономические проблемы.
Кажется, именно с того времени Арисима начал испытывать сильнейшие душевные терзания. Они были вызваны проблемой частной собственности, которая волновала Арисиму с точки зрения общих основ человеческого бытия, между тем как мы, молодёжь, трактовали её исключительно с социально-экономических позиций. Из-за этого то и дело возникали весьма бесцеремонные перепалки.
Как-то раз один студент экономического факультета совсем позабыл о приличиях:
— Вы так сильно страдаете из-за того, что у вас есть собственность. Почему в таком случае вам не отказаться от неё и не начать жить как неимущий пролетарий?
