Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. т.6
После такого рода видений приходилось принимать срочные меры для разрядки напряжения похоти; я наугад тыкал пальцем в «отдел кадров» записной книжки; затем звонил с нежным предложением прибыть ко мне на электричке, дачный шашлык уже замаринован в водяре с луком и травками; о тачке помалкивал, чтоб утром телка не ныла, умоляя добросить ее хотя бы до метро.
Вот приехала, скажем, Катеринка, жизнь давно ничем и никем ее не радовала… шашлык, водочка, потом предаемся нелюбви… однажды примерещилось, что шпана с бомжами взламывают в городе мой гаражик, находят заначку, паскуды, в смотровой яме… все, думаю, накрылся остров моих сокровищ…
Мне уже не до секса и вообще не до жизни на земле – не то что до постельных разговорчиков; везу телку к чертовой матери до станции якобы на машине соседа, чао, дорогая; но как спокойно жить на даче, когда начинаешь седеть от ужаса, что уделан ты есть во весь?..
Мчусь в Москву, убегая от страхов и тревог… открываю гаражик, все цело, со всей душой пользуюсь словами баушки: слава Тебе, Господи, и всем Ангелам Твоим – от малых чинов до высших… круче кайфа не бывает, хотя, если верить знатокам жизни, чем выше кайф, тем он мимолетней… нет, думаю, так жить больше нельзя… не в гаражике ведь ошиваться, сделавшись сторожем собственной независимости?.. вот сучий мир, я ж был свободней, когда сидел без гроша, думая, где б добыть на портвешок, и торчал в нищей очередище к проклятущему ПУПОПРИПУПО от населения, однако являлся человеком, звучавшим скромно, но гордо… при этом зверски желал себе и другим ежеминутного веселья… а кто я в настоящий момент? – вонючий я раб своего же капитала, вот я кто…
Забираю свою ценнейшую заначку и притыриваю ее под сиденьем; она там лежит, я за нее спокоен, рулю за коньяком для распива – на радостях – с Котей… но теперь, выходит дело, тачку опасно оставить даже на двадцать минут, скажем, у гастронома… если же рискнуть и оставить, то одна мысль о том, что обчистят, сорвать способна с крыши черепицу, пока торчишь за жратвой и бутылкой…. ну нет уж, в гробу я видал такую жизнь… попросить Михал Адамыча о сохранении моей заначки? – неловко, ни к чему ему лишние проблемы… до свала придется ошиваться только на даче, что само по себе неплохо… отдохну от делишек и все от той же нелюбовной суходрочки с милыми телками… хватит жадничать, хватит грести, грести и грести… лучше уж пусть перетрут полушария тему нанесения напоследок пары приличных финансовых ударов, а там – там видно будет, что делать и как быть… простое наживанье бабок – это тоже всего лишь один из сублимационных видов суходрочки, если верить большому ученому Фрейду… тем более нет у меня никакой любви к фарцовке, а тут еще судьба зовет оседлать случай да помчаться на места рождения и жизни двух языков, каким-то образом оказавшихся в памяти… но сначала надо бы осесть в Италии… неспроста ж тянет меня именно к ней, а не в пространства англоязычия…
Возвращаюсь на дачу… так и есть, язва в душу, полуоткрытые двери взломаны… меня моментально обуяла ненависть к каким-то ублюдкам, потом разобрал смех, потому что заначка была при мне… если б не так, если б здесь они ее надыбали – было б не до смеха…
Или шпана, или залетные бомжи побывали тут второй раз года за три, хотя Котя говорил, что, собственно, брать на даче уже нечего; однако скоты эти, чем только не нажиравшиеся, включая лосьоны-одеколоны, валерьянку, валокордин, тормозную жидкость, спиженное в закрытом НИИ топливо, на котором в космос летают, и еще хрен знает что, – повынесли, гады, последние подушки, простынки, одеяло, электрочайник, даже выкрутили лампочки, гнусные моллюски; такой вот небольшой презентик преподнес мне развитой соцреализм действительной жизни одной шестой, якобы полностью электрофицированной части света; тут забушевала во мне свирепая, но, увы, бессильная социальная ярость, знакомая миллионам беззащитных, вроде меня, совков; неужели на том месте, где была справедливость, в натуре, хуй окончательный вырос, как говорит дядюшка?..
Только яростно поскрежетал зубами, как распахивается дверь, – Боже Праведный, – возникает перед глазами моими фигура Галины Павловны… я буквально ослеп от волнения, наверняка вызванного каким-то более возвышенным чувством, чем все та же недремлющая похоть, руководимая лично самим либидо – нашим дорогим отцом, другом и учителем…
Увы, трижды увы, явление Галины Павловны было всего лишь мечтательным миражом на нервной почве… обольстительное привидение исчезло еще быстрей, чем возникло, – такое уж у фантомов свойство… я бросился бы дрочить, проникшись омерзением к себе и к судьбе, если б не вернулась бешеная злоба к подонкам, обчистившим дачу… здравый смысл подсказывал, что, ненадолго уезжая, двери следует оставлять полуоткрытыми… пусть низколобые засранцы думают: мало чем тут, сука, поживишься, раз все отворено… кроме того, оставалась небольшая надежда, что в третий раз не обчистят, ибо допустить такой в науке беспредел было бы западло самой теории вероятности…
«Правда, – утверждал Михал Адамыч, – Советская власть, она же Сонька, ухитряется делать недейственными или донельзя извращенно выглядящими многие научные теории, а то и некоторые физические законы… поскольку ей самой, – дьявольски возникшей, нелепо и уродливо функционирующей, – да харкать ей даже на все мировые константы, тем более на основополагающие, видите ли, права и достойные нормы жизни какого-то отдельного человека… Сонька руководствуется исключительно «историческими решениями» недалеких да еще и выживших из ума кремлевских водил, по совместительству головорезов… сначала ее вполне орылотворяли Ленин со Сталиным, теперь орылотворяют члены коллективного руководства… что им, Володя, теория вероятности, на которую уповаете? – до жопы она им вместе с генетикой, кибернетикой и законами экономики, проверенными и теоретически и практически…»
Но на что, спрашивается, уязвленному человеку еще надеяться как не на расположение вероятности и не на опыт народной жизни?.. не на моральный же, думаю, в конце-то концов, кодекс строителя коммунизма?.. вспомнил, что хорьки и лисы долго избегают лазанья по опустошенным накануне курятникам – бздят капканов… поживу, думаю, на даче основательней… обзаведусь дробовиком – пусть попробуют двуногие хорьки перегрызть трубы отопления, сорвать электропроводку, перебить стекла, насрать в колодец и пропить снятую с крыши дефицитную черепицу – нашпигую крысенышей дробью…
В общем, думаю, решено: надо менять масть жизни… для начала вовремя останавливаюсь, потом валю на родину латыни, откуда рукой подать до дальнего ее родственничка – до английского, и пропади все оно пропадом… можете считать меня не великим гражданином, а говном и крысой, бегущей с тонущей бригантины куда-нибудь подальше от бригад коммунистического труда… пусть уж без меня они достраивают светлое будущее, временно проживающее в тупых мозгах тираннозавров политбюро КПСС и фанатов утопии…
Я бросил все свои делишки, хотелось деревенского одиночества и былой дружбы с Опсом, которого страшно полюбил; общение с ним, душе казалось, в тыщу раз необходимей, чем нелюбовная возня похотливого тела с визитершами… выпрошу собаку у Галины Павловны, побродим с ним по близкому лесу, по рощицам березовым, по осинничку, вечно хлопочущему листочками даже в безветренную погодку… бессловесно поболтаем о разнообразных приятностях жизни на земле…
За одну поездку я отволок на дачу все свои тряпки, бельишко, мелочи, проигрыватель с пластинками, словари и книги; предкам поднаврал, что заимел приличную подругу с однокомнатной квартирой, сама она трудится продавщицей в «Березке», а я нормально подхалтуриваю на переводах технической литературы.
На даче март, днем повсюду оттепель, говорливых ручейков журчание, грязища… никого вокруг, тишина, украшенная птичьей самодеятельностью, с утра до вечера…
Притыриваю все денежные свои прессины и драгоценные манатки на чердаке, в углу, под половицей, за фанерной обшивкой мезонинчика, заваленного разной рухлядью и связками мудацких книг Котиного папаши; раскрыл одну, пробежал глазами полстранички – отшвырнул чудовищную эту блевотину… естественно, пытался понять – ну как могла прелестнейшая женщина связать свою жизнь с идиотом, быдлом, уебищем, ничемом, в одночасье ставшим всемом? – не было ответа.
Я снова начинал очумевать, воображая, как прикасаюсь к матовой коже теплого ее плеча… дышу в выемочку ключицы, так бесстыдно на которую однажды засмотрелся, что подыхал потом от чистейшего стыда… о иных делах, привычно проделываемых в уме с различными дамами, не смел и думать – считал Галину Павловну недосягаемой твердыней… кроме того, при одной лишь мысли о том, что она как-никак Котина мамаша, – сердце начинало уныло колотиться об ребра, словно зверек, загнанный в безвыходный капкан.
