Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес
— Бенто, подай сигары! И скажи Жоакину, чтобы кобыла была оседлана к пяти — половине шестого. Поеду в «Фейтозу». Сегодня или никогда!
Он закурил сигару и направился в библиотеку. Там он снова перечитал финальную фразу: «В ссоре с отечеством и королем, зато в мире с совестью и с собой!»
Эх! Как выразилась в этих словах вся душа старинного португальского фидалго — его благоговение перед честью, перед силой данного слова! Не выпуская из рук листка бумаги, Гонсало подошел вплотную к балконной двери и несколько минут рассматривал башню: ее узкие пыльные окна, забранные решеткой, мощные зубцы, не тронутые временем, — сейчас над ними вьется стайка голубей… Сколько раз, по утрам, в прохладный час рассвета, старый Труктезиндо облокачивался на эти зубцы, тогда еще новые и белые! Вся земля окрест — и нивы и пустыри — принадлежала могущественному сеньору. А Перейра был в те времена крепостным, и разговаривал со своим сеньором не иначе, как стоя на коленях и стуча зубами от страха. Зато он не платил сеньору тысячу сто пятьдесят милрейсов в звонкой монете королевской чеканки. Правда, дедушка Труктезиндо в этом, черт возьми, и не нуждался… Когда пустели сундуки в подвалах и войско начинало роптать, знаменитый фидалго обращал взор на беззащитные амбары и погреба местной общины или, на худой конец, приказывал поймать на большой дороге казначейского чиновника, везущего в столицу собранную подать, или генуэзского купца с целым караваном мулов, груженных товарами… В подземелье башни (по рассказам покойного отца) и посейчас существуют казематы тех времен; до сих пор там висят обрывки цепей, припаянных к столбам; на потолке можно видеть кольцо, сквозь которое пропускали блоки, а в каменном полу — отверстие, где укреплялась дыба. В этом глухом, сыром подземелье не один сборщик податей, купец, монах и даже вольный горожанин кричал под плетью или на колесе. Не один, отдав последнюю монету, испускал и последний вздох! Да! В поэтичной башне, которую Видейринья так вдохновенно воспевает при луне, совершено немало злодеяний…
И вдруг, отчаянно вскрикнув, Гонсало схватил со стола том Вальтера Скотта и запустил им в буковое дерево: тети Розина кошка, цепляясь когтями за кору и выгибая спину, подкрадывалась к гнезду,
* * *Вечером того же дня Фидалго из Башни, выглядевший весьма элегантно в новом костюме для верховой езды, блестящих кожаных крагах и перчатках из белой замши, остановил коня у парадного подъезда «Фейтозы». Увидя его, какой-то старик, обросший косматой гривой, весь в лохмотьях, встал с каменной скамьи, где были разложены ломтики колбасы и стоял тыквенный сосуд с вином, и сообщил, что сеньор Саншес Лусена и сеньора дона Ана уехали куда-то в коляске. Гонсало попросил старика дернуть за шнур колокольчика. Передав визитную карточку лакею, приотворившему позолоченную решетку, на которой сверкали переплетенные в виде вензеля инициалы «Л» и «С» под графской короной, он спросил:
— Как здоровье сеньора Саншеса Лусены?
— Господину советнику последнее время стало немного получше.
— Как так? Разве он хворал?
— Недели три-четыре тому назад господин советник были очень плохи,
— О, весьма сожалею… Передайте господину советнику выражения моего сочувствия!
Затем фидалго подозвал старика, позвонившего за него в колокольчик, и дал ему тостан за труды. Этот мелодраматический нищий с лохматой бородой чем-то его заинтересовал.
— Ты просишь подаяние в здешних местах?
Тот поднял на фидалго мутные, воспаленные от пыли и яркого солнца, но почти веселые глаза.
— Я частенько захожу к вам в «Башню», сеньор фидалго. У вас, по милости божией, подают щедро.
— В таком случае, когда будешь у нас, скажи Бенто… Ты знаешь Бенто?
— А как же? И сеньору Розу…
— Так скажи Бенто, братец, чтобы дал тебе пару штанов. В этих ты совершенно неприличен.
Старик растянул в улыбке беззубый рот, благосклонно взирая на грязные лохмотья, развевавшиеся вокруг его голеней, иссохших и черных, как прошлогодние сучья.
— Они таки рванехоньки, нечего сказать… Но сеньор дон Жулио говорит, что так даже лучше. Когда сеньор дон Жулио идет мимо, он всегда снимает с меня портрет своей машиной… И на прошлой неделе тоже… Один раз еще надел мне на руки цепи, а в правую руку дал меч и велел поднять повыше… Чтобы показать правительству!
Гонсало захохотал и тронул коня. Он решил проехаться вдоль Валверде, затем повернуть в Вилла-Клару и пригласить в «Башню» Гоувейю: на ужин у тети Розы будет козленок, зажаренный на вишневом вертеле; Гоувейе придется разыскать в клубе Мануэля Дуарте и Тито и позвать их тоже на этот пир. Проезжая мимо Крус-дас-Алмас, где дорога на Коринду, так приветливо бегущая между рядами тополей, пересекает пологий скат Валверде, он остановил лошадь: вдали, в направлении к Коринде, смутно громоздилось что-то большое, похожее на воз хвороста; тут же видна была тележка с бойни; какая-то женщина, сидя верхом на осле, размахивала руками; рядом стояли два крестьянина с мотыгами на плече. Вдруг все исчезло: женщина на ослике отъехала в сторону и пропала среди деревьев; тележка затряслась по дороге в клубе легкой пыли; воз, заскрипев, тяжело двинулся к Крус-дас-Алмас, парни с мотыгами спустились в низину и скрылись среди стогов сена… На дороге, всеми покинутый, остался какой-то человек с наброшенной на одно плечо курткой. Прихрамывая, он кое-как плелся по дороге. Гонсало подъехал поближе:
— В чем дело? Что с вами случилось?
Хромой поджал больную ногу и поднял на Гонсало бледное, искаженное лицо: на лбу его блестели капельки пота.
— Доброго вам вечера, сеньор доктор! Незадача, да и только!
Кряхтя от боли, он рассказал, что приключилось с ногой. Уже несколько месяцев тому назад у него на лодыжке появилась незаживавшая язва. Не помогли ни порошки, ни заговоры, ни пластырь… А сейчас он собрался наверх, в усадьбу доктора Жулио, поговорить за кума насчет аренды поля, — кум захворал лихорадкой, — и надо же было случиться такой беде, со скалы сорвался камень и хрясь по больному месту! Вырвало кусок кожи с мясом, может, и кость перешибло!.. Вот оторвал подол рубахи, рану замотал да сверху платком прикрутил…
— Ну, с такой ногой далеко не уйдете, милейший! Вы сами откуда?
— Из Коринды, сеньор фидалго. Мануэл Солья, с хутора Финта. Как-нибудь уж дотащусь.
— Все же это странно! Только что я видел тут целую кучу народа. Неужели никто не захотел помочь вам в беде?.. Возок, два здоровенных парня…
Солья попробовал ступить на больную ногу, но вскрикнул от боли. Едва переводя дух, он напряженно улыбнулся. Что прикажете делать? Каждому некогда, у каждого свои заботы… Спасибо хоть девушка, что ехала на осле, обещала свернуть в Финту, известить сыновей. Может, который-нибудь из парнишек приедет за мной на лошади… Я как раз на пасху лошадку купил, вот беда, и лошадь-то захромала!..
Не долго думая, Фидалго спешился.
— Ладно! Какая разница: та кобыла или эта. Садитесь на мою.
Солья смотрел на него в недоумении.
— Господи помилуй! Как?.. Я поеду в седле, а вы, сеньор фидалго, пойдете пешком?
Гонсало засмеялся.
— Друг мой, не будем препираться, кому пешком, а кому верхом; на все эти «сделай милость», «нет, сеньор» и тому подобное только время зря уходит. Не спорьте со мной, полезайте в седло и скачите в Финту.
Крестьянин пятился по дороге, мотая головой, даже немного побледнев, словно от него требовали совершить святотатство.
— Нет, сеньор, не бывать этому. Скорее я соглашусь околеть тут, лучше мне сгнить заживо…
Гонсало повелительно топнул ногой.
— Садитесь, я приказываю! Вы крестьянин, а я доктор Коимбры. Я понимаю больше, чем вы: извольте слушаться!
Без возражений, словно его ослепило сияние университетской науки, Солья схватился за гриву кобылы, почтительно вставил ногу в стремя и с помощью фидалго сел верхом; не сняв белых перчаток, тот придерживал его забинтованную, окровавленную ногу. Наконец с глубоким вздохом облегчения Солья уселся в седле.
— Ну, как?
Крестьянин, все еще не опомнившийся от удивления, благодарно помянул имя божие.
— Светопреставление, да и только! Я на лошади нашего фидалго! А фидалго, сам Гонсало Мендес Рамирес из «Башни», пойдет пешком!
Гонсало посмеивался. Чтобы веселее было идти, он стал расспрашивать про хозяйственные нововведения доктора Жулио, который последнее время увлекся строительными работами и посадками винограда. Потом оказалось, что Солья хорошо знает Перейру Бразильца (раньше тот собирался арендовать землю у доктора Жулио), и они потолковали об искусстве Перейры, о его замечательной «Кортиге». Солья мало-помалу поборол смущение; он выпрямился в седле и от удовольствия, что дружески беседует с фидалго, даже забыл о ране. Боль в ноге утихла. Фидалго же улыбался и внимательно слушал, шагая по пыльной дороге в ногу с лошадью, точно стремянный.
