Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник
Они уже давно отказались от лечения водами, убедившись в их бесполезности. По состоянию своего здоровья они не могут забавляться городскими увеселениями. Как же они ухитряются коротать здесь время? Поутру они ковыляют в залы или в кофейню, где играют в вист либо судят да рядят над «Дженерал адвертайзер»{23}, а вечера убивают где-нибудь в гостях среди брюзгливых калек и выживших из ума старух. Так-то обстоит дело со многими людьми, которым, казалось, было уготовано лучшее будущее.
Лет десять назад немало достойных, но небогатых семейств, помимо тех, какие приезжали сюда для лечения, селились на жительство в Бате, где тогда можно было жить с удобствами и даже одеваться весьма нарядно, тратя на все это небольшие деньги. Но в безумные наши дни это место стало им не по средствам, и теперь они вынуждены подумать о переезде в другой город. Кое-кто уже бежал в горы Уэльса, другие укрылись в Экзетере. Там, разумеется, их настигнет поток роскоши и излишеств, который заставит их переезжать с места на место до самого Конца земли{24}; а там, конечно, они должны будут сесть на корабль и отплыть в другие страны.
Бат стал помойной ямой распутства и вымогательства. Каждая вещь домашнего обихода чрезвычайно поднялась в цене — обстоятельство, коему нельзя удивляться, если вспомнить, что все здешние жители, у которых есть хотя бы самые ничтожные деньги, чванятся тем, что держат открытый стол, полагая, будто их славе споспешествует потаканье плутовству слуг, находящихся в заговоре с рыночными торговцами, которые, стало быть, получают столько, сколько запросят.
Есть здесь богатый выскочка, который платит повару семьдесят гиней в неделю за то, что тот ему готовит только обед. Это чудовищное безумие столь заразительно, что его не избегли даже отбросы человечества. Я знаю, что некий надсмотрщик над неграми с Ямайки заплатил хозяину одной из зал за один только чай и кофе для приглашенных шестьдесят пять гиней, а наутро таинственно исчез из Бата, причем его гости понятия не имели, кто он такой, и даже не пытались узнать его имя.
Такие случаи бывают нередко, и каждый день изобилует такими несуразностями, слишком непристойными, чтобы мыслящий человек мог ими позабавиться.
Но я чувствую, что хандра быстро надвигается на меня, а посему я ради вас кончаю письмо, дабы вы, дорогой Дик, не имели повода проклинать переписку с вашим
М. Брамблом.
Бат, 5 мая
Мисс Летиции Уиллис, в Глостер
Дорогая моя Летти!
Двадцать шестого числа прошлого месяца я послала вам с почтовой каретой длинное письмо, из которого вы можете узнать о нашем житье в Бате. Теперь же, пользуясь сей оказией, посылаю вам две дюжины колец из Бата и прошу вас взять себе шесть самых лучших, а остальные раздайте по своему усмотрению молодым леди, нашим подругам. Не знаю, одобрите ли вы девизы, из которых некоторые мне не совсем по вкусу, но я принуждена была купить уже готовые кольца.
Я досадую, что ни вы, ни я не получали больше никаких вестей от некой ведомой вам особы, но, право же, это не может быть умышленным пренебрежением! О дорогая моя Уиллис! У меня рождаются фантастические мысли и меланхолические сомнения, которым, однако, не имея сведений, было бы не великодушно предаваться.
Дядюшка, подаривший мне очень красивый гранатовый убор, поговаривает о поездке в Лондон для нашего увеселения; что, как можете вы себе представить, будет весьма приятно; но мне так нравится Бат, что, смею надеяться, он не помыслит о том, чтобы уехать отсюда до конца сезона, и однако, — говорю по секрету вам, как другу, — с тетушкой моей произошло нечто такое, что, вероятно, сократит срок пребывания нашего здесь.
Вчера поутру она отправилась без нас позавтракать в одну из зал, а через полчаса вернулась в большом смятении, захватив с собою в портшез и Чаудера. Я полагаю, что-то, должно быть, случилось с этим злополучным животным, которое является причиной всех ее треволнений. Милая Летти! Как печально, что женщина в таких летах и с ее благоразумием дарит свою любовь такому безобразному злому псу, который на всех рычит и огрызается! Я спросила сопровождавшего ее лакея, Джона Томаса, что случилось. Но он только ухмыльнулся. Послали за известным собачьим доктором, и тот взялся излечить больного при условии, если ему разрешено будет увезти его к себе домой, но хозяйка Чаудера не пожелала с ним расстаться. Она приказала кухарке принести горячую тряпку и собственноручно обмотала ему брюхо. Она и слышать не хотела о том, чтобы отправиться вечером на бал, и, когда пожаловал к чаю сэр Улик, не соизволила к нему выйти, а потому он ушел искать себе другую даму. Мой брат Джерри посвистывает и приплясывает. Дядюшка пожимает плечами или принимается хохотать. Тетушка то плачет, то бранится, а ее горничная Уин Дженкинс таращит глаза, дивится и ходит с преглупой физиономией, снедаемая любопытством. Что до меня, то я любопытствую не меньше, чем она, но расспрашивать стесняюсь.
Может быть, со временем тайна откроется, так как, если что-нибудь произошло в залах, недолго удастся хранить это в секрете. Известно мне только, что вчера за ужином мисс Брамбл очень презрительно отзывалась о сэре Улике Маккалигуте и осведомилась у своего брата, намеревается ли он держать нас все время в Бате, чтобы мы изнывали здесь от зноя.
— Нет, сестра Табита, — ответил он с лукавой улыбкой, — мы уедем отсюда раньше, чем настанет собачья жара, но я не сомневаюсь, что при некотором воздержании и благоразумии мы круглый год можем сохранять хладнокровие даже в Бате.
Не понимая смысла этого намека, я не берусь обсуждать его теперь, но, быть может, позднее я смогу дать вам удовлетворительное объяснение, а пока прошу вас без промедления отвечать на мои письма и по-прежнему любить навеки вам преданную
Лидию Мелфорд.
Бат, 6 мая
Сэру Уоткину Филипсу, баронету,
Оксфорд, колледж Иисуса
Итак, мисс Блекерби подняла ложную тревогу и мои деньги спасены? Однако мне бы хотелось, чтобы ее признание не было преждевременным, ибо, если молва о том, что я способен сделать ее матерью, могла быть для меня лестной, то интрига с подобным треснувшим сосудом не делает мне чести.
В последнем письме я говорил, что мне хотелось бы повидать Куина во хмелю в какой-нибудь таверне, которая является храмом веселья и дружбы и где Куин, как некий жрец Комуса{25}, проявляет по вдохновению остроту и игривость ума; это удовольствие я получил.
Я обедал вместе с членами его кружка в «Трех бочках» и имел честь пересидеть его. Вечером, в половине девятого, он был доставлен домой, нагруженный шестью добрыми бутылками кларета, а так как это произошло в пятницу, то он приказал не будить его раньше полудня в воскресенье. Не думайте, что эти бутылки возымели какое-нибудь действие на его способность вести беседу; нет, она стала еще более занимательной. Правда, за несколько часов до нашей разлуки он перестал управлять своими конечностями, но превосходно сохранил все другие способности, а поскольку он делился любой причудливой мыслью, как только она рождалась, я был поражен блеском его ума и силой его речей. Куин поистине услаждает себя яствами и напитками и прослыл таким эпикурейцем в обычном значении этого слова, что не может довольствоваться столом для простых смертных. Для него это столь важно, что он всегда заботится самолично о съестных припасах, и посему каждый, кто ест и пьет вместе с ним, может быть уверен в том, что блюда будут лакомые, а вина превосходные. Он признает, что слишком привержен чревоугодию, и часто подшучивает над собственной страстью, но в этой наклонности нет никакого себялюбия. Он полагает, что веселая пирушка объединяет добрую компанию, веселит дух, распахивает сердца, развязывает языки и наилучшим образом споспешествует общению. Но мистер Джемс Куин не такой человек, чтобы описать его в одном письме, а посему я оставлю его почивать и перейду к совсем другой личности.
Вы выразили желание поближе познакомиться с нашей тетушкой и предполагали позабавиться рассказом о ее отношениях с сэром Уликом Маккалигутом, но надежды ваши не оправдаются — эти отношения прервались. Ирландский баронет — старый пес, который отказывается от преследования, когда почует запах падали.
Я уже писал вам, что мисс Табита Брамбл девица и ей сорок пять лет. На вид она рослая, поджарая, неуклюжая, плоскогрудая и сутулая; лицо у нее желтое и покрыто веснушками, глаза у нее не серые, а зеленоватые, как у кошки, и обычно воспалены, волосы у нее песочного или, скорей, сероватого цвета; у нее низкий лоб, длинный, острый нос, кончик его в холодную погоду всегда красный, большой рот с увядшими губами, зубы редкие, разного цвета и формы и шатаются, а на длинной сморщенной ее шее тысяча морщин.
