Блез Сандрар - Принц-потрошитель, или Женомор
Пять без пяти. Часы тикают передо мной на столе. Большая центральная стрелка отсчитывает мне даже доли секунд. Чем заполнить оставшиеся минуты? Что можно сделать за пять минут?
Засовываю в конверт десять тысяч рублей для Раи. Так, хорошо. Пришел курьер, конверт отправлен. Прекрасно. Запираю дверь на ключ. Делать больше нечего. Чемодан захлопнул, замочек щелкнул. Ничего не забыто. Я не оставлю после себя ни единой бумажки. С улыбкой смотрю на возведенную в ванной конструкцию и предвкушаю, как будут заинтригованы потом детективы. Кто такой мистер Стоу? Мистер Джон Стоу? Мистер Джон Стоу свое отжил, господа. Не трудитесь его разыскивать. След его теряется навсегда. Когда я выйду из гостиницы, меня будут звать Маточкин. Аркадий Порфирьевич Маточкин, уроженец города Воронежа, купец третьей гильдии, направляющийся в Тверь, чтобы забрать оттуда купленные сто бочонков квашеной капусты. Но сколько я ни хихикаю в одиночестве, мне не удается унять сердцебиение, пульс в запястье колотится почти так же сильно, как и в груди, а затылок и виски ноют. Еще четыре минуты.
Я думаю о Ро-Ро. Такой лощеный субъект, хорошо воспитанный, начитанный, уравновешенный, никогда не теряющий хладнокровия! Сможет ли он добиться успеха да притом еще и выкарабкаться? А что станется с Машей, если у нас ничего не выйдет?
Больше трех минут.
Секундная стрелка не поспевает за моим нетерпением, а та, что отсчитывает десятые доли секунды, приводит меня в бешенство.
Начинаю считать вслух.
Я весь взмок.
Ах, если бы Женомор был сейчас здесь! Я тихонько зову его.
Вокруг мертвая тишина.
Где я?
Неужели все это происходит на самом деле?
Наблюдаю за собой со стороны.
Как бы то ни было, я не прекращаю действовать. Вот в правой руке у меня появляется проводок. В левой — другой. Конец у первого плотно скручен. Второй свернут в колечко. Мне надо только продеть в это колечко конец первого, загнуть его крючком и сжать, а потом взять сдвоенный пучок проводков и тоненькими плоскогубцами плотно скрутить все вместе, а затем…
И тогда…
Мне кажется, сейчас я взорву к черту весь мир.
Время вывихнет сустав, как сказал Гамлет.
Но это слишком просто. Руки дрожат, я чуть не соединил контакты раньше времени. А мне надо быть точным. Ровно в пять. Не спускаю глаз со стрелки, отсчитывающей десятые доли. Она скачет, как взбесившийся кузнечик. У меня еще минута и десять секунд.
Вспоминаю ту страницу из «Дневника поэта» Альфреда де Виньи. Два-Ж всегда утверждал, что все, о чем там говорится, осуществимо: можно размозжить землю, разрушить мир целиком. По его словам, достаточно прорыть в земле шахты на нужную глубину, заложить заряды, предварительно рассчитав, как пойдет взрывная волна, чтобы вызвать всесокрушающие землетрясения, и распределив вес взрывчатки в геометрической прогрессии от экватора к полюсам таким образом, чтобы максимальные заряды располагались в полярных областях, около геомагнитных полюсов, так можно добиться полной синхронности взрывов. Одна искра — и наш мир в клочки. Луна упадет на Землю, постепенно сойдут с орбит все остальные планеты Солнечной системы, и она «схлопнется». Результаты дадут себя знать во всей Вселенной, это нарушит равновесие старых, испытанных гравитационных систем. Конечно, в конце концов все успокоится и наступит новая гармония, но планеты Земля в ней не будет. Три-A, напротив, доказывал, что ни один из известных ему видов взрывчатки не обладает достаточной мощью, чтобы размолотить земной шарик. Что для этого потребуется масса взрывчатки, равная массе Земли, если не превосходящая ее раза в два, что все это, будучи материальным, не способно разрушить саму материю, что, повинуясь действию физических законов, удар не сможет нарушить мировое равновесие или химически уничтожить молекулярную энергию. Что взрыв, самое большее, лишь спровоцирует временное превращение атмосферы в газопылевую взвесь, каковая продолжит свой путь по солнечной орбите. Конечно, жизнь таким образом может быть уничтожена. Он прибавлял, что мечта Виньи основывалась на своего рода оптической иллюзии, известной в астрономии как феномен монокулярной диплопии. Сам он выдвигал предположение, что успеха подобного предприятия можно достигнуть, применив некую взрывчатку астрального типа, например последний луч какого-нибудь солнца, взорвавшегося сотню тысяч лет назад, если, конечно, кому-то удастся уловить и аккумулировать его световую энергию в тот самый момент, когда луч достигнет пределов земной орбиты и его можно будет вычленить, подвергнуть спектральному анализу и сделать пригодным для дальнейшего употребления, сконденсировав до самого малого объема, какой реализуем технически; тогда ничто не сможет устоять перед разрушительной силой этого светящегося сгустка, и подобная пилюля, взорвавшись, могла бы потревожить даже массивные скопления звезд Млечного Пути во всей их сокрушительной мощи.
…Семь… восемь… девять… десять.
Я соединил два проводка.
Какая хирургическая ловкость в орудовании плоскогубцами!
И какое разочарование!
Ничего не происходит.
Я-то ждал, что все здесь содрогнется от взрыва. Затаив дыхание, прислушиваюсь.
Ничего.
А я-то ждал, что мир взлетит на воздух!
Ничего.
Лифт урчит где-то в глубине гостиницы, стекла легонько позвякивают, когда под окнами проезжает омнибус.
Я обмер, пошатываясь.
Прошло с четверть часа.
Хватаю чемодан и спасаюсь бегством.
Чуть не забыл часы. Сейчас семнадцать минут шестого. Времени в обрез, чтобы добраться до вокзала и вскочить в поезд, отходящий в Тверь в 18.01.
Вагон поезда набит до отказа. Бродят взад-вперед ворчливые мужики, они ругаются, плюют на пол, молятся, играют на гармошке, спорят друг с другом, пьют чай. Некоторые приютились даже на багажных полках. Один из них сверлит меня плутоватыми, как у хорька, глазками, и я не осмеливаюсь развернуть газеты, которые жгут карман.
Жутко вспомнить скачку в пролетке по Москве и то, как мы пулей ворвались на вокзал! Улицы хранили привычный вид — все говорило мне, что наш номер не прошел. И вдруг образовалась страшная давка. Мы как раз въезжали в арку башни, за которой начинался Китай-город, и там нас стиснула толпа. Площадь перед нами была черна от народа. Толпа бурлила. Газетчики не могли пробиться сквозь нее. Крики, протянутые руки. Куча мала. Наконец пролетка прорвалась из-под арки, и я смог выхватить у мальчишки охапку газет. Утренних, вечерних, специальные выпуски… Тысячи орущих глоток уже объяснили мне, в чем суть. Взрыв удался. Вскочив с лавки, я принялся изо всех сил подгонять извозчика кулаком в спину:
— На вокзал, на вокзал! Даю сотню, если довезешь до вокзала!
И обессиленно плюхнулся на сиденье пролетки.
Газеты, газеты. Вот они. Я уже их прочитал. Сил удержаться больше не было, я не смог бы от них оторваться, даже если бы сидел в наручниках меж двух жандармов, увозящих меня на каторгу…
Огромные заголовки. Цифры убитых и раненых. Все недоумевают, каковы цели такого бессмысленного, бесполезного преступления, причем в центре квартала, населенного простым людом… Пожарные… Солдаты… Все теряются в догадках… Взрывы негодования… Я засыпаю.
Просыпаюсь, резко вздрогнув. Который час? Одиннадцать минут первого? Ночь. Прибываем. Газеты? На полу, под ногами. Сейчас выброшу их в окно вагона. Когда опускаю окно, возникает ощущение, будто меня пырнули ножом в спину. Резко оборачиваюсь. На меня уставился глаз, насмешливый, себе на уме. На вагонной лавке напротив меня лежит человек, накрытый овчинным тулупом. Борода клоками, кепка надвинута на ухо, волосы всклочены.
С лавки свесилась рука с пустой бутылкой, упертой донышком в пол. Человек пугает меня. Мне только виден один его глаз, и он подмигивает. Кто это? Что-то знакомое в этом взгляде. Чудится, будто мы где-то встречались. Напрягаю все силы, но чувствую только, как бесконечно устал. Пустая бутылка катится по вагону. Человек встает и, поднимаясь, наступает мне на ногу. А поезд тем временем тормозит. Толкучка. Выхожу на платформу.
Тверь, Тверь! Идет дождь. На деревянной платформе скользко. Масляные фонари раскачиваются под ветром. Толпа тихо растекается. Ищу взглядом и не нахожу своего давешнего соседа. Тороплюсь к выходу. Чемодан колотит по ногам, сил нет никаких.
Теперь я смог сориентироваться. Вдоль железнодорожного полотна тянется разъезженный проселок. По переходу выбираюсь на другую сторону железной дороги. Тропинка уводит меня далеко в поле. Ноги хлюпают в жидкой грязи. Дождь припускает с удвоенной силой, да к тому же завыл ветер. Через четверть часа доплелся до нескольких сбившихся стайкой кустов бузины. Там меня ждет повозка. Взбираюсь. Кучер хлещет лошадь. Мы не говорим друг другу ни слова.
