Шолом Алейхем - Тевье-молочник

– Приехал я к вам, собственно, по другому делу. Если вам угодно, пойдемте немного прогуляемся.

"Что за прогулки такие?" - подумал я и направился с ним в рощу. Солнце уже давно село. В роще темновато, лягушки у плотины квакают, от травы аромат благодать! Арончик идет, и я иду, он молчит, и я молчу. Наконец он останавливается, откашливается и говорит:

– Что бы вы сказали, реб Тевье, если бы я, к примеру, сообщил вам, что люблю вашу дочь Шпринцу и хочу на ней жениться?

– Что бы я сказал? - говорю. - Я бы сказал, что одного из сумасшедших надо вычеркнуть, а вас вписать...

Посмотрел он на меня и спрашивает:

– Что это значит?

– А вот то и значит! - говорю.

– Не понимаю.

– Значит, - говорю, - сметки не хватает. Как в писании сказано: "Очи мудреца в голове его..." Понимать это надо так: - умному - мигнуть, а глупому - палкой стукнуть...

– Я говорю с вами прямо, - отвечает он обиженно, - а вы все шуточками да изречениями отделываетесь...

– Ну что же, - говорю я. - Каждый кантор по-своему поет, а каждый проповедник для себя проповедует... Если хотите знать, что вы проповедуете, переговорите прежде всего со своей мамашей, - уж она вам все обстоятельно разъяснит...

– Что же я, по-вашему, мальчишка, который должен у мамы спрашиваться?

– Конечно, - говорю, - вы должны спроситься у матери. А мать вам, наверное, скажет, что вы не в своем уме, и будет права.

– И будет права?

– Конечно, - говорю, - будет права. Посудите сами, какой же вы жених для моей Шпринцы? Разве она вам ровня? А главное, каково-то вашей матери породниться со мною?

– Ну, если так, - отвечает он, - то вы, реб Тевье, глубоко ошибаетесь. Я не восемнадцатилетний мальчик и вовсе не намерен подыскивать родственников для моей мамаши. Я знаю, кто вы такой и кто ваша дочь... Она мне нравится, я так хочу, и так оно и будет!

– Извините, - говорю, - что перебиваю. С одной стороной, насколько я вижу, вы уже поладили. А как обстоит дело с другой стороной?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я имею в виду, - говорю, - свою дочь, Шпринцу... С ней вы уже говорили? Что она вам сказала?

А он будто обиделся и говорит с улыбкой:

– Ну, что за вопрос! Конечно, говорил с ней и не один, а несколько раз. Ведь я сюда каждый день приезжаю.

Понимаете? Он ежедневно сюда приезжает, а я даже не знаю об этом? Эх, Тевье, Тевье! Голова садовая! Ведь тебя соломой кормить надо! Если ты так дашь себя за нос водить, тебя и купят и продадут ни за грош, осел ты эдакий!

Подумал я так и повернул с Арончиком к дому. Распрощался он с моей командой, вскочил на коня и - марш в Бойберик.

Теперь оставим, как вы в своих книжках пишете, царевича и примемся за царевну, за Шпринцу то есть...

– Скажи-ка мне, дочка, хочу я тебя спросить, - говорю я ей, - расскажи-ка мне, пожалуйста, о чем это с тобой договорился Арончик без моего ведома?

Но можно ли добиться ответа от дерева? Так и от нее! Покраснела, опустила глаза, как невеста, набрала полон рот воды и - молчок! Ладно, думаю, сейчас говорить не хочешь, после скажешь... Тевье - не баба: он и подождать может. Выждал я некоторое время, потом как-то улучил минутку, когда остались мы нею с глазу на глаз, и говорю:

– Скажи мне, Шпринца, хочу тебя спросить: знаешь ли ты хотя бы этого Арончика?

– Конечно, знаю! - отвечает она.

– Знаешь ли ты, что он - свищик?

– Что значит свищик?

– Пустой орех, - говорю, - что свистит.

– Ошибаешься! - отвечает она. - Арнольд - хороший человек.

– Уж он, - говорю, - у тебя Арнольдом называется, а не Арончик-шарлатан.

– Арнольд, - отвечает она, - не шарлатан, у него сердце доброе. Арнольд живет среди низких людей, которые только и знают, что деньги да деньги!

– Вот как! - говорю. - И ты, Шпринца, уже стала философствовать? Ты тоже возненавидела деньги?

Словом, чувствую по разговору, что дело у них зашло довольно далеко, и спохватился я поздновато - назад не воротишь. Я свою публику знаю! Уж я вам как-то говорил, что дочери Тевье, будь они неладны, ежели прилипнут к человеку, так всем сердцем, всей душой! И подумал я: "Глупец! Всех на свете умнее хочешь быть? Может быть, это от бога? Может быть, так суждено, чтобы именно через эту вот тихоню Шпринцу ты был вознагражден за все удары и муки, что тебе пришлось перенести? Может быть, суждено тебе на старости лет обрести покой и почувствовать, что значит жить на белом свете? Может быть, суждено тебе иметь дочь-миллионщицу? А что? Не пристало тебе? Где это сказано, что Тевье должен всю жизнь бедствовать, таскаться с лошаденкой, доставлять сыр и масло егупецким богачам, заботиться, чтоб им было чего жрать? Кто знает, может быть, мне предначертано свыше, чтобы я на старости лет сотворил что-нибудь хорошее, сделался благотворителем, гостеприимным хозяином, а может быть, и вовсе засел бы с учеными людьми и занялся священными книгами?" Такие вот чудесные, золотые мечты лезут в голову... Как в молитве сказано: "Много дум в сердце человеческом", - или как наши мужики говорят: "Дурень думкою богатеет..." Захожу в дом, отзываю в сторону свою старуху и завожу с ней разговор:

– Что было бы, - говорю, - если бы наша Шпринца, к примеру, стала миллионщицей?

– А что это значит "миллионщица"?

– Миллионщица значит - жена миллионщика!

– А что такое миллионщик?

– Миллионщик, - говорю я, - это человек, у которого есть миллион...

– А сколько это миллион?

– Если ты дура, - говорю я, - и не знаешь, сколько это миллион, так о чем же с тобой разговаривать?

– А кто тебя просит разговаривать? - отвечает она.

И тоже права. Словом, проходит день, приезжаю домой.

– Был Арончик?

– Нет, не был.

Еще день проходит.

– Был парень?

– Нет, не был...

Зайти под каким-нибудь предлогом к вдове мне неудобно: подумает, что Тевье набивается в родственники... Кроме того, я чувствовал, что для нее все это, "аки роза среди терниев", нужно ей это, как пятое колесо телеге. Хотя я не понимаю почему? Потому что у меня нет миллиона? Так ведь зато у меня теперь свойственница - миллионщица! А у нее свойственник - кто? Нищий, бедняк, Тевье-молочник? Кому же зазнаваться - мне или ей? Скажу вам по чистой совести, я стал желать этого брака, и не столько ради самого брака, сколько ради того, чтобы почувствовать себя победителем. "Черта бы их батьке с матерью, егупецким богачам, пускай знают, кто такой Тевье! До сих пор только и слыхать было, что Бродский да Бродский, будто остальные и не люди!"

Размышляю я так однажды по пути из Бойберика домой. Приезжаю, а навстречу мне старуха с радостной вестью: посыльный только-что был из Бойберика от вдовы, чтоб я обязательно сейчас же приехал туда, хотя бы среди ночи. "Все равно, запрягай и поезжай, ты там очень нужен!"

– Чего это им, - говорю, - так приспичило? Что это они так торопятся?

Взглянул я на Шпринцу. Молчит, но глаза ее говорят, - ох и говорят! Никто, как я, так не понимал ее сердца... Я все время боялся, - мало ли что, - а вдруг вся эта история кончится ничем! И наговаривал я на этого Арончика, как мог, - уж он, мол, такой и эдакий. Но я видел, что это как горохом об стенку, - Шпринца тает, как свеча.

Запряг я снова лошаденку и пустился обратно уже к вечеру в Бойберик. А по пути все думаю: "Чего это они меня так опешно вызывают? Насчет зарученья? Или помолвки? Так ведь молодец, кажется, мог бы приехать ко мне? Ведь я все-таки отец невесты". Но тут же рассмеялся: где же это видано на белом свете, чтобы богач к бедняку первым шел? Конец света, что ли, настал? Времена мессии наступили? Как вот эти, нынешние молодчики, меня уговорить хотят, -наступит, мол, скоро время: богач с бедняком сравняются, мое - твое, твое -мое? Все трын-трава! Мир как будто вовсе не так глуп, - а вот не перевелись же еще такие дураки! Эх-хе-хе!"

С такими вот мыслями добрался я до Бойберика и прямо на дачу, к вдове. Привязал лошаденку - где вдова? Нет никакой вдовы! Где парень? Нет никакого парня! Кто же меня звал?

– Я вас звал! - отвечает мне круглый, плотный человечек с выщипанной бородкой и толстой золотой цепочкой на брюшке.

– Кто же вы такой будете? - спрашиваю я.

– Я, - говорит он, - брат вдовы, Арончику дядей прихожусь. Меня депешей вызвали из Екатеринослава, я только-что приехал...

– В таком случае, - говорю, - с приездом вас!

Присаживаюсь, а он, увидев, что я сел, говорит:

– Садитесь!

– Спасибо, - говорю, - я уже сижу. Как же вы поживаете? Как там у вас насчет коснетуции?

На это он мне ничего не ответил, развалился в качалке, руки в карманы, выпятил вперед свое брюшко с цепочкой и обращается ко мне:

– Вас, кажется, зовут Тевье?

– Да, - говорю, - когда меня вызывают к свиткам торы, то провозглашают: "Прийди, реб Тевье, сын Шнеера-Залмана..."

– Послушайте, - начал он, - реб Тевье, что я вам скажу: к чему нам долгие разговоры? Давайте прямо приступим к делу.