Владислав Реймонт - Мужики
— Глуп, как сапог, а еще людей учить вздумал!
Старик вскипел, но сказал только:
— Скоты! Уже и седины не почитают!
— Тогда, значит, каждую сивую кобылу надо почитать за то, что она сивая?
Грянул смех. Но вдруг все отвернулись от старика и стали смотреть на сторожа, который влез на крышу и, держась за дымовую трубу, всматривался вдаль.
— Юзек, рот закрой, а то еще влетит что-нибудь! — кричали сторожу насмешники, увидев, что над ним кружит стая голубей. Но сторож, не слушая их, вдруг заорал:
— Едет! Едет! Уже на повороте из Пшиленка!
Толпа собралась перед домом и терпеливо глядела на дорогу, где ничего еще не было видно.
К этому времени солнце передвинулось уже за крышу дома, и тень от навеса становилась все длиннее. В тени поставили стол, покрытый зеленым сукном, а посредине стола — распятие. Рыжий, толстомордый помощник писаря, все время ковыряя в носу, вынес и положил на стол какие-то бумаги. Писарь поспешно стал переодеваться в парадный костюм, по всему дому опять разносились крики его супруги, звон посуды, грохот передвигаемой мебели и беготня. Через несколько минут появился и войт. Он остановился на пороге, красный, как рак, потный, запыхавшийся, но успел уже надеть цепь на грудь и, обводя глазами толпу мужиков, строго крикнул:
— Потише, люди, тут вам не корчма!
— Эй, Петр, поди-ка сюда, я тебе кое-что скажу! — позвал его Клемб.
— Тут я тебе не Петр, а начальство, — с важностью отрезал войт.
Это заявление вызвало среди мужиков громкий смех и всякие замечания. Но войт вдруг торжественно возгласил:
— Расступитесь, люди! Начальник!
На дороге показалась коляска и, подскакивая на ухабах, подкатила к дому. Начальник поднес руку к козырьку, мужики сняли шапки, наступила тишина. Войт и писарь кинулись высаживать начальника из коляски, а стражники, вытянувшись в струнку, застыли у дверей.
Начальник позволил снять с себя белый плащ и, обернувшись, окинул взглядом толпу, погладил светлую бородку, хмуро кивнул головой и вошел в квартиру писаря, куда тот приглашал его, согнувшись в дугу.
Коляска отъехала, мужики снова затеснились около стола, думая, что сейчас начнется собрание, но прошло четверть часа, прошло полчаса, а начальник все не выходил. Из комнат писаря доносился звон рюмок, смех и аппетитные запахи, от которых щекотало в носу.
Солнце пригревало все сильнее, людям надоело ждать, и некоторые уже стали украдкой пробираться к корчме, но войт закричал:
— Не расходиться! Кого не будет — оштрафую!
И люди, конечно, останавливались, но ругались все крепче и нетерпеливо поглядывали на окна, которые изнутри кто-то притворил и занавесил.
— Ишь, стесняются водку хлестать у всех на глазах.
— И лучше, что не видим, а то приходится только понапрасну слюнки глотать! — говорили в толпе.
Из арестантской, находившейся рядом с канцелярией, раздалось протяжное унылое мычание, и через минуту оттуда вышел сторож, таща на веревке большого теленка. Теленок упирался изо всех сил и вдруг боднул сторожа головой, да так, что свалил его с ног, и помчался по дороге, задрав хвост и поднимая пыль.
— Держи разбойника! Лови!
— Насыпь ему соли на хвост, тогда вернется!
— Ну и нахал! Убежал из кутузки, да еще пану войту хвост показал! — смеялись мужики, наблюдая, как сторож гонится за теленком. Наконец, при помощи солтыса телка удалось загнать во двор. Не успели сторож и солтыс отдышаться, как войт распорядился подмести в арестантской и сам за ними присматривал, опасаясь, как бы начальник не вздумал заглянуть сюда.
— Надо бы тут покурить, войт, чтобы начальник не унюхал, какой тут сидел арестант.
— Ничего, водка у него нюх отшибет!
Слыша все эти колкие насмешки, войт только глазами сверкал и стискивал зубы. Но в конце концов мужикам и это надоело, их так донимали солнце и голод, что они, не слушая приказов войта, целой гурьбой двинулись под деревья. Только Гжеля сказал ему:
— Люди — не собаки, не прибегут к тебе, хоть до вечера ори!
И, пользуясь тем, что стражники их не видят, опять стал ходить от одного к другому, напоминая, как надо отвечать начальнику.
— Только ничего не бойтесь, — говорил он, — закон на нашей стороне. Как постановим, так и будет! Если сход не захочет, никто его принудить не может.
Не успели еще люди прилечь в тени и подзакусить, как солтысы начали их созывать, а войт прибежал с криком:
— Начальник идет! Скорее! Начинаем!
— Наелся, так прыти у него много, а нам не к спеху, подождет! — сердито бурчали мужики, лениво сходясь к канцелярии.
Солтысы стали каждый во главе своей деревни, а войт и помощник писаря сели за стол. Помощник подсвистывал голубям, которые, испугавшись шума, вспорхнули с крыши и трепещущим белым облаком кружили в воздухе.
— Молчать! — крикнул вдруг один из стражников, вытянувшихся в струнку у порога.
Все глаза обратились на дверь, но из нее вышел только писарь с какой-то бумагой в руках и сел за стол.
Войт зазвонил в колокольчик и сказал торжественно:
— Ну, люди добрые, начинаем! Тише там, модлицкие! Пан секретарь прочитает вам насчет школы. Слушайте внимательно, чтобы все поняли, о чем речь.
Писарь надел очки и начал читать медленно и внятно.
Он читал уже минут десять среди полнейшей тишины, как вдруг кто-то крикнул:
— Да мы не понимаем!
— Читайте по-нашему! Не понимаем! — подхватило множество голосов.
Стражники стали зорко всматриваться в толпу.
Писарь поморщился, но, читая дальше, стал тут же переводить на польский язык.
Опять наступила тишина, все сосредоточенно слушали, взвешивая каждое слово и не сводя глаз с читавшего. А писарь тянул:
— …Так как приказано в Липцах открыть школу, каковая будет обслуживать и Модлицы, Пшиленк, Репки и другие деревни поменьше, то…
Он долго объяснял, какую пользу принесет школа, как благодетельно просвещение, как правительство денно и нощно заботится о том, чтобы помочь народу. Потом стал подсчитывать, сколько будет стоить участок, постройка здания и содержание школы и учителя. Оказалось, что на все это надо утвердить добавочный налог по двадцати копеек с морга.
Наконец, писарь кончил, протер очки и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Пан начальник говорил, что, если сегодня утвердите, он разрешит начать стройку еще в нынешнем году, а с будущей осени дети уже пойдут в школу.
Он ждал, но никто не произнес ни слова. Наконец, войт сказал:
— Все хорошо слышали то, что прочитал пан секретарь?
— Слыхали! Не глухие, чай! — отозвались голоса в толпе.
— Кто против, пусть выйдет вперед и скажет.
Мужики подталкивали друг друга локтями, переглядывались, но никто не решался выступить первым.
— Ну, так утвердим быстро налог, и по домам! — предложил войт.
— Значит, все согласны? — торжественно спросил писарь.
— Нет! Не хотим! — крикнул Гжеля, а за ним еще несколько десятков мужиков.
— Не надо нам такой школы! Не согласны! Довольно и так податей платим! Нет! — кричали уже со всех сторон все смелее, громче и задорнее.
На шум вышел начальник и остановился на пороге. Увидев его, все притихли, а он, пощипывая бородку, сказал очень милостиво:
— Как живете, хозяева?
— Спасибо! — ответили те, кто стоял поближе, с трудом выдерживая натиск толпы, которая хлынула вперед, чтобы услышать, что будет говорить начальник.
Прислонясь к косяку, он заговорил по-русски. Стражники бросились в толпу, крича:
— Шапки долой! Шапки!
— Пошли прочь, гады, не путайтесь под ногами! — выругал их кто-то.
Начальник что-то долго говорил сладеньким голосом, а кончил по-польски, уже совсем другим тоном:
— Утвердите сейчас же, мне некогда!
И строго смотрел на мужиков. Многие струхнули, толпа заволновалась, пробежал тревожный глухой шепот:
— Ну что, будем голосовать за школу? Говори же, Плошка, что делать? Где Гжеля? Слышите, начальник приказывает утвердить! Давайте соглашаться, что ли!
Шум рос. Наконец, вышел вперед Гжеля и сказал смело:
— На такую школу не дадим ни гроша.
— Не дадим! Не согласны! — поддержало его человек сто.
Начальник грозно нахмурил брови.
Войт обомлел, у писаря даже очки свалились с носа, только Гжеля не испугался и смело смотрел на начальника. Он хотел еще что-то добавить, но выступил старик Плошка и, низко поклонясь, начал смиренным тоном:
— Дозвольте, ваша милость, сказать, как я по-своему разумею: школу-то мы утвердим, да нам думается, что по двадцати копеек с морга многовато будет. Времена ныне тяжелые, и насчет денег у нас туго! Вот только это я и хотел сказать.
