Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года
Еще одна неделя подходит к концу, едва волоча ноги...
– Мистер Риердон, я вынуждена уйти домой, – говорю я через полчаса после начала занятий в одно прекрасное промозглое утро.
Мистер Риердон дарит мне взгляд.
– Снова бессонная ночь? – Ни тени участия в голосе.
Он закрывает дверь класса, и я прислоняюсь к ней головой. В последнее время мне часто случается заменять отсутствующие портьеры.
– Мигрень.
– Снова бессонная ночь? – повторяет мистер Риердон.
– Ушел в три.
– В три? Как, опять?
– Он сведет меня в могилу.
– Мадам! Я не могу этого допустить! Я не могу допустить, чтобы школа доводила вас до такого состояния. Он должен научиться уходить раньше.
– Он мне нисколько не мешает, – чуть слышно бормочу я. – Его общество доставляет мне огромное удовольствие.
– Вы прекрасно знаете, что вам это не по силам. Он уже две недели не дает вам покоя. Вы должны что-то предпринять. Нужно ему объяснить!
Голова так болит, что я со стоном соглашаюсь.
– Хорошо. Я подумаю над формулировкой.
– Я уж не говорю, что от этого страдает его собственная работа!
– Конечно, но видите ли, все дело в его уроках... уроках пения. Я стараюсь быть такой же терпеливой, как вы, только и всего.
– Я тем не менее обхожусь без ночных бдений. – Мистер Риердон засовывает руки в карманы и большими шагами ходит по коридору, чего я прежде никогда не видела. – Я не допущу, чтобы моим учителям доставляли такие неприятности! Я знаю, как много значит для вас работа, хотя и не понимаю, что вы делаете! Этот мальчишка должен убраться из вашего дома! Ему придется научиться вести себя не только в школе, но и за стенами школы, раз уж он здесь работает! Я заставлю его делать то, что я говорю, тогда, когда я говорю, и так, как я говорю! Я сам побеседую с ним! Можете взять свободный день!
Мистер Риердон решительно направляется в класс Поля.
– Пожарная машина, – шепчет маленький братик Вайвини, – она сжигает меня насмерть.
А я сегодня сжигаю насмерть большую часть своих записей – огненная пятница. Горит труд моей юности. Труд моей юности обращается в дым. Если бы мои воспоминания тоже улетучились как дым. Три часа горит огонь. Как он гудит! Но заниматься теперь будет гораздо легче и на разговоры останется больше времени. Не знаю, научило меня чему-нибудь прошлое или нет, но я уверена, что полнее всего жизнь проявляется в общении, которое на одном уровне ведет к появлению на свет нового тела, на другом – новой идеи, на третьем – нового сердца.
И я, конечно, не забываю сжечь рабочую тетрадь, эту захватчицу, эту очковтирательницу, которая отнимает у меня часть энергии, предназначенной детям. В классе моей мечты вряд ли возникнет вопрос о рабочей тетради.
О мечты, мечты, мечты! Но что толку мечтать, спрашиваю я себя, поднимаясь и с беспокойством оглядывая малышей, что толку мечтать, если у меня не хватает отваги дать жизнь своим мечтам? Отвага... что это такое? Изнашивается ли она от времени, как платье, или это что-то живое? И может ли отвага быть чем-то неживым, если ею наделены только живые существа?
Я встаю и потягиваюсь. Пора приниматься за работу. А все-таки я сожгла – сожгла! – рабочую тетрадь. Конец. Никогда, никогда, никогда больше я не соглашусь на эту самую утонченную из пыток официальной педагогики. Что я, в конце концов, теряю? Судя по всему, мне не грозит ничего, кроме увольнения.
Вечером в Селахе, где повсюду разложены листы бумаги, я все еще полна дерзости. Я рисую ярко-зеленую свинью в черных пятнах, которая щиплет алую траву, – я видела такую свинью, она была старательно нарисована на маленькой классной доске. Потом ценой многих ухищрений я составляю ярчайшую голубую краску и рисую птичек у двери. Но труднее всего подобрать коричневый тон для малышей маори: нельзя переложить ни оранжевой краски, ни коричневой, ни желтой, ни красной. При малейшей оплошности появится бронзовый оттенок. Я добавляю капельку черной и даже синей и, когда получается нужный цвет, аккуратно перекладываю драгоценную смесь в баночку, которую необходимо поставить не слишком далеко, чтобы она не затерялась, и не слишком близко, иначе я переверну ее или выпью вместо кофе.
«Призрак пришел к нам на кухню и напугал нас, – рука Матаверо с трудом выводит корявые пьяные буквы, потому что он предпочитает выражать свои мысли с помощью языка, а не какого-то жалкого карандаша. –
У него были большие толстые глаза.
У него была белая простыня».
– Что случилось, что случилось, малышка? А где же дом, который ты построила?
– Эти ребята, они сломали мой дом.
Есть два способа усадить малышей на циновку: можно сыграть мелодию, которая означает: «подходите поближе и садитесь», или шепнуть кому-нибудь рядом: «пора рассказывать сказку». Второй обладает чудодейственной силой. Поэтому я шепотом говорю Вики...
«В сказках счастье всегда висит на волоске, – читаю я, пока пью чай и курю во время ленча. – Золушка может надеть платье неземной красоты из материи, вытканной на волшебном ткацком станке, но она должна вернуться домой, когда часы пробьют полночь. Король может пригласить на крестины фей, но должен пригласить их всех, иначе на него посыплются неисчислимые беды. Жена Синей Бороды может открыть все двери, кроме одной... Эта мысль проходит красной нитью через весь фольклор: достаточно преступить один-единственный запрет – и счастье рушится; радость всегда висит на волоске».
– Однажды... – начинаю я довольно бодро.
– Расскажите сказку про короля, – предлагает Марк.
– Я слышал раз про короля, он...
– Нет, расскажите про Ихаку, – просит кто-то из маори.
– Однажды утром, как раз когда Ихака...
– Мисс Топоф, спойте про старый пароход.
– «Мы плывем по реке на старом, старом пароходе...»
– А я больше всего люблю сказку про принцессу.
– Про Ихаку, про Ихаку!
– Мит Воттот, расскажите про гоубой кушин.
– Эй вы, замолчите! – кричит Матаверо. – Рассказывайте, мисс Воронтозов, рассказывайте!
– Почему вы не рассказываете?
– Видите, она не умеет рассказывать.
Я отказываюсь от мысли сохранить традиционное вступление, а заодно от намерения рассказать что-нибудь новое. В эту минуту Рити взбирается ко мне на колени и говорит:
– А мне навится Касная Шапочка.
Я пропускаю начало и перехожу прямо к сути.
– «А сейчас, – говорит мама Красной Шапочке, – ты отнесешь все это бабушке. Только не разговаривай по дороге с волком. Можешь поиграть с Вики или с Марком, если они гуляют в лесу, но, если встретишь волка, иди вперед и не оглядывайся. Смотри, ни в коем случае не разговаривай с волком, тогда все будет хорошо».
«А я люблю разговаривать с волком, – говорит Красная Шапочка, – он такой смешной».
«Потому я тебя и предупреждаю», – говорит мама.
Блидин Хат хихикает.
– Замолчи! Рассказывайте, мисс Воронтозов.
– На чем я остановилась?
– Красная Шапочка, она стала разговаривать с этим злым волком, – помогает Таме, – Красная Шапочка!
– Тогда волк, – подхватывает кто-то еще, – он побежал к бабушке...
– Сначала постучал в дверь, – перебивает другой.
И вот я уже потеряла право на эту сказку. Малыши рассказывают ее, захлебываясь от волнения, с красочными подробностями, каждый по-своему, на разные голоса, по-разному владея языком; они возбужденно спорят, вскакивают, сопровождают свои слова жестами под одобрительные возгласы многочисленных слушателей – я бы никогда не рассказала эту сказку так увлекательно, – поэтому только под конец, из чистой гордости, я решаю перехватить инициативу. Все-таки это моя сказка, я первая начала.
– А потом, потом, – перекрикиваю я своих соперников, – дровосек вспорол волку брюхо и оттуда вышла бабушка. «Где моя одежда? – сердито спросила бабушка. – У меня была ночная рубашка и чепец».
– Вот черт, она голая, – Матаверо в изумлении открывает рот.
– «Где моя одежда? – спросила бабушка, – я вся дрожу».
– У волка, – шепчет Таме.
– Красная Шапочка, – настойчиво продолжаю я, – вынула бабушкины вещи из живота волка и помогла бабушке надеть ночную рубашку, а дровосек в это время скромно стоял к ним спиной.
«Красная Шапочка, мои очки! – сердито закричала бабушка, снова укладываясь в постель. – И книжку с картинками!»
А книжку, оказывается, читал дровосек, но Красная Шапочка принесла бабушке книжку, бабушка выхватила книжку у нее из рук и нацепила на нос очки.
«Из-за него я потеряла, где читаю, – сказала она с досадой. – Вот за что я ненавижу волка: из-за него я потеряла, где читаю! Безграмотный осел!»
Полная тишина. Наконец я завладела их вниманием. Но дисциплинированный мозг белокожего Марка не удовлетворен – нужно подвести итог. Марк встает в позу взрослого и, упиваясь сознанием собственного превосходства, говорит голосом своей мамы:
– Вот видите, конечно, с волком нельзя разговаривать!
