Франсуа Мориак - Черные ангелы
— Месье, — начал священник, — вы, наверное догадываетесь, от чьего имени я пришел к вам?
Андрес стоял неподвижно, опустив голову, готовый принять удар.
— Мне известно, — продолжал посетитель, — какие чувства вы питаете к особе, которая небезразлична и мне… Вам следует набраться мужества… Она сделала то, на что я уже и не смел надеяться и что должно вас радовать, как и меня, — ведь вы же ее действительно любите, не так ли? Она вернулась к мужу. Сегодня утром я получил от нее письмо…
— Ах, вот оно что! — перебил его Андрес с ненавистью в голосе. — Вы добились-таки своего…
Аббат заметил робко, что решение Тота удивило его самого: он на такое не рассчитывал и теперь даже смущен, но Андрес бросил ему в ответ:
— Вы сильны… Правильно говорят: у вашего брата крепкая хватка…
— Нет, месье, я не силен.
Андрес не отличался особенной чуткостью, и все же его тронул тон, каким были произнесены эти слова. Он поднял глаза на кюре и впервые посмотрел на него как на брата Тота. Казалось, никакого сходства с сестрой, однако же Андрес разглядел на изможденном лице священника знакомые изгиб рта, переносицу, взгляд… Все это у него теперь отняли.
— Вы не знаете… — вскрикнул он. — Я прощаю вас, вы не можете знать…
Аббат робко взял его за руку, Андрес ее не отдернул.
— Вы как священник, — проговорил он, — не можете понять, что такое любовь.
В ответ он, к своему удивлению, услышал короткий смешок и опять взглянул на собеседника.
— Вы так думаете? — спросил тот и снова отрывисто засмеялся, а потом бесстрастным голосом исповедника добавил: — Вы любите сильно, но надо любить еще сильней: надо отказаться от нее…
Андрес пришел в ярость, вспылил:
— Оставьте ваши россказни! Я, видите ли, должен отказаться от нее для ее же счастья! Вы меня за идиота держите? Увидите, я ее найду! Найду!
— Это несложно, месье. Настичь загнанную лань… Но я пришел просить вас, — голос кюре дрогнул, и слезы подступили к горлу, — человека доброго, заступающегося за бедняков, просить вас пожалеть ее. О себе я не говорю. Вы не представляете… Вы молоды… Впрочем, именно поэтому вы можете понять, во что превратилась моя жизнь. Вероятно, Тота вам что-нибудь говорила… Мне тоже всего двадцать шесть лет. Меня все ненавидят или презирают. Даже церковные иерархи считают меня виновным, по меньшей мере, в неосмотрительности. Я сношу все ради нее… Я этого еще никому не говорил… вам первому… Умоляю вас именем Господа нашего, ибо придет час, и Он восторжествует даже и над усердием, с каким мы губим себя…
В жизни нам нередко случается открывать душу людям, неспособным нашу исповедь воспринять. Обстоятельства не оставляют нам выбора: боль, распирающая нас изнутри, внезапно прорывается наружу, и тогда не важно уже, кто принимает эти роды. Между тем Андрес, несмотря на молодость и простоту, если и не понял до конца, что значили слова священника, то почувствовал глубину его страданий.
— Я не забыл, — сказал он, — что должен Мулеру и Пардье хорошенькую взбучку, они ее получат. И, поверьте мне, вас оставят в покое.
Позднее Ален вспомнит эту минуту и внезапно возникшую тогда внутреннюю убежденность, что Андреса, крепкого на вид юношу, как щепку, уносит водоворот. Одновременно он ощутил, что его собственное присутствие в замке неслучайно. Он уже не думал о Тота. И сердце его тревожно сжалось не из-за нее. Он повторял про себя: «Господи, смилуйся над этим домом!»
Андрес видел слезы в глазах священника; потрясенный, он в порыве великодушия, свойственного юности, схватил его за руку.
— Я вам ничего не обещаю, — прошептал он, — желания переполняют меня. Но я буду бороться, сколько смогу…
Священник склонил голову набок и, не в силах произнести ни слова, проникновенно на него посмотрел.
Андрес открыл дверь. В полумраке вестибюля сидел моложавый, несмотря на седые волосы, мужчина в охотничьем костюме. Из кармана куртки торчал платок под цвет рубашки. Запах сигареты, которую он курил, напомнил кюре запах в комнате Тота.
— Вы знакомы с моим отцом? — спросил Андрес.
Градер встал. В сумерках Ален не мог как следует разглядеть его лица, однако почувствовал, как человек этот, о котором он слышал столько дурного, насквозь пронзает его взглядом. Градер низко поклонился. Аббат скользнул к выходу, с излишней поспешностью закрыл за собой дверь и растворился в темноте. Но не успел он пройти нескольких шагов, борясь с дождем и ветром, раздувавшим сутану, как услышал, что его кто-то догоняет. Священник обернулся — за ним с непокрытой головой и развевающимися на ветру волосами бежал тот самый мужчина, отец Андреса:
— Господин аббат, я хочу сказать вам…
Он был выше Алена, и тому, чтобы слышать его, пришлось задрать голову. Ален стыдился, что испытывает антипатию, хуже — отвращение к человеку, которого совсем не знает. Но до чего же он ненавидел этот вкрадчивый сладкий голос!
— Я написал вам письмо, господин аббат. Нет, не письмо, а целый трактат. В нем вся моя жизнь, моя мерзкая жизнь! Но потом я испугался… Я не посмел… А вот теперь говорю себе: надо… надо, чтобы вы прочли… Позвольте занести вам эту тетрадь. Я писал в ученической тетради… Вы ответите, если сочтете нужным…
Ален кивнул.
— Я принадлежу душам, — произнес он несколько нарочито.
Руки он Градеру не протянул.
Градер вернулся в дом, дрожа от холода. Между тем Андрес даже и не заметил его отсутствия.
— Папа, он приходил просить меня… по поводу сестры… — Он не мог говорить, ком подступал к горлу. — Ты скажешь, что стоит мне захотеть… проявить настойчивость…
Отец, лица которого он не видел в эту минуту, перебил его:
— Нет, мой мальчик, я тебе этого не скажу.
Андрес подумал: «Боится, я попрошу у него денег на поездку в Париж». Но Градером владели совсем иные чувства:
— Запомни, этому священнику ты можешь доверять, я знаю…
Юноша удивился.
— Но в таком случае, папа, мне все безразлично… — проговорил он усталым голосом отчаявшегося человека. — Плевать мне на несостоявшуюся свадьбу! А что касается Сернеса и Бализау — деньги у тебя… остальное меня не волнует… Чего тогда нам тут сидеть? Зачем? — Он помялся и продолжил, понизив голос: — Знаешь, вчерашний разговор мне не по душе… Это, может, глупо… Но для чего все эти козни? И вообще, тебе нечего больше делать в Льожа.
Тем временем окончательно стемнело. Андресу, наверное, могло показаться, что отец исчез, он не слышал даже его дыхания. И вдруг тот заговорил непривычно высоким голосом:
— Есть, мой мальчик. У меня есть еще тут дела. Вот закончу и уеду, обещаю тебе. Уеду, и ты меня больше не увидишь.
Андрес не нашелся, что ответить. Он не привык копаться в себе, анализировать свои чувства. Такие, как он, просто говорят: «У меня тоска…» — и это слово объемлет все их потаенные страдания и горести. В наступившей тишине он услышал, как хлопнула дверь, и понял, что отец ушел.
XII
— Я еще немного побуду у тебя в комнате, — тихо сказал Градер. — Катрин обеспокоена твоей беседой со стариком, она начеку. Если она увидит, как я выхожу отсюда…
— Посиди, не спеши, — ответила Матильда.
Они слышали несмолкающий шум дождя за окном, на фоне которого выделялся звук капель, с равными промежутками срывавшихся с крыши на балкон. Ночник слабо освещал комнату. Матильда едва различала фигуру мужчины, который сидел в шезлонге, уперев локти в колени, и грыз ногти.
Теперь он все знал, она его во все посвятила и тотчас горько об этом пожалела, устрашившись мрачной силы, которую сама же разбудила. Он не выразил ни удивления, ни гнева, не вскрикнул, не ахнул. Матильда предпочла бы, чтобы он вскипел, вышел из себя. Вспышка бешенства испугала бы ее меньше, чем его сосредоточенное внимание, спокойные обстоятельные вопросы, интерес к мельчайшим подробностям.
— Ты уверена, что встречать ее пойдет Катрин?.. — допытывался Градер. — Значит, Деба сказал тебе, что печатал письма на машинке, адреса не указывал и отправлял из Бордо? Это очень важно…
— Почему это так важно? — спросила Матильда.
Он неопределенно мотнул головой и снова погрузился в свои мысли. Она наблюдала за ним издали: он сидел, подперев голову руками, пальцы его были крепко сжаты. Матильда разбередила могучую силу: так ребенок, беззаботно бросивший горящую спичку, видит, как загорается лес, и вот уже звонит набат, летит от колокольни к колокольне, а по дорогам спешат автомобили и повозки… Напрасно она умоляла Градера уехать подальше, укрыться в безопасном месте. Нет, он хотел дать бой. Не нужно ей было ничего рассказывать: приехала бы Алина, увезла его. Без шума, конечно, не обошлось бы: слухи быстро распространяются… но потом смолкают. Андреса отправили бы в Скандинавию. Раньше она противилась этой поездке, а теперь была счастлива его отослать. Но что об этом думать? Что сделано, то сделано… Впрочем, один выход у нее оставался: броситься в ноги Симфорьену, признаться, что предала его. Он даст Алине телеграмму, отсрочит ее приезд, и, глядишь, все уладится… Рассуждая так, Матильда расхаживала взад-вперед по комнате, и теперь уже Градер не спускал с нее глаз.
