Френсис Фицджеральд - Последний магнат
Когда она вернулась, комнату освещала электрическая лампочка.
— Одноламповая система, — объяснил Стар. — Выключить?
— Нет, так хорошо. Хочу тебя видеть. Они уселись на дубовом подоконнике, соприкасаясь подошвами.
— Ты кажешься таким далеким… — шепнула Кэтлин.
— Ты тоже.
— Удивительно, правда?
— Что именно?
— Что нас опять двое. С тобой тоже так? Думаешь и даже надеешься, что получится быть одним нераздельным, а потом оказывается, что вас все-таки двое.
— Ты мне очень близка.
— Ты мне тоже.
— Спасибо.
— И тебе спасибо.
Оба засмеялись.
— Ты этого и хотел? Вчера вечером?
— Неосознанно.
— Интересно, когда все решилось, — задумчиво проговорила она. — Вроде бы ходишь и знаешь, что ничего не будет. А потом вдруг раз — и оказывается, что это судьба. И иначе никак, хоть весь мир перевернись.
В ее словах звучала опытность; Стар, к своему удивлению, обнаружил, что такая Кэтлин ему нравится даже больше. Настроенный заново прожить — а не повторить — прошлое, он признал, что так и должно быть.
— Во мне много от шлюхи, — ответила она его мыслям. — Видимо, потому я и не распознала Эдну.
— Какую Эдну?
— Ту, кого ты принял за меня. Ты ей звонил. Она жила напротив, только теперь переехала в Санта-Барбару.
— Она и вправду шлюха?
— Да. У вас это называется «девушка по вызову».
— Забавно.
— Будь она англичанкой, я бы сразу ее раскусила. А здесь она не отличалась от прочих. Призналась мне только перед отъездом.
Заметив, что Кэтлин зябко повела плечами, Стар встал и укутал ее плащом. Затем открыл шкаф, на пол вывалились подушки и пляжный матрац. Нашлась и упаковка свечей; Стар зажег их по всей комнате, а на место лампочки присоединил обогреватель.
— Почему Эдна меня боялась? — вдруг спросил он.
— Потому что ты продюсер. С ней приключилась когда-то неприятность — с ней или с подружкой. А еще она непроходимо глупа.
— А как вы познакомились?
— Она зашла в гости, по-соседски. Может, увидела во мне такую же падшую сестру, не знаю. Вполне милая, все повторяла: «Зови меня Эдной, ну пожалуйста, называй просто по имени», — в конце концов мы стали общаться.
Кэтлин поднялась с подоконника — Стар устилал его подушками.
— Помочь? — спросил она, когда он подкладывал подушку ей под спину. — Сижу и бездельничаю.
— Неправда. — Он привлек ее к себе. — Не вставай, сейчас согреешься.
Они помолчали.
— Я знаю, почему ты меня заметил, — сказала она чуть погодя. — Эдна доложила.
— Что доложила?
— Что я похожа… на Минну Дэвис. Мне и раньше говорили.
Он чуть отстранился и кивнул.
— Вот здесь. — Она тронула скулы и чуть сжала пальцами щеки. — Здесь и здесь.
— Да. Так странно… Ты похожа на нее настоящую, на экране она была другой.
Кэтлин встала — словно боялась продолжать тему.
— Я уже согрелась.
Она подошла к шкафу и заглянула внутрь, затем вернулась в коротком переднике с прозрачными снежинками и критически оглядела комнату.
— Все ясно, мы только что вселились. Потому-то в комнате гулко.
Она открыла дверь на веранду и внесла внутрь два плетеных кресла, смахнув с них дождевые капли. Стар следил за ней неотрывно, все еще опасаясь, как бы случайный неверный жест не разрушил очарования. Просматривая актерские пробы, он не раз наблюдал, как прекрасное женское тело, похожее на безупречную статую, вдруг обретает шарнирную грацию картонной куклы — и красота меркнет на глазах. Однако Кэтлин двигалась пластично и уверенно, хрупкость была — как и положено — лишь кажущейся.
— Дождь перестал, — сообщила Кэтлин. — В день моего приезда тоже был ливень. Ревело так, будто ржал табун коней.
— Привыкнешь, — засмеялся Стар. — Особенно если ты здесь надолго. Ты собираешься остаться? Теперь-то можешь сказать? В чем таинственность?
Кэтлин покачала головой:
— Не сейчас — оно того не стоит.
— Тогда иди ко мне.
Она подошла, и он прижался щекой к прохладной ткани передника.
— Ты устал. — Она запустила пальцы в его волосы.
— Не в этом смысле.
— Конечно, — торопливо согласилась Кэтлин. — Я о том, что если будешь столько работать — здоровье не выдержит.
— Не веди себя по-матерински.
«Будь шлюхой», — добавил он мысленно. Его тянуло сломать инерцию жизни: если смерть так близка, как утверждали двое его врачей, то надо на время перестать быть Старом, надо добиваться любви, как другие — бесталанные, безымянные юнцы, вглядывающиеся в женщин на вечерних улицах.
— Снимаешь с меня передник? — мягко сказала она.
— Да.
— Вдруг по берегу кто-то пойдет? Может, погасить свечи?
— Не надо, пусть горят.
…Позднее, лежа на белой подушке, она улыбнулась.
— Чувствую себя Венерой на створке раковины.
— Почему?
— Только взгляни — чем не Боттичелли?
— Не знаю, — улыбнулся он. — Раз ты говоришь — верю.
Она зевнула.
— Такой чудесный день. И ты такой замечательный.
— Ты много знаешь, да?
— Ты о чем?
— Чувствуется по твоим словам. Или скорее по манере.
Кэтлин помолчала.
— Знаний у меня не так уж много, — наконец ответила она. — Университетов я не заканчивала. Но тот, с кем я жила, знал все на свете и порывался обучить меня наукам. Планировал занятия, записывал меня на лекции в Сорбонне, водил по музеям. Так я и набралась разного.
— Кто он был?
— Что-то вроде художника. И еще скандалист, горячий нравом. Всего не перечислишь. Хотел, чтобы я прочла Шпенглера, добивался как одержимый. История, философия, гармония — все ради того, чтобы перейти к Шпенглеру. Впрочем, до него мы не добрались, я сбежала раньше. Не удивлюсь, если из-за Шпенглера он и не хотел меня отпускать.
— Кто такой Шпенглер?
— Говорю же — до него мы не добрались, — засмеялась Кэтлин. — А теперь я усиленно стараюсь все забыть: вряд ли мне еще встретится такой же любитель наук.
— Зачем же забывать, — потрясенно выговорил Стар, чье глубокое почтение к учености было унаследовано от поколений предков, взращенных в синагогах. — Не вздумай!
— Вся эта наука была просто заменой детям.
— Научишь ей детей.
— Думаешь, смогу?
— Конечно. Дашь им знания с самого детства. Мне, например, все приходится выяснять у вечно пьяных сценаристов. Так что от знаний не отказывайся.
— Хорошо. — Она поднялась. — Научу детей. Правда, конца этому нет: чем больше знаешь, тем больше открывается неизведанного. Тот любитель Шпенглера мог бы стать кем угодно, не будь он глупцом и трусом.
— Однако ты его любила.
— Да, очень. — Кэтлин выглянула в окно, прикрыв глаза ладонью. — Откуда-то свет на берегу. Пойдем посмотрим?
Стар даже подпрыгнул.
— Это же атерина-грунион!
— Что?
— Сегодня срок! В газетах писали! — Он выскочил за дверь, хлопнула дверца машины, Стар тут же вернулся с газетой. — В десять шестнадцать. Через пять минут.
— Затмение или что-то в этом роде?
— Нет, невероятно пунктуальная рыба. Оставь чулки и туфли, пойдем.
Ясное вечернее небо сделалось темно-синим, наступало время прилива, и мелкие серебристые рыбки качались на береговой волне, дожидаясь шестнадцати минут одиннадцатого. Через две-три секунды после назначенного срока волны уже кишели рвущимися на берег рыбешками, и Стар с Кэтлин переступали босыми ногами через изгибающиеся на песке тела. Подошедший откуда-то негр собирал рыбу в два ведра, как хворост. Рыбы выбрасывались на берег и по две-три, и взводами, и ротами, упорные и ликующие, полные презрения к босоногим чужакам, стоящим на берегу, — точно так же они выбрасывались веками до того, как сэр Фрэнсис Дрейк прибил здесь медную табличку к береговой скале.
— Мне бы еще ведро, — пожаловался негр, остановившись перевести дух.
— Неблизко вам сюда добираться, — заметил Стар.
— Я, бывало, ездил в Малибу, да тамошние киношники нас не жалуют.
Нахлынувшая волна качнула всех назад и тут же отступила, вновь оставив на берегу живой покров из выгибающихся рыб.
— Доход от этого есть?
— Я не за выгодой. Прихожу сюда читать Эмерсона. Знаете такого?
— Я знаю, — ответила Кэтлин. — Читала кое-что.
— За пазухой вот держу. У меня и розенкрейцерские писания при себе, да наскучили уже.
Ветер сменился, волны усилились, все трое теперь шли вдоль пенной кромки прибоя.
— А у вас что за работа? — спросил негр Стара.
— Я делаю фильмы.
— А, вот оно как. — Негр помолчал. — Никогда не хожу в кино.
— Почему? — резко откликнулся Стар.
— Без толку. И детей не пускаю.
Кэтлин, готовая вступиться за Стара, не спускала с него глаз, пока он разглядывал негра.
— Фильмы бывают и хорошими, — заметила она, но слова заглушило шумом прибоя, и негр не услышал. Желая настоять на своем, она повторила, на этот раз удостоившись лишь равнодушного взгляда.
