Никос Казандзакис - Христа распинают вновь
Достал он из-за пазухи туго перевязанный шнурком кошелек, развязал его, сунул в него руку и, дрожа, отсчитал одну за другой три монеты. Жадно схватил их Яннакос, глаза его алчно заблестели, словно золото передало им свой блеск.
— Я подготовлю долговой вексель, — сказал старик Ладас, — и как только вернешься — да поможет нам бог! — поставишь свою подпись… Ну что, доволен? Теперь ты веришь моему слову? То, что я тебе говорю, это не слова — это золотые монеты! Ну, не будем терять времени, с богом!
Он подтолкнул Яннакоса и открыл калитку.
— Пусть бог сопутствует тебе! — крикнул ему вслед и торопливо закрыл калитку: не дай бог, еще передумает компаньон!
Потом потер свои костлявые руки и повернулся к жене.
— Пенелопа, — сказал он, прикладывая палец к губам, — никому ни слова! Ты видишь, как у меня все хорошо получилось? Видишь, как соображает у меня голова. Я тебе скажу: не голова у меня, а клад! Ты видишь, Пенелопа? Я поймал его на золотую удочку — три отдал, тысячи получу… Теперь будь добра, подготовь сундуки!
Но она даже не пошевельнулась, все вязала и вязала, не замечая, как сталкиваются, расходятся и снова встречаются спицы, — довязывала носок для старика Ладаса. И в носке она видела не худую ногу старика, а кость, длинную сухую, изъеденную червями…
Итак, впереди шел ослик, а за ним задумавшийся Яннакос. На душе у него было горько и тяжело; но в то же время в правом кармане жилета он чувствовал и другую, очень приятную тяжесть. Он словно опьянел. Прыгал с камня на камень, иногда останавливался ненадолго и погружался в размышления; тогда ослик поворачивался, смотрел на него, тоже останавливался и терпеливо ожидал.
— Лишь бы никого не увидеть, лишь бы никто меня не увидел, — бормотал Яннакос. — Иди, Юсуфчик, побыстрее, что ты останавливаешься? Переходи на эту сторону, — меняем дорогу, большие у нас дела, Юсуфчик!
Ослик с недоумением кивал понятливой головой; не мог он сообразить, зачем потребовалось переходить на другую сторону? Что случилось с хозяином? Ну и безумцы же эти люди!
— Лишь бы никого не увидеть, даже Манольоса… Теперь у меня другие заботы; пусть делает, что хочет со своей Катериной. Мне все равно… давай, Юсуфчик, в дорогу!
Но как ни старался Яннакос пройти той стороной села, где уже начинаются поля, он все-таки совсем некстати столкнулся с Манольосом и с двумя односельчанами, несшими на руках капитана Фуртунаса — тот был без памяти, с разбитой головой, перевязанной белым полотенцем, весь в крови… Впереди шел сеиз в красной феске, с ятаганом наголо.
— Что случилось, друзья, с нашим капитаном? Скажи мне, Манольос!
— Свалился с лестницы у аги, бедняга, — ответил Манольос, — голову себе разбил… Если ты увидишь мою тетку Мандаленью, позови ее, пусть придет посмотрит рану… Разбирается она в этом деле — была акушеркой до того, как стала обряжать покойников.
— Бедняга! — пробормотал Яннакос. — Наверно, упился до чертиков.
Сеиз засмеялся.
— Не беспокойся, грек! Голову он себе разбил, но она заживет, у безбородых людей семь душ.
— Манольос, — крикнул Яннакос, — мне нужно поговорить с тобой.
— Мне тоже, — ответил Манольос. — Но надо сперва уложить в постель капитана. Ступай за нами и подожди у ворот, я скоро выйду.
Капитана несли все скопом — несли медленно, потому что при каждом толчке он кричал от боли. Втащили его в полуподвал. Яннакос остановил ослика под тенью оливкового дерева и стал ожидать.
— Ну и ну, сколько событий за одну ночь, — пробормотал он. — Посмотрим, чем все это кончится! Да сжалится над нами бог!
Вынул табакерку, свернул сигаретку, прислонился к стволу оливы и начал курить, чтобы скоротать время. Он уже пожалел, что затеял разговор с Манольосом: придется потерять слишком много времени, а большие дела, предстоящие ему, требовали быстрых действий. Порывшись в кармане жилета и нащупав золотые монеты, он улыбнулся.
— Слава тебе господи, — пробормотал он, — это не сон. Много раз меня обманывали сны; снилось, что держу в руках золотые монеты… А утром, дурак, искал их под подушкой! Ну а теперь слава богу!
Яннакос снова погладил золотые монеты и успокоился.
Показался Манольос. Шел он, утирая лоб, и, увидев Яннакоса под оливой, направился прямо к нему.
— Очень тяжел этот капитан, все мы из сил выбились, — сказал Манольос.
— Я спешу, — ответил Яннакос, — мне только два слова тебе сказать, и пойду; у меня сегодня много работы… Слушай, Манольос: во-первых, лучше не появляйся в доме своего хозяина, — он узнал о корзинах и взбесился, схватил свою палку и пошел лупить сына. Поэтому не попадайся на глаза старику, пока буря не пройдет.
— Но если это так, я должен пойти, чтобы держать ответ вместе с Михелисом, — я ведь тоже виноват!
— Да и я виноват, но ведь не иду! Ты скажешь, стыдно, да ведь так удобнее… Не уходи, постой! Я должен тебе сказать еще вот что: Катерина, вдова, хочет тебя запутать в своих сетях; она тебя видит, говорит, во сне, вчера вечером на площади тебе подмигивала, а ты не понял! Будь осторожен, Манольос, Катерина — зверь, даже епископов она сводит с ума… Подумай о пасхе, которая приближается, и о своем долге… Не согреши!
Манольос опустил голову и покраснел; минувшей ночью он тоже видел во сне вдову, но как, этого не помнил; когда он проснулся, глаза у него болели от ночных видений.
— Христос мне поможет, — пробормотал он.
— Как же он успеет присмотреть за всеми, Манольос? Лучше ты сам пошевеливайся, а я спешу. Ну, говори; кажется, ты хотел мне что-то сказать?
Манольос смутился, не зная, как ему ответить, чтобы не оскорбить друга.
— Ты меня извини, — проговорил он наконец, — но вот что я тебе окажу: у нас, у четверых, большая, святая цель, мы теперь одно целое… Если кто-то из нас поскользнется, остальные должны его поддержать; один пропадет, все пропали! Поэтому я осмелюсь…
— Говори, говори, Манольос, не виляй, — сказал Яннакос и стал отвязывать ослика от оливы. — Я тебе свое сказал, теперь спешу.
— Сегодня ты снова начинаешь свою работу, — осторожно начал Манольос мягким голосом и ласково взял Яннакоса под руку, — пойдешь опять бродить по деревням со своими галантерейными товарами. Не забудь же, заклинаю тебя Христом, не забудь, о чем вчера тебе наказывал поп.
— А что он мне говорил? — грубо спросил Яннакос.
— Я тебя прошу, Яннакос, ты не подумай чего-нибудь плохого… Не красть, он говорит, не обвешивать, не…
Яннакос вскипел; быстро отвязал ослика и закрутил уздечку вокруг руки.
— Хорошо, хорошо… Его святость думает, что это легко… Что бы он сказал, начни и я ему говорить, что хорошо бы затянуть ремень потуже, чтоб так не обжираться, что лишнее надо отдавать бедным? И что не надо смешивать муку с пряностями и продавать под видом лекарства, которым лечат все болезни… Шарлатан! Еще в прошлом году три дня не хотел хоронить деда Мандудиса, труп его уже начал разлагаться, а все потому, что поп требовал, чтобы наследники заплатили вперед. А еще, не он ли продавал с молотка виноградник Геронимоса-сапожника, потому что тот попал к нему в должники? А потом в этом году, за несколько дней перед страстной неделей, не он ли составил новые расценки — столько-то за крещение, столько-то за свадьбу, столько-то за похороны… Иначе, говорит, не буду ни крестить, ни венчать, ни хоронить. А теперь, видишь ли, хватает у него нахальства указывать мне, бедному человеку…
— Ты не ругай священника, — прервал его Манольос, — каждый отвечает за себя, ты следи за своей душой, Яннакос! В этом году мы должны быть чистыми, непорочными, ты ведь будешь изображать апостола Петра, не забывай!.. Как мы поступаем перед причащением? Постимся, не едим ни мяса, ни масла, не ругаемся, не обижаемся… То же самое теперь, Яннакос…
Но Яннакос вышел из себя; он чувствовал, что Манольос прав, и это бесило его еще больше. Оставив попа в покое, он принялся нападать на своего друга.
— Эх, Манольос, — прошипел он, — не забывай, что и ты будешь изображать Христа. Не апостола, а самого Христа! Вправе ли ты трогать женщину? Нет! И вообще, твое величество теперь готовится жениться. Да или нет? Чего ж ты краснеешь? Да или нет? Анафема нам всем, думаю я! Святость — трудная вещь…
Манольос опустил голову и ничего не ответил.
— Да или нет? — снова зашипел Яннакос, все больше распаляясь. — Смотришь ты на Леньо и облизываешься… А сатана приводит ее к тебе во сне, и как она тебе нравится, голая! Я тоже был когда-то молодым, как и ты; мне знакомы проделки сатаны… Приводит он ее к тебе во сне, ты совершаешь грех и встаешь утром усталый… И когда настанет время изображать распятого Христа, ты станешь молодоженом… Тебя будут распинать, но ты — ничего страшного! — ты будешь знать, что все это игра, что распяли другого, и будешь думать, когда придется прыгать на кресте и кричать: «Или, или! лама савахфани?»[22] — что скоро ты вернешься к себе домой, что после распятия тебя будет ждать Леньо с теплой водой, чтоб ты умылся, с чистым бельем, чтоб ты переоделся, — и вдвоем уляжетесь, после распятия, на кровать. Значит, молчи, Манольос, не лезь со своими советами! Тоже мне учитель — сам поучись сперва…
