Хайматохаре - Эрнст Теодор Амадей Гофман
«Тсс-тсс-тсс…» Молчанье. «Брат! — восклицает амстердамец. — Брат, чем ты занят?! Перед тобой Георг, твой брат, приехавший из Амстердама, чтобы после тридцатилетней разлуки еще застать тебя в живых!» Но старик неподвижен, он шепчет: «Тсс-тсс-тсс… Зверек умирает!» Лишь теперь амстердамец замечает, что черная точка — это маленький червячок, который корчится и извивается в смертельных конвульсиях. Амстердамец из уважения к пристрастиям брата тихо садится с ним рядом. Но когда проходит час и старик ни разу даже не глядит на брата, тот нетерпеливо вскакивает с места, с грубым голландским ругательством выбегает из комнаты, сразу же садится в экипаж и едет обратно в Амстердам, а старик попросту ничего этого не замечает!.. Спроси, Эдуард, себя самого, если бы ты внезапно вошел в мою каюту и застал меня пристально наблюдающим какое-нибудь удивительное насекомое, буду ли я и дальше неподвижно наблюдать за насекомым или брошусь тебе в объятия?
Подумай, мой дорогой друг, и о том, что царство насекомых — самое удивительное, самое таинственное в природе. Если мой друг Браутон занят растительным и в совершенстве развитым животным миром, то я избрал для себя заповедную область странных, не поддающихся изучению существ, которые являются переходным, связующим звеном между теми двумя царствами. Будет! я кончаю, чтобы не утомить тебя, и добавлю только, дабы успокоить и вполне примирить со мною тебя и твой поэтический дух, что один остроумный немецкий писатель назвал насекомых, блистающих чудесными переливами красок, — цветами, улетевшими на волю. Насладись этим сравнением.
Но, собственно говоря, — отчего я так многословно оправдываю мои склонности? Разве не с целью уговорить самого себя, будто меня неотразимо влечет на Оаху лишь обычная тяга к познанию, что во мне нет странного предчувствия какого-то небывалого события, которому я и следую? Да, Эдуард, именно в эту минуту подобное предчувствие охватывает меня с такой силой, что я не способен писать дальше! Ты сочтешь меня неразумным мечтателем, но это именно так, в моей душе ясно обозначено, что меня на Оаху ожидает величайшее счастье или неминуемая гибель!
Твой неизменно верный и проч.
4. ОН ЖЕ — ТОМУ ЖЕ АДРЕСАТУ
Хана-руру на Оаху, 12 декабря 18…
Нет! Я не мечтатель, но есть предчувствия, — предчувствия, которые не обманывают! Эдуард, я счастливейший человек под солнцем, и сейчас — высшее мгновение моей жизни. Но как тебе обо всем рассказать, чтобы ты в полной мере почувствовал мое блаженство, мой невыразимый восторг? Я успокоюсь, я попытаюсь и, возможно, смогу подробно тебе описать, что же произошло.
Недалеко от Хана-руру, резиденции короля Теимоту, в которой он дружелюбно нас принимал, есть прелестная роща, туда я и отправился вчера, когда солнце уже стало заходить. Я намеревался, если удастся, поймать очень редкого мотылька (его название вряд ли тебя заинтересует), который начинает свое безумное круженье после захода солнца. Воздух был душен, напоен сладостным ароматом цветущих трав. Когда я вышел в лес, я почувствовал странную и сладкую робость, меня сотрясала таинственная дрожь, искавшая исхода в страстных вздохах. Ночная птица, указывавшая мне дорогу, взлетела прямо передо мною, но мои руки бессильно повисли, словно окоченев, я не мог сдвинуться с места, следовать за ночной птицей, исчезнувшей в лесу. Тут словно незримые руки увлекли меня в кустарник, который приветил меня своим шелестом и шумом, словно нежными словами любви. Едва его раздвинув, я вижу… — о, Небо! — на пестром ковре из сияющих голубиных крыльев лежит самая изящная, красивая, прелестная обитательница островов, какую мне довелось видеть когда-либо! Нет! Лишь ее очертанья свидетельствовали, что милое существо принадлежало к племени здешних островитянок. Цвет, повадки, внешность — все было совсем другое. Мое дыхание замерло от блаженного страха. Я осторожно приблизился к малютке. Казалось, она спала… Я взял ее на руки, я унес ее с собою — заветнейшее сокровище острова было моим! Я назвал ее Хайматохаре; оклеил ее крошечную комнату золотой бумагой, устроил ей ложе из пестрых, блестящих голубиных перьев, на которых я ее нашел. Кажется, она меня понимает, угадывает, чем она стала для меня! Прости меня, Эдуард, — я прощаюсь с тобою — я должен взглянуть, чем занято мое прелестное существо, моя Хайматохаре, — я открою ее маленькую комнату. Она лежит на своем ложе, она играет пестрыми перышками. О, Хайматохаре! Прощай, Эдуард!
Твой самый верный и проч.
5. БРАУТОН — ГУБЕРНАТОРУ НОВОГО ЮЖНОГО УЭЛЬСА
Хана-руру, 20 декабря 18…
Капитан Блай уже подробно описал Вашему превосходительству наше счастливое путешествие и, конечно, не забыл упомянуть и о том, с каким дружелюбием принял нас наш друг Теимоту. Теимоту в восторге от богатого подарка Вашего превосходительства и не устает повторять, что мы можем считать все ценное и полезное, что производит Оаху, нашим достоянием. На королеву Кахуману красный плащ, вышитый золотом, который Вы милостиво вручили мне для нее, произвел столь глубокое впечатление, что она утратила свою прежнюю непринужденную веселость и предалась разным фантастическим мечтаниям. Ранним утром она уходит в глушь леса и там разыгрывает разные мимические представления, накидывая плащ то на одно, то на другое плечо, а вечером, когда собираются придворные, повторяет их снова. Притом она иногда впадает в непостижимую скорбь, которая причиняет доброму Теимоту немало огорчений! Но мне все же не раз удавалось развеселить опечаленную королеву завтраком из жареной рыбы, которую она так любит и запивает добрым стаканом джина или рома, и тогда ее великая боль заметно утихает. Странно, что Кахуману все время преследует нашего Мензиса и, когда ей кажется, что ее никто не видит, заключает его в объятия и дает ему самые нежные имена. Я готов даже поверить, что она втайне любит его.
С большим огорчением вынужден сообщить Вашему превосходительству, что Мензис, от которого я ожидал только добра, больше мешает, чем помогает мне в моих исследованиях. Он, видимо, не желает ответить на любовь Кахуману, но он охвачен иной, безрассудной, даже
