Бэзил и Джозефина - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Альберт стал изгаляться насчет вызова к директрисе и возможных последствий. На это Бэзил указал, что Альберт, в силу того что носит очки, имеет четыре органа зрения. Альберт высказался в плане претензий Бэзила на вселенскую мудрость. Беседу оживляли грубоватые упоминания о перепуганных представителях семейства кошачьих, а также о хронических шизофрениках; вскоре на смену разговорам пришли взмахи рук и подскоки, в результате чего Бэзил по чистой случайности заехал Альберту в нос. Хлынула кровь; Альберт взвыл от ужаса и страданий, решив, что по его желтому галстуку стекают последние жизненные соки.
Бэзил отправился было своей дорогой, но остановился, достал носовой платок, бросил его Альберту, в полном смысле слова распустившему нюни, и заспешил прочь от этой жуткой сцены – проулками, задворками, лишь бы оставить позади свое преступление. Через полчаса он обогнул дом Джо Шуновера, постучался у заднего крыльца и попросил кухарку доложить о его приходе.
– Что такое? – удивился Джо.
– Я еще дома не был. Подрался с Альбертом Муром.
– Ну ты даешь. Он очки снял?
– Нет, а что?
– За избиение очкарика можно в колонию загреметь. Слышь, мы, вообще-то, сейчас обедаем.
Бэзил уныло сидел в переулке на каком-то ящике, пока не прибежал Джо с новостями, достойными близких сумерек.
– Насчет игр на поцелуи – не знаю. Мама говорит, это глупости.
Перед Бэзилом еще маячил призрак исправительной колонии.
– Хоть бы она заболела, – рассеянно пробормотал он.
– Не смей так говорить про мою маму!
– А я что? Я хочу сказать – хоть бы ее сестра заболела, – спохватился Бэзил, – тогда бы твоя мама уехала к ней.
– Да я не против, – задумался Джо, – только чтоб не сильно.
– А в самом деле, нельзя позвонить твоей маме и сказать, что у нее сестра заболела?
– Ее сестра в Тонаванде живет. Если что – прислала бы телеграмму.
– Айда к Толстяку Палмеру – договоримся насчет телеграммы.
Сын квартального дворника, Толстяк Палмер, несколькими годами старше их, был рассыльным на почте; он курил и сквернословил. Доставлять фальшивую телеграмму он наотрез отказался, но за четвертак согласился раздобыть чистый бланк и поручить доставку одной из младших сестренок. Деньги на бочку, авансом.
– Постараюсь достать, – задумчиво сказал Бэзил.
Они поджидали его у многоквартирного дома, до которого было несколько кварталов ходу. Бэзил отсутствовал минут десять, а потом вышел с мученическим видом, раскрыл ладонь, где лежал четвертак, и присел на край тротуара, поджав губы и жестом попросив, чтобы его не трогали.
– Откуда деньги, Бэзил?
– От моей тетки, – с трудом выдавил он и добавил: – За яйцо.
– Да ты что?
– За сырое яйцо.
– Ты яйцами приторговываешь? – стал допытываться Толстяк Палмер. – Послушай, я знаю, где можно доставать…
Бэзил застонал:
– Мне пришлось выпить сырое яйцо. Она помешана на здоровом питании.
– Шальные деньги как с куста, – поразился Толстяк. – Я этих яиц выпил…
– Заткнись! – взмолился Бэзил, но было уже поздно.
Яйцо не пошло впрок – оно было тут же принесено в жертву любви.
II
На бланке Бэзил написал:
Заболела но не сильно выезжай немедленно любящая сестра.
К четырем часам Бэзил еще не забыл, что у него, строго говоря, есть родители, но они уже остались далеко в прошлом. Кроме того, он знал, что согрешил, и, пока брел по аллее, безостановочно повторял молитву, надеясь получить в этой жизни прощение за очки Альберта Мура. Остальное можно было отложить до разоблачения, за которое он предпочел бы ответить после смерти.
В четыре часа они с Джо забились в шуноверовский чулан, чтобы хоть на последние тридцать минут скрыться от бдительного ока кухонной прислуги. Миссис Шуновер отсутствовала, гости были на подходе – и тут как по команде одновременно раздались трели дверного и телефонного звонков.
– Пришли, – шепнул Джо.
– Это мои предки, – сразу охрип Бэзил, – скажи, что меня тут нет.
– При чем тут твои предки? Это гости.
– По телефону названивают.
– Вот сам и скажи.
Джо ворвался в кухню:
– Ирма, в дверь звонят – неужели ты не слышишь?
– У меня руки в тесте, у Эсси тоже. Ступай сам открой, Джо.
– Нет, ни за что!
– Тогда пускай обождут. Вы, ребятки, как видно, ходить разучились.
И снова по всему дому настырно разнесся двойной сигнал тревоги.
– Джо, скажи моим родителям, что меня здесь нет, – нервно повторил Бэзил. – Как же я сам скажу, что меня нет? Давай, не тяни. Просто скажи: его тут нет.
– Надо дверь открыть. Ты хочешь, чтобы все разбрелись по домам?
– Нет, не хочу. Но ты просто обязан…
Из кухни, вытирая руки, появилась Ирма.
– Вот тебе и раз! – воскликнула она. – Что ж дверь-то не открыли? Детки сейчас разбегутся.
В смятении оба загалдели наперебой. Ирма волевым решением отдала преимущество телефону.
– Алло, – ответила она. – Уймись, Бэзил, из-за тебя ничего не слышно. Алло, алло… Ну вот, трубку повесили. Ты бы причесался, что ли, Бэзил… а руки-то, руки!
Бэзил бросился к раковине и схватил кусок хозяйственного мыла.
– Где расческа? – заорал он. – Джо, где у тебя расческа?
– Наверху, где ж еще.
С мокрыми руками он помчался наверх по черной лестнице и, увидев себя в зеркале, понял, что выглядит именно так, как только можно выглядеть после скитания по задворкам. Торопливо откопав среди вещей Джо свежую рубашку, он уже принялся ее застегивать – и тут послышался вопль, плывущий вверх от парадной двери:
– Бэзил, ушли! Там никого… все разошлись!
Ошарашенные, мальчики выскочили на крыльцо. В самом конце улицы мелькали две удаляющиеся фигурки. Сложив ладони рупором, Бэзил и Джо стали кричать им вслед. Фигурки остановились, обернулись – и, откуда ни возьмись, рядом возникло множество других; вывернувшая из-за угла «виктория», грохоча по мостовой, подкатила к крыльцу. Праздник начался.
При виде Долли Бартлетт у Бэзила перехватило дыхание; он бы предпочел унести ноги. Это была незнакомка – определенно не та девочка, которую он обнял неделю назад. Перед ним брезжило видение. Прежде он не знал, как она выглядит, и воспринимал ее как воплощение времени или погоды: когда воздух был свеж и прохладен, она была свежестью и прохладой; когда летними вечерами окна домов светились таинственным желтым светом, она и была тайной; когда музыка навевала вдохновение, грусть или радость, она и была сама музыка: «Красное крыло», «Алиса, куда ты идешь?», «Свет серебристой луны».
Более хладнокровный наблюдатель сказал бы, что у Долли по-детски золотистые волосы, заплетенные в тугие косички; лицо
