Рено идет на охоту - Жан-Ришар Блок
Когда же воздух был напоен запахами и между ними установилось равновесие, когда каждый аромат занял свое место, а чувства человека были насыщены до предела, после которого уже перестаешь что-либо воспринимать, когда мир был наполнен до краев и уже ни для чего больше не оставалось места, гулкий удар смычка по басовой струне довершил гармонию, — казалось, именно его-то и недоставало; во дворце зазвучала симфония, и стены его сразу точно раздвинулись: запах сосен, терпкий и тонкий запах хвои, певучая нежность и сила ее ласки, аромат дали — морских дорог, ночных путешествий, неведомых заморских стран, — словно подвел фундамент под все это воздушное сооружение. Теперь оставалось только дню вступить в свои права.
И тут человек, вышедший с намерением убить, встрепенулся. Он попытался вновь обрести ту волю к действию, которая двигала им в момент пробуждения. Но между прежним и теперешним его состоянием был непостижимый разрыв.
Он шел прямо вперед. Ничто так не возвращает вкуса к действию, как само действие. Покачивая ружье в правой руке, он стал спускаться по заросшей травою тропинке. И перед его мысленным взором возник заяц.
…Покрытый рыжевато-бурой шерсткой зверек; словно подбрасываемый пружиной шарик, заяц рывками продвигается вперед; две длинные пушистые лапы рассекают воздух, боязливо бьют по нему, как бы стараясь вызвать к жизни сокрытые в нем звуки, по обеим сторонам мордочки над усами будто вставлены две неподвижные стеклянные пуговки… Рено взглянул на свое ружье.
Два отливающих бронзой ствола нацелены вниз, в траву, размеренно и презрительно прорезаемую металлом. Сколько сдержанной силы — и какая мощь взрыва! Сколько уверенности — и какая невозмутимость вплоть до решающей минуты! Извергнув выстрел из своего нутра, заставив содрогнуться все вокруг, а человека, пошатнувшегося от силы отдачи, подивиться содеянному, ружье по-прежнему остается его безупречным, чуть высокомерным слугой.
Несоответствие между этой математической точностью, с одной стороны, и слабостью в сочетании с отвагой — с другой, вызвало у Рено улыбку. Почему так враждебны к нему текучие эти воды и шорохи? У него застыли ноги. Вот он вернется домой, кухарка поднимет зайца за уши, и его передние лапы — такие короткие и забавные — скрестятся, словно для молитвы. Она пощупает зверюшку и скажет:
— Нынче у мсье была удачная охота.
За обедом Рено спокойно извлечет изо рта дробины, попавшие между зубами.
Все в доме еще спят. Его выстрел, возможно, разбудит их. Рено почувствовал гордость от сознания, что наконец он нашел цель для применения своей энергии, когда все вокруг еще блуждает в стране сновидений.
И вот, пока он шел, оставляя за собой борозду в траве, мысли его сосредоточились на выстреле, который он по своей воле может задержать и по своей же воле произвести. И ему страстно захотелось всколыхнуть деревенскую тишь.
Внезапно, слева от него, две тяжелые ветки рассекли воздух — ввысь взмыла какая-то птица. Перед глазами Рено промелькнула большая шишка, сорвавшаяся с дерева, в то время как причудливо окрашенное бело-черное тельце с треском врезалось в соседний кустарник, круша все на своем пути. Мелькнул длинный хвост. Человек вскинул левой рукой ружье — в ответ раздалось сухое щелканье насмешливого клюва. Еще три сороки поднялись из кустов и уселись на клене, огласив лес оглушительным концертом проклятий.
Это было словно сигналом, по которому пробудился мозг Рено, а вслед за тем — и небо, и воздух, и все, что дышит. Он удивился, как это он раньше не замечал необычайного обилия звуков. Быть может, потому, что они заглушали друг друга? А быть может, они возникли только сейчас.
Влаге надоело затоплять землю, и она сгустилась — из жемчужной ванны, из молочного тумана в свете рыжеватых полос возникло множество маленьких шариков, трепеща оседавших на всем — вплоть до самых крошечных веточек; подобные клочкам мокрой ваты, они непрерывно дрожали, и из них — словно из переполненной чаши — торопливо точилась звонкая капель. Хрустальные капли разбивались при падении, рождая новых певцов, которые перепрыгивали с сучка на сучок, с ветки на ветку, прорезая неоформившимися тельцами листву, — крошечные сподвижники урожая мелькали перед глазами Рено.
Апрель наполнил щебетаньем гнезда. Даже из самых маленьких кустиков неслись призывные трели, щелканье, пересвист; птичий гомон рвался из чащи строевого леса, окружавшего поместье, словно луч солнца, прорывающийся в полдень сквозь гряду туч.
Как бы поддразнивая Рено, где-то рядом во все горло заливался маленький взъерошенный комочек. Его головку украшало горделиво заостренное подобие капельницы. Рено шагнул к кусту, где появилось это существо. Зазвенела в ускоренном, почти исступленном ритме капель. Еще один шаг — и, в стремительном полете обернувшись пятнышком тумана, пташка исчезла в боярышнике.
Какой инстинкт помог этому крошечному комочку пробиться сквозь густые колючие заросли? Откуда черный глазок, величиной с булавочную головку, следил за врагом? И врагу захотелось это узнать. Выставив вперед приклад, он ринулся в заросли. В каком-то водоеме, должно быть, образовалась пробоина, и ледяные капли, словно град острых иголок, осыпали Рено; выпрямившаяся, точно на пружине, гибкая ветка ударила его, оставив на лице и руках несколько колючек, а кругом все зашуршало, поднялся пронзительный гомон, и куст опустел. Вокруг Рено захлопало множество крыльев, засвистел разрезаемый ими воздух. Охотник рассмеялся.
Четырежды размеренно крикнул зяблик. Прямо над головой охотника, в кусте акации, запел щегол; трель его взвивалась вверх, спускалась, снова поднималась — так путник наклоняется к источнику, пьет и шагает дальше. Отряхиваясь от колючек, Рено вскинул голову: он успел заметить задранный в небо клювик и округлую желтовато-малиновую грудку, раздувавшуюся от пения. Тем временем поднялся легкий ветерок, и птица сразу превратилась в пестрый комочек взъерошенных перьев. Медленно скрестились две ветки. Когда же они раздвинулись и снова показалось небо, видение исчезло. Его унесло дыхание зари.
Целый лес задранных кверху остреньких носиков, ливень щебета, град росы, каплями стекающей с клювиков… Внимание охотника привлекли воробышки и малиновки. Он продолжал свой путь в низину. С листьев сбегали каскады воды, каскады перьев низвергались с ветвей, каскады мелодий изливались из горла какой-то птицы. Мир пернатых пробуждался. Три траурно-черные птицы спешили к полю, засеянному пшеницей; они тяжело хлопали крыльями. Одна из них каркнула — точно упали проржавевшие железные стружки.
Сквозь листву орешника проглянуло дальнее поле. Земля цвета венецианской киновари казалась врезанной в раму из ветвей. Рено остановился.
Гора, с которой он только что смотрел вниз, в долину, теперь была над ним. Тополя будто выросли; казалось, на