Жюль Верн - Господин Ре-Диез и госпожа Ми-Бемоль
IV
Прошло полгода. Наступил очень холодный ноябрь. Снежная пелена, спускаясь с гор, покрывала улицы. Мы приходили в школу с красными носами и посиневшими от холода щеками. Обычно я ждал Бетти на углу площади. Какой она была хорошенькой в своем капоре!
— Это ты, Иозеф? — говорила она.
— Я, Бетти. Сегодня холодно. Закутайся получше. Застегни шубку…
— Хорошо, Иозеф. Побежим?
— Давай я понесу твои книги. Смотри не простудись. Будет ужасно, если ты потеряешь свой красивый голос!
— А ты свой, Иозеф!
Это и впрямь было бы ужасно. Подув на пальцы, мы со всех ног мчались к школе, стараясь согреться. К счастью, в классе было тепло. Гудела печка. Дров не жалели. Ведь у подножия гор сколько угодно сучьев, наломанных ветром.
Остается только собирать их. Как весело потрескивали дрова! Мы садились вокруг печки. Господин Вальрюгис стоял на кафедре, надвинув на лоб меховую шапку. Потрескивали поленья, словно выстрелы из мушкета, сопровождая историю Вильгельма Телля. А я размышлял о том, что если эти события происходили зимой и у Геслера была всего одна шляпа, то, должно быть, он простудился, пока она висела на верхушке шеста. Занимались мы усердно — чтение, правописание, арифметика, декламация, диктанты, — учитель был нами доволен. А вот по музыке отставали. Найти достойную замену старому Эглизаку не удавалось. А то, чему он нас научил, в скором времени могло окончательно вылететь у нас из головы! И если когда-нибудь в Кальфермате появится новый руководитель детской певческой школы, какое плачевное зрелище предстанет перед ним! Голоса уже утратили свою звонкость, орган тоже не звучал и требовал все нового и нового ремонта.
Кюре не скрывал своего недовольства. Ведь теперь, без аккомпанемента органа, было слышно, как бедняга фальшивит, особенно в префа-ции… Голос постепенно понижался, и в конце концов кюре приходилось брать ноты ниже своего голосового предела, а это ему не всегда удавалось. Некоторые прихожане начинали смеяться. А нам с Бетти было его жаль. Какими убогими казались теперь службы! В день поминовения вообще не было музыки, а уже приближалось рождество с его торжественными песнопениями.
Кюре решил прибегнуть к другому средству. Он пробовал заменить орган серпентом, по крайней мере, так он избежит фальшивых нот. Раздобыть сей допотопный инструмент труда не представляло. На стене ризницы уже много лет висел такой серпент, но где найти музыканта? А может быть, обратиться к калканту, который теперь остался не у дел?
— У тебя хватит дыхания? — спросил у него однажды господин кюре.
— У меня есть мехи, — ответил славный малый.
— Давай посмотрим, что получится…
Он снял серпент, но сумел извлечь из него лишь какой-то невообразимый звук. Был ли тому виной сам музыкант или мехи? Одно было ясно — эта затея не удалась. Похоже, что предстоящее рождество обещало быть столь же грустным, как и прошлый день поминовения. Ведь если по вине Эглизака молчал орган, то детский хор тоже бездействовал. Некому было давать нам уроки, отбивать такт, и все это весьма удручало жителей Кальфермата. Но вот как-то вечером, а точнее, пятнадцатого декабря, произошло неожиданное.
Стоял сильный мороз, обычно такие морозы приносит издалека ветер. И если крикнуть на вершине горы, то крик можно услышать в нашем городке, а звук пистолетного выстрела из Кальфермата донесется до Ришардена, за добрую милю отсюда.
Была суббота, и я отправился ужинать к Клерам. На следующий день занятий в школе не было. Если учишься всю неделю, ведь можно отдохнуть в воскресенье? Вильгельм Телль тоже имеет право побездельничать, ведь и он, наверное, устал, проведя целую неделю бок о бок с господином Вальрюгисом.
Постоялый двор находился на маленькой площади слева, почти напротив церкви, и оттуда было слышно, как скрипит флюгер, поворачиваясь на шпиле колокольни. У Клеров было шесть посетителей — все местные жители, и было условлено, что в тот вечер мы с Бетти споем им красивый ноктюрн Сальвиати.
И вот, когда ужин был закончен, со столов убрана посуда, стулья составлены и мы уже приготовились петь, вдруг издалека донесся какой-то странный звук.
— Что это? — спросил один из посетителей.
— Похоже, это в церкви, — ответил другой.
— Но это же орган!
— Скажешь тоже, что, орган играет сам по себе?
Тем временем звуки становились все отчетливее, crescendo сменялось diminuendo, мелодия ширилась, росла, словно выходила из самых низких регистров органа.
Несмотря на мороз, мы распахнули дверь. В старой церкви было темно, через витражи нефа не пробивался ни единый луч света. Наверное, ветер ворвался в церковь через трещины в стенах. Решив, что ошиблись, мы вернулись обратно, но все повторилось снова, и на сей раз звуки раздавались так отчетливо, что сомнений уже не оставалось.
— Играют в церкви! — вскричал Жан Клер.
— Это дьявол! — сказала Жении.
Разве дьявол умеет играть на органе? — возразил ей муж.
«А почему бы и нет?» — подумал я. Бетти взяла меня за руку.
— Дьявол? — спросила она.
Тем временем одна за другой открывались двери домов на площади; люди выглядывали в окна, удивленно переговаривались. Кто-то из посетителей сказал:
— Наверное, господин кюре нашел нового органиста.
Почему нам сразу не пришло в голову столь простое объяснение? Именно в это мгновение сам кюре показался на пороге своего дома.
— Что случилось? — спросил он.
— Кто-то играет на органе, господин кюре! — крикнул в ответ хозяин постоялого двора.
— Прекрасно! Значит, Эглизак снова сел за инструмент.
И в самом деле, глухота не мешает играть, и вполне вероятно, что старому мэтру могло прийти в голову подняться на хоры в сопровождении калканта. Нужно посмотреть. Но дверь в церковь была заперта.
— Иозеф, — сказал мне тогда кюре, — сбегай к Эглизаку.
Я побежал к его дому, не выпуская руки Бетти. Она ни за что не хотела отпустить меня одного.
Через пять минут мы вернулись.
— Ну что? — спросил кюре.
— Мэтр у себя, — ответил я, с трудом переводя дыхание.
Так оно и было. Служанка Эглизака уверила нас, что хозяин спит как убитый и ни один орган в мире не в силах его разбудить.
— Кто же тогда играет в церкви? — испуганно спросил Клер.
Орган продолжал играть. Из него вырывался целый ураган звуков. В полную силу работали низкие регистры, оглушительно звучали высокие, к этому чудовищному концерту примешивались самые глухие гудящие ноты. Как будто площадь захлестнула музыкальная буря. Словно церковь превратилась в огромный орган, а колокольня — в самый низкий регистр, издававший фантастические, громовые звуки.
Как я уже говорил, главная дверь в церковь была заперта, но, обойдя здание, я обнаружил, что была открыта другая, боковая дверь, как раз напротив постоялого двора Клеров. Наверное, через эту дверь и проник в церковь самозванец. Кюре вместе с церковным сторожем вошли внутрь. Из предосторожности они обмакнули пальцы в чашу со святой водой и осенили себя крестным знамением. Все остальные последовали их примеру.
Внезапно орган смолк. Таинственный органист закончил свой отрывок квартсекстаккордом, который медленно стихал под темным сводом церкви.
Может быть, наше появление нарушило вдохновение музыканта? Вероятно. И теперь церковь, еще недавно полная музыки, снова погрузилась в тишину. Да, тишину, потому что никто из нас не проронил ни звука; мы стояли между колоннами, испытывая одинаковое ощущение, какое бывает, когда после яркой вспышки молнии ждешь, что зазвучат раскаты грома. Но это длилось лишь мгновение. Нужно было узнать, что происходит. Сторож, а за ним двое или трое храбрецов ринулись к винтовой лестнице, ведущей на хоры. Они взбежали по ступенькам, но когда очутились наверху — никого не нашли. Крышка клавиатуры была закрыта. В мехах еще оставался воздух, рычаг был поднят.
Вероятно, воспользовавшись суматохой и темнотой, незнакомец спустился по винтовой лестнице и скрылся через боковую дверь.
И все-таки сторож решил, что было бы уместно из предосторожности изгнать дьяволов. Правда, кюре воспротивился этому и был прав, поскольку понимал, что толку от этого все равно не будет…
V
На следующий день в Кальфермате стало на одного, вернее, даже на двух жителей больше. Они прогуливались сначала на площади, потом на главной улице — доходили до школы, а затем поворачивали назад к постоялому двору Клеров, где сняли на неопределенный срок комнату на двоих.
— Может быть, на день, на неделю, а то, глядишь, на месяц или на год, — сказал главный из них, как мне передала Бетти, когда мы встретились с ней на площади.
— А вдруг это вчерашний органист?
— Все возможно, Иозеф.
— Со своим калкантом?
— Наверное, это толстяк… — предложила Бетти.
