Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
Кто-то ставит под сомнение разумность этой гонки.
Голос раздается со всех сторон, авторитетно проповедуя:
– Позвольте-ка! А предложение и спрос – ничто?! А первичное существование – ничто?!
Тысячеголосый крик:
– Вперед вырывается седьмой!
Затем:
– Впереди – седьмой!
Габриель видит, как Юдифь подняла обнаженные руки, слышит крик соперницы:
– Эрвин обгонит всех!
Она же холодно воспринимает напряженные усилия мужчины с цифрой семь, нарисованной сзади на куртке. Как она молилась Богу, чтобы ее брат был победителем в жизни! Но теперь она уже простилась с ним, теперь он ей чужой, просто номер семь. Эта победа для нее ничего не значит. Это победа Юдифи.
Эрвин, тяжело дыша и лежа горизонтально на колесе, отрывается от лидеров. Он добивается преимущества. Облаком пыли восторженные голоса взмывают ввысь.
Габриель спокойна.
О, Эрвин, что ты делаешь, пропащий! Никогда больше Габриель не защитит тебя! Ты на самом деле думаешь, что Юдифь тебя любит? Она отравляет тебя, она бичует тебя, она высасывает из тебя жизнь.
Трескучий триумф, громовая музыка. Револьверные выстрелы в стены. Имярек вертится волчком от восторга. Номер семь опередил трассу на целый круг. Он приблизился уже к плетущимся в конце цепи велосипедистам.
Тут Габриель потрясает божественное откровение.
– Теперь ты последний, Эрвин! Ведь первые становятся последними, так как все идет по кругу!
Старческая рука мягко гладит Габриель по голове.
– Первые станут последними!
Боже мой, ведь это – преподобный Франц Ксавер Юбербергер, преподаватель катехизиса, который вел в школе ее класс.
На уроках Закона Божьего старый господин обыкновенно сам нашептывал девушкам ответы на свои собственные вопросы. Даже когда более высокое должностное лицо приходило с инспекцией в класс, он не отказывался от применения этого метода. Теперь он снова нашептывал ученице:
– Все, моя маленькая Габриель Пахер, построено на песке.
Эти тихие слова были, казалось, ответом на сложный вопрос катехизиса, и стадион начинает шататься.
На лбу Габриели покоится подагрическая рука крестьянина.
– Ты еще помнишь, как мы с вами занимались ботаникой, собирали растения? Ну, наши горы еще наведаются сюда. Представь: сегодня на Хоэнцолленштрассе я нашел горечавку и цикламен.
Купол старой церкви парит над манежем. Франц Ксавер Юбербергер все шепчет:
– Шестидневная гонка – это гонка столетия. Дай им только побороться и пошуметь! Могучие цветы побеждают напоследок.
Габриель не оглядывается на умиротворяющего проповедника. Благословение для нее, что здесь ведется таинственная многовековая битва. Она не может ясно высказаться, но понимает, что все это имеет к ней отношение. Да, война искренних, тихих и неторопливых против бессмысленности и беспорядка. Последние станут первыми. Эрвин же перебежал к врагу.
Имярек напоминает:
– Все закончилось.
Голос преподобного Юбербергера звучит все нежнее:
– О чем я тут рассказываю тебе, Габриель Пахер, дорогая моя подруга? Ты же видишь намного больше меня.
И действительно, Габриель видит так много, что не может даже отделить одно от другого. Она видит украшенных лавровыми венками велосипедистов, молниеносно мчащихся вокруг высокого алтаря. Она видит, как мимо пробегает кельнер с церковным знаменем в руке. Толпа в беспорядке теснится к выходу. Однако среди толпы она замечает своих подруг в белых конфирмационных платьях: здесь – Мицци Тримбахер, там – Урсулу Хеплер и Франци Хуфшмидт. Они выглядят так же, как раньше. Но в пропасти манежа поднимается окруженное скалами темное зеркало озера Ланса.
Голос под маленькими черными усиками звучит нетерпеливо.
Габриель, тоже шепотом, спрашивает старого учителя:
– Этого достаточно? Можно мне теперь сесть? Можно обратно за парту?
Преподаватель катехизиса благосклонно и снисходительно улыбается за ее спиной:
– На этот раз десяти заповедей, ангельского приветствия[68] и «Отче наш» недостаточно. Инспекция еще не подготовила экзаменационные вопросы. Но ничего не бойся, Габриель Пахер! Я тебе подскажу.
Затем духовное лицо с комической грацией берет Габриель под руку и со старомодным поклоном подводит к ее ухажеру.
– Отчего все мужчины вешают на стул свои подтяжки? Оттого ли, что происходят от обезьян?
Так рассуждает Габриель, ясно различая в этом дешевом гостиничном номере темные разводы на узорах замызганных обоев, ветхие занавески, грязную лампу над бюро. Она ощущает спиной влажно-холодную простыню, которая определенно была не постирана, а только поглажена. Но сегодня она, такая чистюля, не вздрагивает от неприятного прикосновения, она знает: у каждой души – свои сотни тысяч тел… Можно ли все эти сотни тысяч уберечь от грязи?
Голос под маленькими черными усиками улещивает ее:
– Ты такая чистенькая! Как хорошо, что я тебя встретил!
Габриель лежит спокойно. Чего хочет этот чужой, чужой человек?
– Тебе совсем неинтересно узнать мое имя?
Чье имя? Он приближается; изо рта пахнет табаком. Мужское тело надвигается на нее.
Она ничего не чувствует. Она ничего не знает. Она сидит у кроватки маленькой Эрвины.
Ребенок просыпается, моргает и кривит личико.
– Мама! Ты скоро вернешься?
– Но я уже здесь, с тобой, Винерль!
– Нет, ты не здесь, мама!
– Только успокойся, Винерль! Ты хорошо себя вела?
– Нет, мама, я плакала. Я была плохой.
– Почему?
– Потому что тебя нет, мама. Я не хотела кушать.
– Ты всегда надеваешь рубашку, как я тебе наказывала? Сейчас, в ноябре, ты всегда должна ее надевать.
Нащупывая рубашку, мать проверяет, исполняется ли ее поручение. Ребенок начинает плакать.
– Почему ты плачешь, Винерль?
– Мама, мама, мне так страшно, что ты никогда не вернешься!
– Спи, Винерль! Я вернусь, когда узнаю его имя.
Теперь, в темноте, рот в маленьких черных усиках только храпит. Габриель тихо одевается в кровати. Она прислушивается, она дрожит.
– Как вас зовут?
Никакого ответа. Дыхание чужака идет своими путями, недоступными для других. Габриель всю трясет, сердце бешено колотится.
– Как вас зовут?!
Дыхание его прерывается. Жирный язык щелкает и чавкает. И вот это уже не голос чужого человека. Это чеканный, насмешливо уличающий голос, лепечущий в полусне что-то непонятное.
Габриель пулей выскакивает из постели:
– Как вас зовут?!
Каркающий голос наконец отзывается:
– Август!
Одновременно с ужасным криком Габриели зажигается яркий свет.
Покойник поворачивается на ложе. Но это лишь наполовину постель. Огромные комья черной земли скатываются на простыню. Прогнившие деревянные доски лежат поперек кружевного одеяла, бурые листья покрывают подушку, проволочный скелет похоронного венка висит сбоку. Тщетно пытается мертвец высвободиться из тисков могилы, дергая руками и ногами, – только фрак рвется и развевается черными лоскутами. Покойник хрипит:
– Полиция! Воровка! Прелюбодейка! Она украла мой бумажник! Задержите воровку! Погодите же!..
В полном мраке мчится Габриель вниз по сотне извилистых лестниц высокой башни. Рев мертвеца ей вслед:
– Держите ее!
Функция тайной полиции – не обезвредить и арестовать подозреваемого, а, по высочайшему распоряжению, вести
