Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел
Многие из них были женатыми людьми, и для того, чтобы свести концы с концами, их жены ходили по домам прибирать или работали в прачечных. А дети их питались большей частью хлебом, маргарином, снятым молоком и спитым чаем. Многим из этих детей − ребятишкам восьми-девяти лет − тоже приходилось работать − часа по два, по три в день − утром перед школой и вечером, а в воскресенье целый день. Они разносили лотки с мясом, корзины с бакалеей и овощами, бидоны с керосином, молоко, торговали газетами или разносили их по домам. Когда они немного подрастали, они получали удостоверение, разрешающее детям до четырнадцати лет работать половину рабочего дня, а как только им исполнялось четырнадцать, они вообще бросали школу и переходили на полный рабочий день. Достигнув соответствующего возраста, кое-кто из них пытался попасть в армию или во флот, но, как правило, их признавали непригодными физически.
Стоит ли удивляться, что, повзрослев, они оказывались настолько умственно недоразвитыми, что считали самым верным путем, который им поможет исправить их условия жизни, − выбор правительства, представляющего собой эксплуататоров − консерваторов или либералов.
Когда Оуэн пришел в мастерскую, он застал там Берта Уайта, отскребавшего ножом банки, из-под краски. Шум, который производил при этом Берт, помешал ему услышать шаги Оуэна, и последний простоял несколько минут молча, наблюдая за мальчиком. Каменный пол в малярной мастерской был сырой и скользкий, все помещение − промозглое, как могила. Мальчишка дрожал от холода − жалкий болезненный недоросток, подпоясанный старым фартуком, скрючившийся над своей работой. Из-за холода он надел пиджак, подвернув рукава, чтобы не измазать их еще больше, так как они были в том же состоянии, что и вся его одежда, перепачканная засохшей краской разных цветов. Краски глубоко въелись в его руки под ногтями.
Глядя на несчастного мальчишку, склонившегося над банками, Оуэн с близким к ужасу чувством подумал о Фрэнки; он представил себе, что и Фрэнки ожидает та же участь.
Заметив Оуэна, мальчик перестал скрести банку и пожелал ему доброго утра, добавив при этом, что сегодня очень холодно.
− А почему ты не разожжешь огонь? Во дворе полно всякого дерева.
− Нельзя, − ответил Берт, покачав головой. − Не позволяют. Скряга знаете как разозлится, если застукает меня за этим. Прошлой зимой я разводил тут огонь; а потом увидел Раштон и страх как разозлился, сказал, чтобы я убирался вон из мастерской и занялся какой-нибудь работой, тогда, мол, согреюсь.
− Ах, вот как он сказал! − воскликнул Оуэн, его бледное лицо вспыхнуло. − Ну, что ж, посмотрим.
Он вышел во двор и направился под навес, где лежала куча деревянных обрезков, которые притаскивали отовсюду, где производила свои работы фирма «Раштон и К°», набрал полную охапку и вернулся в малярную мастерскую. По дороге его остановил Сокинз:
− Ты же знаешь, этим нельзя топить! Все эти обрезки нужно сохранить и отнести на дом к хозяину. Скряга еще сегодня утром так велел.
Оуэн ничего не ответил ему. Он отнес дрова в мастерскую, сбросил их в печку, плеснул сверху старой краски и поджег. Огонь сразу загудел. Тогда он притащил еще несколько охапок дров и сложил их в углу мастерской. Берт не принимал в этом деле участия и поначалу отнесся к нему с неодобрением, боясь, как бы не вышло неприятностей, если явится Скряга, но, когда разгорелся огонь, мальчик стал отогревать у печки руки и передвинул свою работу поближе к огню.
Оуэн подождал примерно полчаса, не придет ли Хантер, но, так и не дождавшись этого апостола справедливости, решил больше не ждать. Уходя, он дал Берту следующие наставления:
− Поддерживай огонь, бросай туда всю краску, которую соскребешь с этого старья, бросай все, что здесь найдешь, а как только увидишь, что огонь слабеет, подкидывай в печку деревяшки. Тут полно всякого старого хлама, ни на что не годного, разве что для топки. Жги все. Если Хантер тебе что-нибудь скажет, можешь ему передать, что это я затопил печку и велел тебе, чтобы ты продолжал ее топить. Нужны будут еще дрова, тащи со двора.
− Ладно, − ответил Берт.
На обратном пути Оуэн опять встретил Сокинза. Вид у Оуэна был такой грозный, лицо бледное, глаза так и горят, что Сокинзу невольно вспомнились разговоры о том, что Оуэн сумасшедший, и он малость струхнул.
− Я иду в контору повидаться с Раштоном, − сообщил ему Оуэн. − Если Хантер явится, скажи, что я просил тебя ему передать: если я еще раз увижу, как мальчишка мерзнет без огня в этой проклятой мастерской, я сообщу об этом в Общество защиты детей. И если парень выйдет еще раз во двор за обрезками, не мешай ему.
− На кой он мне сдался, этот щенок, − огрызнулся Сокинз. − Вроде бы спятил, − добавил он, глядя вслед быстро удалявшемуся Оуэну. − Понять не могу, делать ему, что ли, нечего, занимался бы своими делами, можно подумать, этот парень ему сын родной!
Именно так и представлялось Оуэну. Мысль, что это его собственный ребенок, что и с его сынишкой будут обращаться так же, не давала ему покоя. Возле Невольничьего рынка на Большой аллее он миновал, не видя их, стоявших кучками безработных мастеровых, с которыми был знаком. Кое-кто из них обиделся и проворчал, что Оуэн, мол, стал заноситься, остальные, обратив внимание на его странный вид, вспомнили давние разговоры, что рано или поздно Оуэн рехнется.
Когда он уже был недалеко от цели, повалили крупные хлопья снега. Оуэн шагал так быстро и был так разъярен, что, дойдя до конторы, едва мог говорить.
− Что... Хантер... или Раштон здесь? − спросил он сторожа.
− Хантера нет, а хозяин тут. Тебе чего нужно?
− Вот сейчас... Он... узнает, что мне... нужно, − задыхаясь, выпалил Оуэн, подбегая к двери конторы; он не дал себе труда постучать, резко распахнул дверь и влетел в комнату.
Обстановка здесь была совсем иной, чем в помещении, где работал Берт, и не напоминала сырой подвал. В обложенном асбестовыми кирпичами камине горел газ, наполняя комнату теплом.
Раштон стоял, склонившись над стулом мисс Уэйд и обнимая ее левой рукой. Оуэн уже потом припомнил, что ее платье было в полном беспорядке. Она стремительно бросилась прочь, а Раштон отпрянул в сторону и недоуменно
