Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль
Именно в такой ранний час однажды я впервые увидел своего старика. Он подошел к скамейке в тот самый момент, когда я собрался встать, чтобы уйти. Впрочем, этого человека я непременно заметил бы даже на оживленной улице, поскольку он отличался высоким ростом, статным сложением и красивой внешностью с особым выражением губ и гордо посаженной головой. Тяжело опираясь на палку, он с трудом шагал по тропинке, как будто широкие плечи стали слишком тяжелыми для ослабевших ног. Когда же он подошел ближе, наметанный глаз врача сразу принял поданный природой сигнал опасности: тот голубоватый оттенок носа и губ, который свидетельствует о проблемах с сердцем.
— Пожалуй, склон слишком крут, сэр, — обратился я к незнакомцу. — Как врач советую отдохнуть, прежде чем продолжить путь.
Он склонил голову в неторопливой старомодной манере и опустился на скамью. Видя, что старик не желает вступать в разговор, я тоже умолк, однако краем глаза продолжал следить за удивительным представителем первой половины века. В шляпе с низкой тульей и волнистыми полями, в атласном черном, застегивающемся сзади на пряжку галстуке, а главное, с испещренным сетью морщин большим, полным, гладко выбритым лицом, джентльмен казался анахронизмом. Должно быть, прежде чем потускнеть и ослабеть, эти глаза смотрели с козел почтовой кареты и наблюдали, как толпы землекопов строят коричневую дамбу. Эти губы расплывались в улыбке над первыми главами «Записок Пиквикского клуба» и сплетничали о написавшем их многообещающем молодом авторе. Это лицо представляло собой альманах семидесятилетней давности, где каждая морщина сохранила следы и личных, и общественных горестей. Глубокая складка на лбу, скорее всего, свидетельствовала о восстании сипаев в Индии; настороженная линия губ, возможно, сохранилась с Крымской войны, а вот эта сетка мелких морщинок, как подсказала мне разыгравшаяся фантазия, вероятно, возникла после смерти Гордона. Пока я предавался глупым размышлениям, человек в блестящем широком галстуке растворился в пространстве, а вместо него ранним утром на морском берегу материализовались семьдесят лет жизни великой нации. Однако вскоре незнакомец вернул меня на землю: отдышавшись, достал из кармана письмо и, надев очки в роговой оправе, принялся очень внимательно его читать. Без всякого намерения шпионить, я все же заметил женский почерк. Дойдя до конца, он прочитал письмо снова, а потом, с печально опущенными уголками красивых губ, устремил рассеянный взгляд в морскую даль и сразу превратился в самого одинокого пожилого джентльмена, которого мне доводилось встречать. Все доброе в моей душе встрепенулось навстречу живому воплощению грусти, однако, зная, что незнакомец не расположен к общению, и вспомнив о завтраке и пациентах, я встал со скамьи, чтобы отправиться домой.
Занятый собственными делами, я ни разу не вспомнил о старике до тех пор, пока следующим утром он снова не появился на берегу и не уселся на скамью, которую я давно привык считать своей. Прежде чем расположиться, любезно поклонился, однако, как и накануне, не проявил намеренья вступить в разговор. За прошедшие сутки джентльмен заметно изменился, причем не в лучшую сторону. Лицо потяжелело, морщины углубились, а после подъема на холм зловещий голубоватый оттенок проявился еще более отчетливо. Чисто выбритые вчера щеки покрылись заметной седой щетиной, а крупная красивая голова утратила ту благородную посадку, которая поразила меня при первой встрече. Он снова достал письмо — не знаю, то же самое или новое, но опять написанное женским почерком — и, по-стариковски невнятно что-то бормоча, нахмурившись и уныло опустив уголки губ, принялся читать. Я ушел, пытаясь догадаться, кем мог быть этот человек и почему один-единственный весенний день так заметно его изменил.
Следующим утром интерес заставил меня дожидаться встречи. И действительно, в то же самое время я увидел незнакомца, поднимающегося по склону — однако очень медленно, с обреченно согнутой спиной и тяжело опущенной головой. И снова изменение во внешности потрясло меня до глубины души.
— Боюсь, наш воздух вредит вам, сэр, — осмелился я заметить, но старик снова не проявил склонности к общению. Показалось, что он хотел что-то мимоходом ответить, однако ограничился невнятным бормотаньем и тут же умолк. Каким слабым, больным и старым он казался! По крайней мере десятью годами старше, чем во время первой встречи! Больно было смотреть, как на глазах гибнет прекрасный, хотя и пожилой человек. Трясущимися руками он вновь развернул свое вечное письмо. Кем была та женщина, чьи слова привели его в это состояние? Должно быть, дочерью или внучкой, которая должна была быть его лучом счастья, но вместо этого… я улыбнулся при мысли о собственной грусти и о том, как быстро воображение сплело вокруг небритого старика и его письма целый роман. И все же весь день образ его не выходил у меня из головы, а перед мысленным взором то и дело возникали сжимавшие листок бумаги трясущиеся узловатые руки.
Я потерял надежду на новую встречу. Скорее всего, еще один день увядания заставит незнакомца остаться дома, а то и вовсе лечь в постель. Каково же было мое удивление, когда, подходя к обычной скамье, я увидел, что он уже был на месте! Однако, приблизившись, не поверил собственным глазам. Тот ли это человек? Та же самая шляпа с волнистыми полями, тот же черный атласный галстук и те же очки в роговой оправе, но куда пропала безвольная сутулость, куда делось жалкое, покрытое неопрятной седой порослью лицо? Моему изумленному взору предстал полный воли к жизни чисто выбритый джентльмен с твердыми губами и ясным взглядом, с головой, сидевшей на широких плечах гордо и уверенно, словно орел на скале. Спина выглядела такой же прямой и крепкой, как спина бравого гренадера. Более того, незнакомец с молодой живостью гонял тростью камешки. В петлице тщательно вычищенного черного сюртука сиял золотистый цветок, а из нагрудного кармана выглядывал элегантный уголок красного шелкового платка. Этот человек вполне мог оказаться старшим сыном того слабого, усталого человека, который сидел здесь сутки назад.
— Доброе утро, сэр, доброе утро! — энергично помахав тростью, бодро приветствовал уже знакомый незнакомец.
— Доброе утро! — с готовностью отозвался я. — Как прекрасна сегодня бухта!
— Да, сэр, но видели бы вы этот пейзаж
