Джим Томпсон - Неудачник
— Даже не знаю, Шорти, — засомневался я, когда он впервые рассказал мне о ней. — Все это похоже на очередную сказку о нефтяном фонтане: уж слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Ты сам-то ее видел?
— В том-то и дело, что сам. Я тоже не поверил, когда услышал про нее, а мне как раз нечего было делать, ну и я двинул туда посмотреть. Поговорил с парнем, которому принадлежит земля, а потом мне пришлось продираться по этим зарослям, чтобы взглянуть на скважину. Ну, скажу я тебе, вот это да! Больше пяти тысяч футов отличной стали! И она шатается — она не вросла в землю. Я сам ее раскачивал.
— Но ее могли зацементировать внизу. И даже при этом, скажем, на глубине в тысячу футов она все равно будет немного раскачиваться.
— А с чего ее вдруг цементировать? Ведь там не оказалось нефти.
— Ну, не знаю, — пожал я плечами. — Может, это сделал плантатор. Может, он боялся, что кто-нибудь украдет трубу и вообще...
— Позволь, разве бы он смог надеяться потом ее вытащить — зацементированную! Верно? Я понимаю, что ты думаешь, Джим. Тебе все это кажется слишком замечательным, так что ты подозреваешь здесь какой-то подвох, но никакого подвоха нет, поверь!
— А ворот для подъема тяжестей, буровая вышка и инструменты все еще там? И они в хорошем состоянии?
— В достаточно нормальном, чтобы ими пользоваться. Естественно, после стольких лет они не новенькие.
— А почему бы нам просто не вывезти все оборудование, что находится над скважиной, и не продать его?
— Э! — Шорти возмущенно посмотрел на меня. — И человек, который имел отношение к добыче нефти, задает мне такой вопрос? Там не нефтяной район, понимаешь? Что ты выручишь после того, как перевезешь из этой лесной глуши двадцать тонн оборудования на расстояние в тысячу миль? То-то и оно. А труба — дело другое. Там в радиусе сотни миль десятки трубных заводов. Нам нужно будет только занять денег на то, чтобы доставить ее к железной дороге, а уж там нам их вернут.
Шорти был бурильщиком, а Джиггс умел обращаться с буровым оборудованием, так что из них получалась полная бригада. Им нужен был третий человек — и они выбрали меня помогать с буровой вышкой, топить бойлер и исполнять всякие подсобные работы, когда начнется извлечение клада. Кроме того, требовалось примерно триста долларов на продукты, запчасти и топливо для бойлера.
Три сотни долларов! Они препятствовали нам заполучить небольшое состояние, которое мы должны были разделить по-братски.
Мы без конца обсуждали эту проблему и вскоре вообще больше ни о чем не могли говорить. По вечерам мы собирались в нашей промерзшей комнате, ужинали черствым хлебом и чаем, вытряхивали из карманов последние крошки табака и курили, передавая друг другу окурок, — три полуголодных оборванца, которые мечтали о богатстве. Мы раскладывали перед собой бумагу, доставали огрызки карандашей и до хрипоты спорили, высчитывали и соображали, где можно выгадать... и в результате нашли! И вскоре три сотни, о которых мы думали с таким ужасом, начали стремительно уменьшаться... Еда? Мы договоримся о ней с фермером, за счет увеличения его доли прибыли. Расходы на дорогу и все прочее? А мы пойдем пешком и поедем на товарняке и по пути ни на что не будем тратиться. Запчасти для оборудования? Ничего, у Шорти и Джиггса есть ручные инструменты, а наше время вообще ничего не стоит, так что просто восстановим изношенные детали.
Мы снизили три сотни до двух, но на этом застряли. Потому что нам нужно было иметь хотя бы сотню долларов на приобретение топлива для бойлера, а этого мы не могли ни занять, ни попросить, ни придумать, чем заменить.
Поскольку у нас не было возможности раздобыть эту сотню, на этом я бросил думать о затее. Но мои друзья-механики так просто не сдавались. Просовещавшись несколько дней и изведя уйму бумаги, однажды вечером они явились ко мне с разрешенной проблемой.
Вокруг скважины на многие акры раскинулись заросли кустарника и подлеска. Мы просто переделаем бойлер, который топится газом или горючим, в дровяную печь и установим воздуходувку, чтобы получить нужную нам высокую температуру... Таким образом, основные проблемы были решены, но я все еще колебался. Недавно я отправил по почте несколько многообещающих рукописей (мне казалось, что они многообещающие), и, кроме того, я почти закончил один рассказ. Эти два пункта и были основными причинами моей нерешительности, мне не хотелось менять мое теперешнее положение, пусть и жалкое, на недели, а может, и месяцы неопределенной и неквалифицированной работы.
Я попросил отсрочки, и Джиггс и Шорти нехотя предоставили ее мне. И только Трикси, о которой я уже упоминал, подтолкнула меня, скорее, вынудила сбежать из города... Да, да, мне пришлось именно сбежать.
Трикси появилась у моих дверей под видом разносчицы, продающей галстуки, словно заблудившийся ребенок с заостренным личиком, едва приметной грудью и невероятно большими ступнями. Естественно, я не купил ни одного галстука и не проявил интереса к услугам, которые она на самом деле предлагала. И все равно я пригласил ее зайти и выпить чашку чаю, который я как раз вскипятил, и она осталась поболтать и дать отдых своим несоразмерно ее росту и телосложению крупным ногам.
Бедная девочка была, несомненно, умственно отсталой; мне встречалось мало проституток, которые отличались живым умом. Но когда она стала ежедневно забегать ко мне и постепенно мы с ней познакомились поближе, я стал испытывать огромное уважение к ее скромному умишку. Да, да, при всем своем слабоумии Трикси оказалась невероятно тонким литературным критиком.
Обычно она отдыхала, лежа на моей кровати, причем пальцы ее ног свешивались между прутьями спинки кровати наподобие грозди бананов, а я читал ей свои последние опусы. И постоянно ее реакция была именно такой, какой я и стремился достичь. Она смеялась там, где следовало, плакала, когда это было оправданно. По мере того как я перелистывал страницы, она становилась то задумчивой, то веселой, то встревоженной. И когда я получал отказы от редакций — ах, она являлась поистине бесценной целительницей моего уязвленного самолюбия.
В свое время я наслушался немало отборной ругани, но мне не встречалось ничего подобного тем эпитетам, которые Трикси щедро отпускала в адрес редакторов из далекого Нью-Йорка — этих злобных кретинов, которые посмели отвергнуть мои рукописи. Ругательства, потоком извергавшиеся из ее розовых губок, порой заставляли меня краснеть, и я предполагал, что она впадала в такую ярость из одной только преданности мне. Обычно очень уравновешенная и даже почтительная, Трикси действительно искренне возмущалась, когда дело доходило до оскорбления произведений, которые приводили ее в восхищение.
Мы с Трикси привязались друг к другу. Но ее огорчала и даже беспокоила моя решимость сохранять между нами чисто платонические отношения. По ее мнению, я был «ужасно милым». Так почему я не позволяю ей тоже быть со мной милой, чтобы отплатить услугой за услугу единственным способом, которым она может?
Я пытался убедить ее, что ее общество и разговоры были более чем достаточной компенсацией за те маленькие знаки внимания, которые я ей оказывал, но она не желала этому верить... Может, со мной... что-то не в порядке? Может, мне «это» не нравится? Или я ею брезгую? И если да, то почему?
Моя сдержанность беспокоила не только Трикси, это, сообщила она мне, также серьезно волнует и ее «бойфренда» Эла (она произносила «Оула»). Казалось, этот Эл был ужасно гордым. Он предпочитал, чтобы все было по справедливости, и ничего не желал брать даром. Если я не позволю ей делать все по справедливости, он намерен положить конец ее визитам.
Ну, у меня были свои представления о гордости людей, подобных Элу, — если только сводников можно считать за людей, — и я поделился ими с Трикси. И это оказалось огромной ошибкой с моей стороны. Трикси побелела, потом покраснела и снова смертельно побледнела. Она начала ругать меня, проклинать, рыдать... Эл замечательный, сквозь рыдания заявила она. Он самый хороший, самый добрый, самый милый человек, и пусть никто не смеет утверждать, что это не так, потому что она убьет такого негодяя!
Наконец она с плачем убежала, крича, что я самый последний мерзавец и что она до конца жизни не станет со мной разговаривать. Через два дня она снова пришла ко мне.
Ее маленькая головка была гордо вскинута. Вместо обычных растоптанных башмаков ее широкие ступни были втиснуты в узкие шелковые тапочки, и вообще вся она была разодета на удивление, видимо в приобретенные на распродаже вещи. В ее судьбе произошла огромная перемена, высокомерно сообщила она мне. Теперь она была «хозяйкой» в заведении с девушками, где к тому же подпольно продают спиртные напитки, — важное положение, которое помог ей занять мудрый и заботливый Эл. И если я не считаю себя слишком благородным для их общества, то они приглашают меня на торжественное открытие заведения.
