Мор Йокаи - Черные алмазы

После этой тирады Феликс самодовольно сунул руки в жилетные карманы. Это означало: он уверен, что его друг Иван прекрасно знает банкирскую фирму Феликса Каульмана с филиалами в Вене и Париже. Звучное имя, по желанию то французское, то немецкое.

Иван знал. Феликс когда-то был его школьным приятелем. Дело он унаследовал от отца, банкира. Имя его часто упоминалось в связи с новыми предприятиями, сделками.

— Но как же ты хочешь сделать много денег на моей шахте?

— У меня есть великолепный план.

— Да, но сама шахта далеко не великолепна.

— Потому что ты смотришь на дело не с той высоты, с которой гляжу я. Ты топчешь алмазы и, хотя мог бы просить у земли золото, говоришь спасибо даже за то, что она дает тебе железо. Шахта, как ты сказал, приносит тебе десять тысяч форинтов прибыли. Это процент на капитал в двести тысяч форинтов. Я хочу основать консорциум, который купит твое предприятие целиком, как есть, за двести тысяч форинтов.

— Но я не расстанусь с шахтой ни за какие деньги. Это моя стихия, она для меня, как ил для вьюна.

— А тебе и не надо с ней расставаться. Ты с ней вовсе не расстанешься. Ты будешь прикован к ней, если желаешь. Бежать захочешь — не отпущу. Консорциум будет основан вначале с капиталом в четыре миллиона, мы организуем великолепное предприятие, которое, с одной стороны, уничтожит конкуренцию прусского угля, а с другой, вытеснит с австрийского рынка английские железнодорожные рельсы и прокат. Ты останешься генеральным директором предприятия с окладом в десять тысяч форинтов, из чистого дохода будешь получать два процента, а из суммы, полученной от продажи шахты, сможешь часть денег вложить в акции по номинальной стоимости и, так как дело наше принесет верных двадцать процентов прибыли, можешь быть уверен, что твой доход с нынешних десяти повысится до тридцати тысяч, а твой капитал увеличится на пятьдесят процентов. И забот у тебя будет в шесть раз меньше, чем сейчас.

Иван, не прерывая, слушал его. Потом совершенно хладнокровно ответил:

— Дорогой Феликс, если бы такому консорциуму, располагающему капиталом в четыре миллиона, я бы сказал: дайте мне деньги, и в будущем из предприятия, которое мне лично приносит всего десять тысяч годового дохода, я выколочу все восемьсот, я был бы по меньшей мере мошенником. Но если бы я еще вложил собственные деньги в акции этой компании, то называть меня после этого сумасшедшим, значило бы просто льстить мне.

Выслушав его, Феликс покатился со смеху. Это действительно было очень смешно. Потом, закинув на шею гибкую трость и ухватив ее за оба конца руками, он заговорил с чувством собственного превосходства:

— Ты не выслушал меня до конца. Ведь речь идет не только о твоих владениях. Ты прекрасно знаешь, что твой уголь лишь небольшая часть гигантского месторождения, которое широким пластом тянется далеко за Бондавар, доходя до соседней мульды и постепенно становясь все более мощным. Я хочу купить весь этот угольный бассейн, цена которому теперь пустяковая и на котором честным, умным, рациональным способом, ни у кого не воруя и никого не обманывая, можно заработать миллионы. Я хочу поднять с земли сокровище, которое само просится в руки. Только вот вес его требует соответствующей силы.

— Это другое дело. Теперь мне понятен твой план. Не могу отрицать: он действительно грандиозен! Но именно поэтому у него и недостатки грандиозные. Верно, что сокровище, таящееся в долине Бонда, колоссально. Цена ему по меньшей мере сто миллионов. Точно подсчитать невозможно. Но к нему нельзя подступиться, во-первых, потому, что бондаварское поместье целиком не продается.

— А! Почему бы это?

— Я скажу тебе, почему оно не продается. Прежде всего это поместье принадлежит старому князю Бондавари, а он сейчас самый богатый вельможа в стране.

— Ну, положим, мы лучше знаем, у кого какое богатство.

— Но то, что он самый гордый вельможа, это уж точно, и к нему никто не осмелится явиться с предложением продать под угольную шахту древнее фамильное гнездо, поместье, название которого стоит в его дворянском титуле.

— Э, погоди, погоди! Знаешь, бывало, и более гордые господа соглашались на это. Итальянский король, — можно сказать, коронованный вельможа, и все-таки продал Савойю, а ведь и она значится в его родовом имени, у них даже на гербе савойский крест.

— А я, напротив, знаю одну венгерскую семью, которой принадлежало поместье столь обширное, что от Дуная до Тисы они ехали по собственным владениям. Потом они свое именье промотали, но один-единственный островок земли, небольшую осиновую рощу в Банкхазе ни за какие деньги и ни при каких обстоятельствах так никому и не продали, потому что название этой рощи входит в их родовое имя.

— Ну, с этим-то я бы справился.

— Дальше. Допустим, старый князь согласится продать имение, но он не сможет этого сделать до тех пор, пока жива его незамужняя сестра графиня Теуделинда Бондавари. И замок и поместье отец оставил дочери в наследство vitalitium,[10] ей сейчас, вероятно, лет пятьдесят восемь, и она намерена прожить еще тридцать. Графиня, можно сказать, приросла к замку; насколько мне известно, она еще ни на один день не покидала его. Она ненавидит весь мир. И никакая человеческая сила не склонит ее отдать какому бы то ни было консорциуму, желающему осчастливить мир, свой Бондавар, даже если речь пойдет о том, что под ним находится последний на земле уголь и без него мир просто замерзнет.

Феликс засмеялся.

— Мне случалось брать и более неприступные крепости. А к женскому сердцу особенно легко подобрать ключ.

— Хорошо, — сказал Иван. — Предположим, тебе удастся уговорить князя и графиню продать поместье. Но и тогда у тебя еще не будет твоего прекрасного предприятия. Начнутся технические трудности. Что прежде всего необходимо для такого дела?

— Деньги.

— А вот и нет! Люди.

— Где деньги, там и люди.

— Люди бывают разные. Это такой товар, который приносит самые крупные разочарования. Во-первых, у нас не хватит рабочих.

— Привезем из Бельгии, из Франции.

— Да, но рабочий из Бельгии и Франции согласится к нам ехать вовсе не для того, чтобы получать меньше денег, чем дома, а наоборот. Значит, рабочие руки на таком созданном форсированными темпами промышленном предприятии будут на несколько процентов дороже, чем на производствах уже существующих. И это первый его не достаток. Я считаю, что каждое промышленное предприятие должно развиваться естественным путем. Начинать надо сообразно имеющимся силам и применительно к рынку, самим воспитывать рабочих, приваживать их, учить; медленно, но верно расширять предприятие, понемногу экспериментировать, учитывать наличные ресурсы. Лучше упорно держаться достигнутого, чем непродуманно бросаться в атаку. Вот мои правила.

— Взгляды прошлого века. С такими принципами Америка никогда бы не опередила Европу.

— Другая беда в том, что большинство иностранных рабочих, которые перейдут к нам, будут людьми беспокойными, к месту не привязанными, они станут благодатной почвой для тайных обществ и сразу же испортят здешних смирных рабочих, занесут к нам greve.[11]

— А у вас никогда не бывает greve?

— Никогда.

— Как ты их предупреждаешь?

— Это мой секрет. Долго рассказывать. Я считаю, что насильственно созданное предприятие прежде всего столкнется с удорожанием рабочей силы. Вторым препятствием будет недостаток знающих технических руководителей.

— Их-то уж мы, без сомнения, получим из-за границы.

— Возможно. Действуя в одиночку, если у меня есть деньги, я наверняка получу то, что мне нужно, так как позабочусь об этом сам, разыщу лучших специалистов, а когда получу их, буду платить им столько, сколько они, с моей точки зрения, заслуживают. В консорциуме, созданном для выжимания прибыли, дело обстоит не так. Там прежде всего играет роль протекция. В совет директоров входят основатели, у которых больше всего акций. Обычно они разбираются в производстве, которым управляют, как свинья в апельсинах. Главная их задача — производить солидное впечатление. Но у каждого из них есть свои протеже. Один, возможно, был когда-то жестянщиком, а посему должен уметь управлять чугунолитейным заводом. В лучшем случае они руководствуются соображениями экономии и из десяти человек, которые предлагают свои услуги, выбирают того, кто просит меньшее жалованье. Дальше. Первый год всегда носит экспериментальный характер. Половина переработанного сырья пропадает. Выясняется, что никто не разбирается в деле, за которое взялся. Из-за плохо выполненных обязательств на юрисконсульта обрушивается поток исков о возмещении убытков. К концу года совет консорциума обнаруживает, что в праздничные дни, когда машины стоят, убытков значительно меньше, чем в будни, когда они действуют. В конце концов с большим опозданием выясняется та истина, что предприятие слишком громоздко и тяжеловесно и поэтому не способно нормально функционировать. Оно располагает множеством зданий, машин, материалов, резервов, но не обладает достаточным оборотным капиталом. Привлекут новые вложения. Прекратят платежи. На рынок выбросят тысячи акций. Затем последуют займы под недвижимость компании. Это на какое-то время приостановит крах. Появятся спекулянты, дающие за стофоринтовые бумаги по шестьдесят форинтов. Тогда совет директоров попытается вытянуть из грязи собственные сапоги и, если это ему удастся, постарается удрать, подав в отставку и бросив на произвол судьбы управляющего: пусть, мол, делает что хочет. А тот все, что можно продать, разбазарит по бросовым ценам направо и налево, чтобы заплатить рабочим и обеспечить себя. В конце же концов и сам сбежит, и у пустого здания прекрасного предприятия аукционист провозгласит: «Кто купит кирпич?» Такова, насколько мне известно, судьба каждого насильственно созданного предприятия, которое разрослось не сообразно велениям времени и спросу, минуя стадии естественного развития.