Люси Монтгомери - Рилла из Инглсайда
Как я и ожидала, Олив Керк упорно настаивала на том, что мы должны на наших собраниях подавать угощение. У нас произошла из-за этого настоящая баталия. Большинство выступило против угощения, и теперь меньшинство дуется. Ирен Хауард была на стороне тех, кто настаивал на угощении, и со времени того собрания очень холодна со мной, так что я чувствую себя совершенно несчастной. Я часто думаю, случаются ли подобные неприятности у мамы и миссис Эллиот в их Красном Кресте. Думаю, что да, но они просто продолжают спокойно работать, несмотря ни на что. Я тоже продолжаю… но не спокойно… я бешусь и плачу… но делаю это в уединении и «выпускаю пар» на страницах моего дневника, а когда он выпущен, я обещаю себе, что еще им всем покажу. Я никогда не дуюсь. Терпеть не могу тех, кто дуется. Во всяком случае, наше молодежное отделение начало действовать. Мы собираемся встречаться раз в неделю, и каждая решила научиться вязать.
Мы с Ширли вдвоем ходили на станцию, чтобы еще раз попытаться вернуть Понедельника домой, но потерпели неудачу. Уже вся семья пыталась, и ни у кого ничего не вышло. Три дня спустя после отъезда Джема Уолтер насильно привез Понедельника домой в бричке и запер на три дня в сарае. Тогда Понедельник объявил голодовку и выл, как безумный, день и ночь. Нам пришлось выпустить его, а иначе он умер бы с голоду.
Так что теперь мы решили оставить его в покое. Папа договорился с мясником, чья лавка стоит возле станции, чтобы Понедельника кормили косточками и обрезками. Вдобавок почти каждый день кто-нибудь из нас туда ходит, чтобы ему что-нибудь отнести. Он просто лежит там, свернувшись под навесом, а всякий раз, когда подходит поезд, выскакивает на платформу, выжидательно машет хвостом и крутится вокруг каждого, кто сходит с поезда. Затем, когда поезд уходит и становится ясно, что Джем не приехал, Понедельник уныло тащится назад, под навес, и ложится, чтобы терпеливо ждать следующего поезда. Однажды какие-то мальчишки бросали в него камни, но старый Джонни Мид, про которого всегда говорили, будто он никогда не обращает внимания на то, что происходит вокруг него, вдруг схватил топор для рубки мяса с прилавка в лавке мясника и погнался за ними по деревне.
Кеннет Форд вернулся в Торонто. Он приезжал вечером два дня назад попрощаться. Меня не было дома: надо было сшить кое-какие вещички для младенца, и миссис Мередит предложила мне свою помощь, так что я сидела в это время в доме священника. Он велел Нэн попрощаться за него с Долгоножкой и просил меня за моими увлекательными материнскими обязанностями не забывать начисто о нем. Если он мог передать подобное легкомысленное, оскорбительное послание, это ясно свидетельствует, что прекрасный час, проведенный нами на дюнах, ничего для него не значил, а потому я собираюсь впредь не вспоминать ни о Кеннете, ни о том часе.
У Мередитов я застала Фреда Арнольда, и он проводил меня домой. Он сын нового методистского священника, очень милый, умный и был бы довольно красив, если бы не его нос. Нос поистине чудовищный. Когда он рассуждает о повседневных вещах, его нос не имеет особого значения, но, стоит ему заговорить о поэзии или об идеалах, я не в силах вынести такой контраст между его носом и речами, и мне хочется расхохотаться. Это конечно же несправедливо по отношению к нему, так как все, что он говорит, приятно слушать, и если бы такие речи вел кто-нибудь, вроде Кеннета, то я была бы в восторге. Пока я слушала его, опустив глаза, я была околдована, но, как только подняла глаза и увидела его нос, чары рассеялись. Он тоже хочет пойти на фронт добровольцем, но не может, так как ему лишь семнадцать. Когда мы шли через деревню, нам навстречу попалась миссис Эллиот, и на ее лице изобразился такой ужас, словно она застала меня прогуливающейся с самим кайзером. Миссис Эллиот терпеть не может методистов и всего, что с ними связано. Папа говорит, что это у нее навязчивая идея».
Перед первым сентября большинство обитателей Инглсайда и дома священника покинули Глен. Фейт, Нэн, Ди и Уолтер уехали в университет, Ширли в учительскую семинарию, а Карл отправился учительствовать в школе Харбор-Хед. Рилла осталась одна в Инглсайде и чувствовала бы себя очень одиноко, если бы у нее на это было время. Ей очень не хватало Уолтера; со дня их разговора в Долине Радуг они очень сблизились, и Рилла обсуждала с ним свои трудности, о которых никогда даже не упоминала в разговорах с другими. Но она была так занята молодежным Красным Крестом и своим младенцем, что у нее редко оставалась свободная минута, чтобы ощутить собственное одиночество. Иногда вечером, уже в постели, ей случалось немного поплакать в подушку из-за того, что рядом нет Уолтера, из-за того, что Джем в Валкартье, а также из-за неромантичного прощального послания Кеннета, но обычно она засыпала прежде, чем расплакаться по-настоящему.
— Следует ли мне написать в Хоуптаун насчет отправки ребенка в приют? — спросил доктор недели две спустя после прибытия младенца в Инглсайд.
На миг у Риллы возникло искушение сказать «да». Младенца можно было отправить в Хоуптаун… там за ним будет неплохой уход… у нее снова появятся свободные дни и спокойные ночи. Но… но… та бедная молодая мать не хотела, чтобы он оказался в приюте! Рилла не могла заставить себя не думать об этом. А к тому же в то самое утро она обнаружила, что младенец прибавил в весе восемь унций[30], с тех пор как прибыл в Инглсайд. Это вызвало у Риллы гордость.
— Ты… ты говорил, что он, возможно, не выживет, если отправить его в Хоуптаун, — сказала она.
— Возможно. Приютский уход, как бы хорош он ни был, не всегда позволяет добиться успеха в случае со слабенькими младенцами. Но ты знаешь, Рилла, что будет означать твое желание оставить его здесь.
— Я ухаживала за ним две недели… и он набрал полфунта веса! — воскликнула Рилла. — Я думаю, нам лучше подождать, хотя бы до тех пор, пока мы не получим весточку от его отца. Он, возможно, не захочет, чтобы его сына отправляли в сиротский приют, когда он сам сражается за родину.
Доктор и миссис Блайт обменялись веселыми улыбками удовлетворения за спиной Риллы, и больше о Хоуптауне никто не заговаривал.
Но улыбка скоро исчезла с лица доктора: немцы были в двадцати милях от Парижа. В газетах начали появляться ужасные истории о том, что творили германские полчища на оккупированной территории несчастной Бельгии. Старшие в Инглсайде жили в постоянном душевном напряжении.
— Мы питаемся военными новостями, — сказала как-то раз Гертруда Оливер в разговоре с миссис Мередит; она попыталась при этом рассмеяться, но безуспешно. — Мы изучаем карты и умудряемся разгромить всю германскую армию несколькими хорошо рассчитанными стратегическими маневрами. Но «папа Жоффр»[31] не имеет возможности пользоваться нашими благими советами… а потому Париж… должен… пасть.
— Неужели они доберутся до него… неужели не вмешается какая-нибудь могучая рука? — пробормотал Джон Мередит.
— Я теперь веду уроки как во сне, — продолжила Гертруда, — а потом возвращаюсь домой, закрываюсь в своей комнате и все хожу и хожу. Я уже протоптала дорожку на ковре Нэн. Мы так ужасно близки к этой войне.
— Эти немцы уже в Сенлисе[32]. Ничто и никто не сможет спасти теперь Париж, — простонала кузина София.
Кузина София пристрастилась к чтению газет и на семьдесят первом году жизни узнала гораздо больше о географии севера Франции (если и не о произношении французских географических названий), чем сумела выучить в школе.
— Я не такого плохого мнения о Всевышнем, да и о Китченере тоже, — упрямо возразила Сюзан. — Я вижу, есть в Штатах какой-то Бернсторфф[33], который утверждает, будто война окончена и Германия победила… и, как я слышала, Луна с Бакенбардами говорит то же самое и очень этим доволен, но я могла бы напомнить им обоим, что довольно опрометчиво считать цыплят до наступления осени и что встречались медведи, жившие еще долго после того, как их шкуры поделили.
— Почему же британский флот не вмешается? — упорствовала кузина София.
— Даже британский флот не может плавать по суше, София Крофорд. Я не оставляю надежды на победу и не оставлю, несмотря на Томаскоу и Моббадж[34] и все прочие подобные места с варварскими названиями. Миссис докторша, дорогая, не можете ли вы сказать мне Rheims — это Раймс? Или Римз? Или Реймс? Или Ремз?
— Я думаю, Сюзан, это скорее похоже на «Рэнс».
— Ох, эти французские названия! — простонала Сюзан.
— Говорят, что там немцы почти полностью разрушили церковь[35], — вздохнула кузина София. — Прежде я всегда думала, что немцы — христиане.
