Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера
— Ты откуда? — спросил Георгий.
— Я лаз, сударь.
— А как же ты, лаз, очутился здесь? — Я пленник царя Георгия, сударь.
Георгий еще более удивился. Лазов никогда не брали в плен его воины. В Ухтике было взято в плен много греков, в Анатолике-армян. Греков он определил в каменщики, армян освободил, А про лазов он не помнил.
— Тебя из Лазики привезли сюда? — переспросил Георгий.
— Нет, из Пхови, сударь.
— Как тебя звать?
— Арсакидзе, сударь.
— Как же ты очутился в Пхови, несчастный лаз? — Отец мой был зодчим у кветарского эристава,
— А где теперь твой отец?
— Его убили царские воины при взятии Кветари. Георгий вспомнил фамилию, которую упоминала Шорена в Кветарском замке в тот злополучный вечер.
— Разве Колонкелидзе строил церкви?-снова обратился он к юноше.
— Одно время я и отец строили церкви, но кветарский эристав вдруг переменил веру, стал разрушать церкви и строить крепости,
Георгий умолк.
— А кого же ты поймал там на дереве? — обратился Эстате к Арсакидзе.
— У меня улетел обученный сокол, вот я и поймал его, — ответил лаз, подняв со дна ямы сокола с перевязанными крыльями, и показал охотникам.
— А для чего тебе теперь сокол, ведь перепелиный лет уже кончился? — спросил Георгий.
— Я буду с соколом охотиться на журавлей.
— Где ты этому выучился, юноша?
— В Лазике, сударь, там на журавлей охотятся с соколами.
Георгий удивился. Арсакидзе вылез из ямы. Эстате обрадовался, — подошел поближе к юноше и стал разглядывать его с ног до головы.
— Да не тот ли это юноша, что зарезал петуха под деревом? — спросил царь Ломаисдзе.
Эстате кивнул головой.
— Тот самый, Глахуна.
— Скажи мне, юноша, зачем ты зарезал петуха под дубом? — обратился Георгий к Арсакидзе.
— На прошлой неделе я выздоровел от оспы и потому принес в жертву красного петуха.
— Где такой обычай?
— У нас в Лазике.
Арсакидзе развязал крылья соколу, надел на большой палец левой руки кожаную рукавичку и посадил на нее птицу. Затем погладил сокола правой рукой от головы до хвоста, приласкал хищника.
Сокол злыми глазами озирался на незнакомых людей. Арсакидзе шел впереди, за ним следовали четыре охотника. Не успели охотники дойти до каменистого берега Арагвы, как из ключевины взлетел журавль. С юношеским восторгом стал следить Георгий за тем, как Арсакидзе натравливал сокола на летящую птицу.
Журавль, взлетев в небо и расправив крылья, поплыл по воздуху. Сокол взмыл ввысь и вмиг очутился над журавлем. Журавль отклонился от хищника и полетел к западу. Сокол отстал немного, но затем быстро нагнал журавля, всадил в него когти и кинул его вниз..
С криком побежали охотники к тому месту, где упал журавль. Георгий забыл про боль в ноге и первым очутился у цели. В высохшем русле реки бился журавль. Сокол сидел на нем с расправленными крыльями и клевал свою жертву, водя кругом зрачками цвета проса.
Арсакидзе посвистел соколу, подкрался, приласкал его, погладил по голове. Сперва высвободил его средний коготь, а затем по очереди и остальные, достал из кармана кусок мяса и, отобрав у сокола журавля, дал ему взамен мясо.
Кровь бежала из запрокинутой, как тонкое горло лекифа, шеи журавля. Он захлопал крыльями и судорожно вытянул их. Странный беспомощный звук вырвался из его горла. Затем зрачки у журавля побелели, и он покорно отдался смерти.
Георгий шел рядом с Арсакидзе, не сводя глаз с сокола.
— Где ты поймал эту птицу, юноша?
— В Сапурцле, сударь.
— А хороши ли черные соколы на охоте?
— Черный сокол хороший ловчий, но его трудно приручить. Дурной нрав у него, упрям, строптив и залетает далеко.
— А что скажешь о соколе ржавого цвета?
— Такой сокол — разиня.
— А рыжий?
— Рыжий лучше и черного и ржавого, сударь, но лучше всех сокол стального цвета: он крупный, быстро приручается, и нрав у него покладистый.
Георгий шел молча. Он думал о Шорене, вспомнил о взятии Кветарской крепости, вспомнил о том, как выжгли глаза Колонкелидзе, и горькой показалась ему жизнь. Царь и Звиад нагнали тогда пленных в пути. С исцарапанными щеками ехала верхом Шорена, рядом с ней Арсакидзе с закрученными назад руками.
«Каким приятным юношей был он тогда и каким стал несчастным в плену, бедняга», — подумал о нем Георгий и вновь обратился к Арсакидзе:
— Чем ты занимаешься теперь в Мцхете?
— Я работаю подмастерьем у Фарсмана Перса, сударь.
— Фарсман хороший мастер? — спросил царь.
— Он очень своенравный, ни с чьим советом не считается, трудно с ним работать.
— А ты можешь работать самостоятельно?
— А как же, сударь, ведь я выстроил церковь в Цхракари еще два года тому назад.
Георгий видел эту церковь.
— А у нас ты строил что-нибудь?
— Я закончил в этом году Итвалисскую церковь. Гебргий знал и эту церковь, она, ему нравилась. «Нужно поговорить с этим юношей, — может быть, он пригодится для строительства Светицховели». — Зайди-ка завтра к царю, — неожиданно сказал он, — говорят, что католикос и царь Георгий хотят строить Светицховели.
— А кто меня до царя допустит?
— Завтра приходи во дворец, я там буду и представлю тебя царю.
Охотники улыбнулись.
Арсакидзе заметил это и тоже улыбнулся. Он посмотрел на того, кого охотники звали Глахуной, оглядел его убогую одежду и подумал: «Обманывает меня этот рыжебородый».
Наступил вечер.
Сумерки спустились на берега Арагвы, в лесу все затихло, по небу неслись к югу караваны журавлей. Кричали отставшие одинокие птицы. Одна-единственная звездочка мерцала в небе. Красные и желтые стога облаков пылали над далекими ледниками Кавкасиони. Когда караульная стража открыла охотникам ворота Мухнарской крепости, Георгий обернулся назад. И снова ему померещилось: на белоснежной вершине стоял храм, объятый пламенем.
Георгий тревожно перекрестился и молча вошел в ворота крепости.
XXI
Неподвижно сидит Фарсман Перс в грузинском кресле, украшенном орнаментами, и смотрит на санатлойскую окраину, разрушенную землетрясением.
Бледный свет скупо проникает в окно, кладет блики на изогнутый, как клюв коршуна, нос и пергаментно-желтое безбородое лицо Фарсмана. Дымит в наргиле опиум, мерцает луч, зеленоватый, как бенгальский огонь. Синий дым разбухает, словно хлопья шерсти, и, лениво извиваясь, тянется к высоким сводам, каменной палаты. Судя по бойницам и амбразурам, можно догадаться, что палата эта некогда была крепостью или капищем. На полках валяются в беспорядке фолианты, пергаментные свитки, ступки и пиалы.
На стенах еще видны следы выцветших фресок. Крылатые львы сцепились в схватке вокруг венца; у грифона с задранным кверху хвостом застряла в горле нога человека; всадник с нимбом пронзает копьем глотку дракона.
Седобородый мцхетский эристав с диадемой на голове, опоясанный позолоченным мечом, держит в руках изображение храма. Там же висят чертежи и планы церквей, крепостей, топорики и резцы для тесания камней, треугольники и наугольники.
Из окна на черном фоне видны санатлойские развалины. Обнаженные, разрушенные дворцы, колокольня с обвалившимся куполом, одиноко торчащие дымоходы печей возвышаются над разрушенными стенами.
Слева виден сосновый лес, занесенный снегом.
Глядит Фарсман на отягощенные снегом сосновые ветки, похожие издали на лапы какого-то зверя. Слышит, как они ломаются, как падают ледяные сосульки с карнизов разрушенного купола колокольни.
Из лесу выходит горбатая женщина. Снег хрустит под ее ногами на утоптанной тропинке. Идет по ней рабыня Теброния и тащит на согбенной спине вязанку дров.
Справа дорога на крепость Мухнари. По ней лениво тянется караван верблюдов, звенят бубенцы, фыркают мулы, слышно, как погонщик покрикивает на них, как свистит его плеть.
Снова наступает тишина. Фарсман слышит, как Теброния топает ногами по коридору, отряхивает снег со своей одежды.
Рабыня приоткрыла дверь. Неприязненно взглянул Фарсман на ее лицо, покрытое уродливым родимым пят ном. От холода еще больше покраснело и без того красное, как вареный рак, пятно на лице Тебронии.
Вдруг зашевелились ее толстые, негритянские губы, что-то буркнула она про себя, потом подошла к камину, раскидала в нем головни и подбросила дров.
Фарсман отвел от нее глаза и снова посмотрел на колокольню. Вороны облепили ее, зловеще каркая… В комнату крадется темнота. Теброния шарит в нишах, берет в руки зажженную лучину, зажигает восковые свечи.
Мерцают свечи. Слышно карканье ворон, перезвон бубенцов.
Дверь быстро открылась. Фарсман всматривается в темноту коридора. Вошедший отряхнул снег с ног и направился прямо к креслу.
Взглянув на хозяина, он низко поклонился.
— Добрый вечер, мастер.
Фарсман узнал Константина Арсакидзе и глазами указал ему на треногий стул. Арсакидзе на другой день после разговора с Глахуной на охоте встретился с царем и с католикосом во дворце. Его обширные знания и смелость поразили царя. Особенно понравилось ему, что Арсакидзе знает наперечет все памятники, грузинского зодчества.
