Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения
Она старательно вылизала языком оба слепых глаза бабушки:
— Вот вам самое настоящее благословение. Бремя всех своих сердечных скорбей препоручите Господу Богу… Иначе душа не сможет подняться ввысь.
Говоря это, она гладила её по груди и плечам.
Из бабушкиных глаз, вскипев, покатились слёзы. Родительница благословила тётушку, потом и меня. Я ещё не до конца залечил плеврит, вдобавок страдал тем, что у меня часто пучило живот, но, приняв простое благословение, я почувствовал, как по всему моему телу разливается жар (дня через два-три я вдруг заметил, что меня уже не пучит, и я мог есть без вреда для себя всё, что угодно).
— Вы, наверное, утомились с дороги, пожалуйте отдохнуть после обеда. — Родительница провела нас в пристройку.
— Как хорошо, что мы проделали этот путь. Поистине время учит. Вера нас не обманула! — Бабушка была в сильном возбуждении, я же тотчас уснул.
Проснувшись под вечер, я увидел, что бабушка и тётушка в соседней гостиной беседуют с Родительницей о домашних делах и предках так, как если бы они жили вместе с давних пор. Я мог только подивиться этой необычной беседе. Я уже понял, что передо мной вовсе не простая деревенская баба.
Мы остались на две ночи. То, чему я стал свидетелем за эти три дня, напоминало о слышанных мною в детстве рассказах про чудеса, которые творила основательница. Мать, приведшая колченогую девочку, со слезами радости наблюдала, как её дочь бегает по комнате. Мужчина — когда его принесли, он корчился от аппендицита — вставал и приседал, ещё сомневаясь в том, что боль рассосалась. Старик с камнем в печени, не веря тому, что от простого наложения рук камень перестал ныть, поглаживал себя по животу. Приходили за советом люди, потерпевшие неудачу на работе, люди, жаловавшиеся на неурядицы в семье… Наконец Родительница начала с жаром поучать. Человек — это Бог. Человек должен стать Богом. Прежде чем подновлять дом, следует обновить своё сердце. Наступила осень, когда всем нам надлежит заняться перестройкой своего сердца. В каждом сердце должно воздвигнуть Алтарь Сладчайшей Росы. Япония — основание солнца, и благо Японии должно быть явлено в каждом сердце…
Я потерял веру. Но я не мог оставаться безразличен к участи миллионов верующих в учение Тэнри, не мог сомневаться в исконной силе вероучения. С юношеской пылкостью я полагал, что будущее во многом зависит от того, действительно ли эта на первый взгляд простая деревенская старуха, Родительница, явилась вослед основательнице учения для того, чтобы совершить подвиг спасения мира.
В ту осень я встретил любовь, которая оказала сильнейшее влияние на моё будущее. Так что и в моей жизни произошёл большой переворот.
4Я написал, что у меня не осталось в памяти, как я жил с родителями. Для меня "отец" и "мать" всегда были пустыми, лишёнными смысла словами. С ранних лет, когда мне при встрече говорили: это твой отец, это твоя мать, я не испытывал к ним никакой любви. И всё же в глубине души продолжало хорониться семя любви, взыскующее родительской ласки. Здесь таилась неведомая другим людям причина моих страданий. Любовь между родителями и детьми — чувство, которое вызревает само собой по мере взросления и воспитания…
Для многих учащихся лицея по молодости лет родительская любовь была в тягость. Один мой приятель, у которого в ту пору умерла мать, признался мне:
— Наконец-то я смогу пожить в своё удовольствие!
Его слова показались мне верхом нелепости. Наверное, причина была в вышеупомянутом "семени любви", ибо, несмотря на свой возраст, я всё ещё продолжал тосковать по родительской ласке. Именно поэтому я так легко растрачивал в то время свою любовь.
Кажется, я познакомился с мадам С. в конце первого года учёбы в лицее. Её сын учился в средней школе на несколько классов позже меня. Вероятно, я познакомился с ней через директора школы, но точно не помню, каким образом у меня завязались столь близкие отношения с её семьёй. Как бы там ни было, я быстро привязался к ней как к матери, и она в свою очередь проявляла большую заботу обо мне.
С. был фабрикантом и часто останавливался в Токио, но его болезненная супруга жила на вилле в окрестностях Нумадзу. Когда она приезжала в Токио, я встречал её в зале ожидания на станции Симбаси; возвращаясь домой на каникулы, посещал её на вилле, где мы обыкновенно вели разговоры о прочитанных мною книгах. Мадам в то время покровительствовала нескольким нуждающимся студентам и, скорее всего, относилась ко мне как к одному из них, но я, начитавшись "Исповеди" Руссо, считал своим долгом пылать к ней почтительною страстью и всячески выказывать свою преданность, подражая в этом великому швейцарцу, поклонявшемуся, как своей матери, госпоже X. (сейчас уже не могу вспомнить её имени). М. была одной из трёх её дочерей. Она училась в Токийском женском университете. Посещая мадам С., я часто виделся с М. Мы обменивались книгами, вместе читали, обсуждали прочитанное. Однако прежде чем мы осознали, что любим друг друга, прошло немало времени — я уже был тогда на втором курсе университета.
В конце концов жизнь в общежитии, о которой я когда-то так страстно мечтал, сделалась мне невыносима, и я покинул его стены. Получая кредит на учёбу, я не был стеснён в средствах и вёл жизнь более или менее вольготную, но у меня появилась потребность сосредоточиться на себе. Мне многое хотелось прочесть, многое продумать, а жизнь в общежитии этому только мешала. Рано гасили свет, так называемые "штурмы" (ночные нападения старших ребят на первокурсников) не давали уснуть. Я оправдывал своё решение тем, что пребывание в общежитии наносит вред моему духовному развитию, но главная причина была в том, что мне стали невыносимы тамошние порядки. Хоть это не поощрялось, я решил жить на стороне.
Покинув общежитие, я присоединился к старшему брату, который вместе с тремя своими товарищами жил в районе Хонго.
Брат учился на втором курсе Императорского университета. Он вместе с тремя своими друзьями, которые были на год его младше, сняли двухэтажный дом и наняли служанку, но один из друзей, некто Н., через какое-то время переехал в пансион, и я смог занять освободившееся место. Поскольку все мои новые приятели были студенты, они вставали после того, как я уходил в лицей, а возвращались поздно, когда я уже спал, так что мы почти не встречались. Я обрёл наконец тишь и покой, как если бы жил один в просторном доме. Какое же это было счастье — впервые иметь целую комнату в своём собственном распоряжении! Вдобавок служанка Миса хорошо готовила, держала дом в отличном порядке, стирала и латала вещи, которые я принёс с собой из общежития. Она каждый день переставляла цветы на наших четырёх столах и с помощью этого невинного трюка создавала впечатление, что у каждого из нас всегда свежие цветы. Пешая прогулка до лицея также вносила приятное разнообразие. Я чувствовал себя так, будто мне впервые в жизни даровали временную передышку. Но этому не суждено было продолжаться долго.
Прошло два месяца со времени моего переселения, как вдруг однажды вечером Миса подсела к моему столу и, глотая слёзы, сказала, что мне было бы лучше как можно быстрее переехать куда-нибудь в другое место или, если мне так больше хочется, вернуться в общежитие. Я спросил, что случилось. Она уткнулась лицом в циновки и не отвечала, всхлипывая. Из студентов ещё никто не вернулся, в поведении Мисы обнаружились явные признаки истерики. Мне стало как-то жутко, я не знал, что делать. Заливаясь слезами, Миса сказала:
— Я чувствую недомогание, поэтому собираюсь взять отпуск. Этим я причиню господам неудобство. Все прочие как-нибудь обойдутся, но перед вами мне стыдно. Поэтому, пока я ещё могу работать, извольте подыскать себе другое место.
За неделю-две перед тем она время от времени, ссылаясь на боль в желудке, отлёживалась в постели, но по ней не было видно, что она серьёзно больна, и к тому же, оправдываясь, она едва сдерживала слёзы, всем своим видом показывая, что тому есть какая-то особая причина. Наконец Миса призналась, что готовится стать матерью ребёнка Н. и не может оставаться в служанках у его приятелей. Н., узнав, что она брюхата, не только сбежал из совместно снятого дома, но и прекратил с ней видеться. А Миса, ради его честного имени, скрыла всё от его друзей-студентов, сказав лишь, что хотела бы взять отпуск.
— Я буду заботиться о ребёнке. Для меня большое счастье носить ребёнка от такого господина, как Н.!
Не в силах понять чувств Мисы, которая не питала злобы к бросившему её любовнику и только печально улыбалась, я был в негодовании от его поступка. Но я не был с ним знаком лично, поэтому на следующий день рассказал обо всём брату и попросил его переговорить с Н., чтобы тот взял на себя ответственность. Брат также был неприятно удивлён происшедшим, но заявил, что не его дело говорить об этом с Н. Между нами разгорелся яростный спор. Брат был того мнения, что, поскольку у Н. есть невеста, нам следует закрыть на всё глаза и предоставить Н. и Мисе решить это дело между собой. Я настаивал, что именно потому, что у Н. есть невеста, мы должны не только потребовать, чтобы он взял на себя ответственность, но и сообщить всю правду его невесте. После перепалки с братом я понял, что не в моих силах как-либо помочь Мисе и мне не остаётся ничего другого, как съехать с квартиры.
