Джованни Боккаччо - Итальянская новелла Возрождения
Новелла CXXV
Карл Великий думает, что обратил некоего иудея в христианскую веру, но иудей этот, находясь с ним за столом, заявляет ему, что он сам должным образом не соблюдает христианской веры, после чего означенный король оказался побежденным
Король Карл Великий был превыше всех других королей в мире, самым великим и отважным, так что, если рассуждать о доблестных христианских синьорах, более всех прославились своей доблестью трое: он, король Артур и Готфрид Бульонский[31], а из язычников трое других: Гектор, Александр Великий и Цезарь, и трое среди иудеев: Давид, Иисус Навин и Иуда Маккавей[32].
Обратимся к нашему рассказу.
Когда король Карл Великий завоевал всю Испанию, в его руки попал некий иудей, или испанец, или вообще язычник, который был человеком умным и находчивым. И вот король, принимая во внимание достоинства этого иудея, решил обратить его в христианскую веру, и это ему удалось. Однажды утром, когда иудей сидел за столом с означенным королем, восседавшим вверху стола, как это принято у синьоров, какой-то жалкий нищий сидел тут же внизу, не то на земле, не то на низкой скамеечке за убогим столом, и ел.
Дело в том, что король этот всегда во время еды кормил таким образом одного или нескольких бедняков для спасения своей души.
Иудей, увидев, как кормят этого бедняка, спросил короля, кто он такой и что означает, что он так ест.
Король отвечал:
— Это нищий во Христе, и милостыню, которую я ему подаю, я подаю Христу, ибо, как ты знаешь, он учит нас, что всякий раз, как мы оказываем благодеяние единому от малых сих, мы его оказываем и ему.
Иудей говорит:
— Синьор мой, вы мне простите то, что я вам скажу?
— Говори что хочешь.
И тот говорит:
— Много глупых вещей нашел я в этой вашей вере, но эта мне кажется глупев всякой другой. Ибо, если вы верите в то, что этот нищий — ваш господь Иисус Христос, то на каком основании вы с позором кормите его там, на земле, тогда как сами с таким почетом едите здесь, наверху? По правде говоря, мне кажется, что вы должны были бы поступить как раз наоборот, а именно, чтобы вы ели там, а он здесь, на вашем месте.
Король, чувствуя себя уязвленным настолько, что ему уже трудно было защищаться, привел множество всяких доводов, но иудей оставался при своем, и, в то время как синьор думал, что ему удалось приблизить иудея к истинной вере, он его отдалил от нее на тысячи миль и вернул к его прежней вере.
А разве не правду сказал этот иудей? Какие же мы христиане и что у нас за вера? Мы щедро отдаем богу все, что нам ничего не стоит, как то: «Отче наш», «Богородицу» и другие молитвы; мы бьем себя в грудь, надеваем власяницу, гоняем на себе мух[33], ходим за крестным ходом и в церковь, набожно выстаиваем обедни и делаем многие подобные же вещи, которые ничего нам не стоят. Но если нужно накормить нищего, даем ему немного бурды и загоняем его в угол, как собаку; а когда нужно пожертвовать неимущим, мы обещаем им бочку плохого вина, мелем червивое зерно и сбываем другие припасы, которые нам не по вкусу, — и все это мы отдаем Христу. Мы, думаем, что он страус, который даже железо переваривает. У кого дочка косая, хромая или кособокая, говорит: «Я хочу отдать ее богу», а здоровую и красивую оставляет себе. А у кого сын убогий, молит господа, чтобы он его к себе призвал; у кого он хороший, тот молит господа, чтобы он его к себе не призывал, но даровал ему долгую жизнь. И так я мог бы перечислить тысячу вещей, из которых худшие мы отдаем тому самому господу, который даровал и предоставил нам все.
Таким образом, доводы иудея были, безусловно, неопровержимы, ибо в этом мире лицемерие подчинило себе человеческую веру[34].
Новелла CXXXVI
Мастер Альберто доказывает, что флорентийские женщины по своей тонкости превосходят лучших в мире живописцев, а также что они любую дьявольскую фигуру превращают в ангельскую и чудеснейшим образом выпрямляют перекошенные и искривленные лица
В городе Флоренции, который всегда отличался обилием людей незаурядных, были в свое время разные живописцы и другие мастера. Находясь однажды за городом, в местности, именуемой Сан Миньято а Монте, для живописных и иных работ, которые должны были быть выполнены в тамошней церкви[35], и после того как они поужинали с аббатом, наевшись вволю и вволю напившись, эти мастера стали задавать друг другу всякие вопросы. И в числе других один из них, по имени Орканья[36], бывший главным мастером в знатной часовне Богородицы, что при Орто Сан Микеле, спросил:
— А кто был величайшим мастером живописи? Кто еще, кроме Джотто[37]?
Один говорил, что это был Чимабуэ, другой — Стефано, третий — Бернардо, четвертый — Буффальмако; кто называл одного, а кто — другого.
Таддео Гадди[38], который был в этой компании, сказал:
— Что правда, то правда. Много было отменных живописцев, и писали они так, что это не под силу человеческой природе. Но это искусство пало и падает с каждым днем.
Тогда один, по имени Альберто[39], который был великим мастером мраморной резьбы, сказал:
— Мне кажется, что вы сильно заблуждаетесь, и я вам ясно докажу, что природа человеческая никогда еще не была так тонка, как сейчас, особливо в живописи и в резьбе по живой плоти.
Все мастера, услыхав его слова, стали смеяться, полагая, что он не в своем уме. Альберто же продолжал:
— Вот вы смеетесь, но если хотите, я вам это поясню.
Один из них, которого звали Никколао[40], сказал:
— А ну-ка, поясни, хотя бы из любви ко мне.
Альберто отвечает:
— Изволь, раз тебе хочется, но всем вам придется выслушать меня (так как все кругом раскудахтались, точно куры).
И Альберто сказал так:
— Я полагаю, что во все времена высшим мастером живописи и ваяния фигур был господь бог. Однако мне кажется, что при всем множестве созданные им фигуры обнаруживают большие изъяны, которые в наше время и научились исправлять. Кто же эти современные живописцы и исправители? Это — флорентийские женщины. И был ли когда-либо живописец кроме них, который делал бы по черному или из черного белое? Иной раз родится девочка, а то и не одна, черная, как жук. И вот ее здесь потрут, там помажут гипсом, выставят на солнце и сделают ее белее лебедя. И какой же красильщик по полотну или по шерсти или какой живописец сумеет из черного сделать белое? Разумеется, никакой, ибо это против природы. А если попадется особа бледная и желтая, ее при помощи всяких искусственных красок превратят в розу. А ту, которая от природы или от времени кажется высохшей, они сделают свежей и цветущей. И, не исключая ни Джотто, ни кого другого, нет такого живописца, который раскрасил бы лучше, чем они. Но больше того, если у кого-нибудь из них лицо окажется нескладным и глаза навыкате, — они у нее тотчас же станут соколиные; нос будет кривой — тотчас же выправят; челюсть ослиная — тотчас же выправят; плечи будут бугристые — тотчас же их обстругают; одно плечо будет выше другого — будут конопатить их хлопком до тех пор, пока они не покажутся соразмерными и правильными; а также и грудь и бедра. И все без всякого резца, с которым и сам Поликлет[41] не знал бы, как поступить. Словом, я говорю вам и утверждаю, что флорентийские женщины — большие мастера живописи и резьбы, чем кто-либо из мастеров, ибо совершенно очевидно, что они восстанавливают то, чего не доделала природа. А если вы мне не верите, обыщите весь наш город, и вы не найдете почти ни одной женщины с черным лицом. И это не потому, что природа их всех сделала белыми, а потому, что большая часть из них побелела благодаря искусству. И это касается и лица их и тела, так что все они, каковы бы они ни были от природы — прямые, кривые или перекошенные, — приобрели красивую соразмерность благодаря их собственной великой изобретательности и искусству. Дело мастера боится.
И, обращаясь ко всей компании, спросил:
— Что вы на это скажете?
Тогда все зашумели и единогласно воскликнули:
— Ай да мастер, здорово рассудил!
И после того как вопрос был разрешен, они вышли на лужок, вручили Альберто председательский жезл, заказали вина прямо из бочки и отменно им подкрепились, сказав на прощание аббату, что все вернутся в следующее воскресенье и скажут свое мнение о том, что они обсуждали. Итак, в следующее воскресенье они вернулись все вместе, собираясь провести время с аббатом так же, как они провели его в тот день, с тою только разницей, что принесли с собой…[42]
Новелла CCII
Некий бедняк из Фаенцы, у которого отнимали постепенно его участок земли, звонит во все колокола и говорит, что правда умерла
