Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Папа! К тебе вчера приходил мистер Осборн Хэмли. Он выглядел совсем больным и, похоже, опасается за свое состояние.
Мистер Гибсон обернулся и посмотрел ей в лицо, однако ограничился следующими словами:
— Я съезжу к нему. Матери об этом не говори: ты ведь, надеюсь, не упоминала при ней об этом?
— Нет, — ответила Молли; она сказала миссис Гибсон о визите Осборна, но не о причине этого визита.
— Не говори ей ни слова; ни к чему это. Впрочем, если подумать, сегодня я туда точно не успеваю — и все же поеду.
В его голосе было нечто такое, что обескуражило Молли, которая до этого пыталась убедить себя, будто явственное нездоровье Осборна отчасти является «нервическим», или, иными словами, воображаемым. Она вспоминала, как его позабавило несуразное замечание мисс Фиби, и говорила себе, что человек, который считает, что ему грозит непосредственная опасность, не станет бросать такие лукавые взгляды; однако озабоченное выражение отцовского лица заставило ее вновь пережить потрясение, которое она испытала, увидев, как переменился за последнее время Осборн. Тем временем миссис Гибсон была поглощена чтением письма от Синтии, которое мистер Гибсон привез из Лондона; в те времена высоких почтовых тарифов использовалась любая возможность доставить послание из рук в руки, а Синтия в спешке забыла столько вещей, что прислала матери целый список необходимой одежды. Молли слегка недоумевала, почему Синтия не обратилась с этой просьбой к ней, однако ей было невдомек, что по отношению к ней в Синтии нарастало отчуждение. Синтия пыталась бороться с этим чувством, гнала его, называя себя «неблагодарной»; на самом же деле она просто убедила себя в том, что низко пала в глазах Молли, и невольно отвернулась от той, кому стали известны ее греховные тайны. Она прекрасно сознавала, что Молли, не рассуждая, вызвалась помочь ей действием, хотя действие это вызывало у самой Молли отвращение; она знала, что Молли никогда ни словом не помянет ее прошлые ошибки и прегрешения, однако само осознание того, что эта славная, безгрешная девочка знает о ней столько постыдных тайн, охладило привязанность Синтии к Молли и желание с ней общаться. Она жестоко корила себя за неблагодарность и при этом радовалась, что Молли сейчас далеко; говорить с ней так, будто ничего не произошло, было бы непросто, и равно непросто было писать к ней про забытые ленты и кружева — ведь последняя их беседа касалась совсем иного предмета и вызвала с обеих сторон целую бурю чувств. Миссис Гибсон держала письмо в руке и зачитывала вслух обрывки новостей, которыми Синтия перемежала список своих пожеланий.
— Мне кажется, Хелен не так уж тяжело больна, — заметила Молли спустя некоторое время, — иначе Синтии вряд ли понадобились бы розовое муслиновое платье и гирлянда из маргариток.
— Не вижу никакой связи между этими двумя вещами, — с неудовольствием отозвалась миссис Гибсон. — Хелен не столь эгоистична, чтобы постоянно держать Синтию при себе, даже если она еще не поправилась. Я бы, собственно, сочла своим долгом не отпускать Синтию в Лондон, если бы полагала, что она будет день и ночь находиться в гнетущей обстановке комнаты больной. Кроме того, Хелен, должно быть, приятно слушать яркие, жизнерадостные рассказы о приемах, на которых бывает Синтия, — даже если бы Синтия не любила развлечений, я бы настояла, чтобы она пожертвовала собой и веселилась как можно больше, ради Хелен. Уход за больным, по моим понятиям, состоит в том, чтобы поступаться собственными чувствами и желаниями во имя того, чем можно скрасить долгие и тягостные часы болезни. Вот только не многие погружались в этот предмет столь глубоко, как я!
Миссис Гибсон сочла необходимым в этом месте вздохнуть и только после этого вернулась к письму Синтии. Из этого довольно бессвязного послания, которое зачитывалось в бессвязных отрывках, Молли смогла заключить, что Синтия рада и счастлива служить опорой и утешением для Хелен, но при этом легко уступает уговорам принять участие в многочисленных мелких развлечениях, которыми дом ее дядюшки изобиловал даже в мертвый сезон. В одном месте миссис Гибсон наткнулась на имя мистера Хендерсона, но тут же перешла на бормотание «так-так-так…», звучавшее весьма таинственно, хотя Синтия написала всего лишь следующее: «Мистер Хендерсон посоветовал тетушке от лица своей матери проконсультироваться с неким доктором Дональдсоном, большим специалистом по болезни, которой страдает Хелен, однако дядюшка не вполне уверен, не нарушит ли тем самым врачебный этикет». Далее следовало очень нежное, очень тщательно продуманное послание к Молли — за словами особой признательности за помощь прочитывалось гораздо большее. Вог и все; Молли ушла несколько подавленная, сама не понимая почему.
Операция леди Камнор прошла удачно, было решено через несколько дней перевезти ее в Тауэрс, где она могла окрепнуть на свежем деревенском воздухе. Ее случай очень интересовал мистера Гибсона, тем более что его мнение, расходившееся с мнением двух-трех лондонских светил, в итоге оказалось верным. Вследствие этого, пока дама оправлялась, его часто вызывали на консультации; кроме того, у него хватало работы с его пациентами в Холлингфорде, да еще пришлось писать вдумчивые письма собратьям-медикам в Лондон, так что оказалось непросто выкроить три-четыре часа, необходимые на то, чтобы съездить в Хэмли и повидать Осборна. Впрочем, мистер Гибсон отправил Осборну письмо с настоятельной просьбой описать в подробностях все его симптомы, причем незамедлительно; получив ответ, он пришел к заключению, что особой срочности нет. Осборн в свою очередь просил его не тратить времени на поездку в Хэмли с одной лишь целью осмотреть его. В итоге визит был отложен до «более подходящего времени», а оно порой настает слишком поздно.
Все это время упорные слухи о встречах Молли с мистером Престоном, об их тайной переписке и свиданиях наедине в безлюдных местах набирали силу и приобретали форму скандала. Простодушная девушка проходила по тихим улочкам, даже не подозревая о всевозможных домыслах на ее счет и не ведая о том, что превратилась в городке в своего рода паршивую овцу. Служанки ловили обрывки разговоров, происходивших в хозяйских гостиных, и перетолковывали услышанное в своем кругу, преувеличивая и огрубляя все, как это свойственно необразованным людям. Мистеру Престону тоже стало известно, что молва объединяет его имя с именем Молли, впрочем вряд ли он сознавал, как далеко завело местных сплетниц пристрастие к сенсационности; он посмеивался над этим недоразумением, однако ничего не предпринимал, чтобы
