Пэлем Вудхауз - Что-то не так
– Осложняло, можно сказать.
– Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.
– Огрела?
– Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой. Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
– Уладилось? – Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало – ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. – Почему?
– Э?
– Почему это привело к счастливой развязке?
– Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла. Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
– Основательная была табакерка.
– Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа. Сейчас покажу. – Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся. – Стоящая вещица, – сказал он, любовно разглядывая банку. – Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя – неприятный был тип, лысоватый, – а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками – подняла банку и чпок! Вот так, – проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. – Джейн, – позвал он. – Дже-ейн!
– Да?
– Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку и у меня рука дрогнула…
16
Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит рядом, протягивая ему бокал с бренди.
– Глотните, мой мальчик, – сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
– Это вы меня? – спросил он.
– Э?
– Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже. Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
– Да, конечно, – признал он. – Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» – видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, – сказал я. – Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него – ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом и млеком рая напоен[26], так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
– Она меня поцеловала? – трепетно переспросил он.
– А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы – Фред? Но это – дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать – яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога. Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное – и, собственно, все. Видимо, Джейн – та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо -как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее. Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
– Где она? – вскричал он.
– Пошла за холодной водой, губкой, и… – Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. – Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
– Дядя Джордж… – процедила она сквозь зубы.
– Тихо. Тихо. У меня – срочное дело. До скорого, – сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
– О, Билл! – сказала она.
Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно – видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь – чумазой и в фартуке.
– Джейн! – прошептал он. – Джейн!
– Твоей голове, – сказала она через несколько секунд, – это скорее вредно.
– Полезно, полезно, – заверил Билл. – Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
– Нет.
– Ты действительно…
– Конечно.
И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
– Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто – я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
– Уильям что Холлистер?
– Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
– Собираюсь обмыть тебе голову.
– Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты – замечательная.
– Ну, что ты! Я самая заурядная.
– Вот уж нет. Ты прекрасна.
– Раньше ты так не думал.
– Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
– Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
– И очки?
– И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря: «Благослови вас Бог, дети мои».
– Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
– Крича «O-la-la»?
– Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
– Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
– Я не хочу мыть голову.
– У тебя огромная шишка.
– Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
