Джим Томпсон - Преступление
Так мы перебирали снимки, и он еще минуту-другую повспоминал про часы, купленные отцом, и вообще о том времени. Потом посмотрел на меня, и мне показалось, скулы у него напряглись.
— Видно... видно, все это нехорошо, да? — спросил он.
— Ерунда. Ты все рассказываешь правильно, Боб. Так и продолжай, и все будет о'кей.
— Н-но... что же мистер Клинтон сделает, если мы не сможем...
— Да провались он. Ты не совершил ничего дурного, и они с тобой ничего дурного не сделают. Ну-ка, давай еще разик взглянем на эти картинки...
Мы прошлись по снимкам еще раз. Все то же самое, только на этот раз он говорил медленно.
Я поднялся и прошелся по комнате. Он смотрел на меня и был готов повторять снова и снова, я же чувствовал, что уже на пределе и могу сорваться.
Я сгреб снимки, подошел с ними к окну и стал их потихоньку рассматривать на свет.
Ничего. Я уже знал каждый шаг его пути, и ничего это не дало. Ничего, что могло бы означать присутствие каких-нибудь людей — тех, кто мог его видеть.
Я отсмотрел последний снимок и громко выругался. И что ему было не дойти до поля для гольфа? Не спуститься чуть-чуть с холма, так чтобы его заприметили? Какого черта он торчал на тех проклятых камнях, когда...
Снимки выскочили у меня из рук, все, кроме одного. Я опять посмотрел его на свет, поворачивая так и сяк и прищурясь. И вдруг воскликнул:
— Ну-ка, Боб, давай сюда! Быстро, черт тебя побери!
— Д-да, сэр. — Он прямо так и подскочил. — Да, мистер Коссмейер?
— Вот это маленькое темное пятнышко далеко справа... видишь? Видишь, где я показываю? Пониже вон того пригорка — среди кустов, или травы, или чего-то там еще.
— Да, сэр. Вижу.
— Что это? Похоже на расчищенный участок.
— Да, сэр. Может быть.
— Может быть? Ты не знаешь? Ты там шляешься вдоль и поперек, изучил все в радиусе десяти миль вокруг и не знаешь, что это такое?
— Ну, там... вроде бы несколько негров и такая большая пожилая толстуха, страшноватая на вид, так что я решил —лучше держаться от них подальше... — Он взглянул на меня с тревогой.
— А видел ты — постой-ка! Ты ее видел только раз и больше там не появлялся?
— Н-ну, я думаю, больше. Нет, я видал ее довольно часто, ее и ребятишек.
— Точно? Когда это было последний раз?
— Ну, я... я.
— Господи, — взмолился я, — Господи всемогущий! Там огород, и люди туда приходят, ты их видел и не говоришь мне об этом! Ты что, не понимаешь, что они должны жить где-то поблизости? Бывал ты в тех зарослях? Когда ты в последний раз их встречал — хоть кого-то из них?
— Н-ну, не очень давно. Кажется, не очень. П-понимаете, я не... я старался на них не смотреть. Ну, то есть если я оказывался там, то отворачивался, чтоб они не подумали, что я подглядываю. Ну, я там старался обойти их и притвориться, что...
— Когда ты их в последний раз встречал? Да, я понимаю, ты притворялся, что не глядишь на них, но ты же, черт побери, был там и должен был их видеть. Ты наверняка знал, что они там, даже не глядя. Когда это было? Неделю назад, две? Несколько дней? В тот день, когда...
— Д-да, сэр, — он стал заикаться, — это было в тот день. Вот когда это было, да, сэр! Теперь я точно помню — это было в тот день, мистер Коссмейер! Я...
— Ты уверен? Боб, ты уверен?
Я схватил его за плечи и затряс. Потом взял себя в руки, отпустил и выпрямился.
— Извини, — произнес я. — Не обращай внимания, Боб. Ты же знаешь, как это бывает, когда человек разволнуется.
— Да, сэр, — с опаской отозвался он, — все в порядке, мистер Коссмейер.
— Ну, дело не в этом, понимаешь? Если ты их видел — хорошо, не видел — тоже хорошо. Только говори мне правду. Все равно все будет нормально.
— Я их видел. Может, на самом деле не видел, но знал, что они там. Кто-то из них там.
— Боб, — начал я, — скажи мне вот что. С самого начала я пытался заставить тебя вспомнить, видел ли ты кого-нибудь, не проходил ли кто мимо, не говорил ли ты с кем-то, кто мог бы подтвердить твое алиби на время совершения преступления. Я говорил с тобой в самый первый вечер; и сегодня мы с тобой возимся с этими фотографиями по той же причине. И я уверен, что и другие хотят того же — и мистер Клинтон, и сыщики, и газетчики. Ты все время настаивал, что никого не встречал, никого не можешь припомнить. И вдруг теперь говоришь мне — я убежден, не нарочно, теперь ты мне говоришь, что...
— Н-ну, — его голос дрогнул, — если вы не хотите, чтоб я так говорил, я не стану. Если вы говорите, что раньше я не говорил, — ну, пусть так.
Я утер пот.
— Я хочу, чтобы ты это говорил, Боб, но только если это правда, если ты уверен в этом. Вот почему я спрашиваю, как ты припомнил сейчас то, чего не мог припомнить раньше. Только чтобы удостовериться, понял?
Он опять облизнул губы и уставился угрюмо в пол.
— Ну, Боб? Как же ты вспомнил? Почему ты вспомнил теперь и не мог раньше?
— Ну, я старался не вспоминать. Ну, вы знаете, как это, — когда боишься чего-то и ничего не можешь поделать и пытаешься сделать вид, что его там нет. Ну вот так и со мной. Потому как там только эти негры и я — и вокруг больше никого. Я старался все это отогнать от себя, ну и вот...
Я кивал. Это снимало часть вопросов и звучало разумно — чего мы оба, безусловно, желали.
— Продолжай, Боб. Ты убеждал себя, что их там не было. И убедил. Ну и как ты теперь вспомнил, что они там были?
— Ну, — он отвел глаза, — что-то такое есть в том, как вы говорите или двигаетесь. Вроде я испугался, что не помню, и тут что-то припомнил. Ой, нет, я, конечно, не имею в виду, что вы на них чем-то похожи, но...
— Все в порядке. Не извиняйся, продолжай.
— Ну, я вспомнил, что они тоже на меня закричали. Завопили какие-то проклятия. Когда вы тоже — ну, это, — я вдруг вспомнил, как они завопили.
— А раньше такого не случалось?
— Не-а.
— Ты там ходишь день за днем, они тебя видят, и никогда такого прежде не было?
— Не-ет... Ну, может, однажды, когда я первый раз заприметил это место и та пожилая большая негритянка стояла и на меня смотрела. Может, она тогда что-то сказала.
— Но это давненько было. А после этого ничего похожего не случалось, вплоть до последнего дня?
— Не-а.
— Не «не-а», Боб, а «нет». «Не-а» меня не устраивает. Мне надо знать, почему...
— Ну, может, я так себя вел. Шагал прямо и не сворачивал с дороги. Как будто все мне нипочем. С вызовом как бы.
Ну что ж, и это звучало вразумительно. И одно с другим связывалось прекрасно... именно так, как нам нужно.
Я начал собирать фотографии и укладывать их в портфель.
— Хорошо, Боб. Отлично. Ты, конечно, понимаешь, мне надо отыскать этих негров и с ними поговорить. Чтобы они подтвердили твой рассказ.
— Ну да.
— Я должен их найти, Боб. Им придется поклясться, что это все правда. И если они откажутся, нам придется плохо. То есть, если ты ошибся, мы влипнем.
Он помрачнел:
— Да, но я за них не в ответе. Они могут сказать — меня там не было, просто из вредности. Они вообще вели себя не очень-то дружелюбно, так что могут и сказать.
— Боб, — сказал я, — посмотри на меня.
— Ну, смотрю — и что? — С минуту он пристально глядел в мои глаза, потом его лицо скривилось, и он заплакал. — Ч-что вы от меня хотите? — всхлипывал он. — Что вы хотите, чтобы я сказал, в конце концов... Если вы не хотите, чтобы я говорил, я не стану...
* * *...Я припарковался у подножия холма и взобрался на вершину. Увидел огород с несколькими рядами желтеющей кукурузы, увядающей картошкой и стелющейся фасолью. Потом наткнулся на дорожку и пошел по ней в заросли.
Их жилище было собрано из упаковочных коробок, кусков железа, расплющенных консервных банок и тому подобной дряни. Кроличья клетка, переделанная из старой корзинки для птицы, стояла на ножках перед их жильем; под деревьями скреблись несколько линялых кур. Два негритенка — лет по тринадцать — пятнадцать — лущили бобы в кастрюльку, а третий — лет около десяти — смотрел на них. Я крикнул им: «Привет!» — и они вскочили на ноги. Мальчик постарше заслонил собой остальных. Не сводя с меня глаз, он бросил через плечо: «Мама, тут какой-то белый дядя».
Было что-то тягостное в том, как он произнес «белый дядя». И что-то было тягостное в женщине, появившейся на пороге и молча представшей передо мной подбоченясь. Я понял, что имел в виду Боб, когда упомянул, что она нехорошо выглядела.
Все это предвещало нелегкий для меня разговор. Но я больше думал о причинах, лежавших за этим. Что с ними было, что им говорили и что с ними делали, если они так вели себя?
И еще я задумался, отчего Клинтон так выразился при мне. Он извинился. Сказал, что не имел этого в виду, и мне хотелось этому верить. Но отчего же, если он не имел ничего в виду, фраза так легко слетела у него с языка? Если человек так не думает, как же он может так говорить?
Ну... да не важно. Это было непреднамеренно, просто, к несчастью, сорвалось с языка — и лучше всего забыть. И я забыл. Во всяком случае, зла не затаил.
