Иван Горбунов - Сцены из народного быта
Владимир. Да с огнем еффехтней, это твоя правда. А ежели можно у тебя рыбы какой достать и уху нам сейчас приготовить? Я бы теперь порционную стерлядку по-русски съел.
Иван. А то по какому же ее есть?
Владимир (с иронией). Дурак!
Иван. Посмотрю я на тебя, Владимир Николаич, барином тебя назвать нельзя, а говоришь ты…
Владимир. Поживи в обществе – и ты будешь говорить по-другому… Так можно относительно рыбы?
Дедушка Степан. Сейчас, батюшка, гость дорогой. Вася, поди-ко с ведерочкой, сачок возьми. Зацепи там… сейчас, батюшка, сейчас. Давно ты не бывал у меня… Прежде все бывало…
Владимир. Обстоятельства разные… да и некогда.
Иван. Опять это и барин его теперича прогнал, места искать надо… А места нынче – поди-ко сунься.
Владимир. Нас никто не прогонит, мы сами уйдем, но бить себя не позволим… Не тронь! Не то время! Другой коленкор, вот что!.. (К Ардальону.) Дай огня.
Ардальон. Сейчас, Владимир Николаевич.
Дедушка Степан. Что у вас за дела с ним вышли?
Владимир. Сам посуди, Степан Архипыч, человек ты умный: нет никакой возможности. При моем положении и вдруг…
Иван. В ухо!
Владимир. Ведь это черт знает что такое!..
Дедушка Степан. Хорошего мало.
Владимир. У меня крестный отец титулярный советник, крестная мать… какими они глазами на меня смотреть должны… Нет, шалишь!.. Не позволю!
Ардальон. Ежели над собой позволять…
Владимир. Сверни папироску.
Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич.
Владимир. Раз ему спустил, два спустил, на третий говорю: «Нет, говорю, ругаться вы можете сколько угодно, а оскорблять действием я себя не позволю. Не тот коленкор!» Поехали мы зимой на медведя, а я в это самое время влюблен был и, как нарочно, в этот день свидание назначил. Ты знаешь, что значит девушке свидание назначить и, между прочим, обмануть. И ее в конфуз поставить, и самому стыдно. Смерть мне ехать не хотелось, но делать нечего. Стали на номера. Мороз, страсть! Прислонился я к дереву, да и думаю: жуирует она теперича жизнию, делает променаж по Невскому, без друга… а я здесь зябну как собака. И так мне грустно стало, такие мечты пошли…
Ардальон. Известно, в этаком положении.
Владимир. Дай огня.
Ардальон. Сейчас, Владимир Николаич.
Владимир. Думаю: как бы мне было приятно заключить ее в своих объятиях, в это время медведица, пудов четырнадцать… фюить!.. За линию… Так я и замер…
Иван. Ну, а он тебя сейчас клочить – не зевай… Я бы тебя не так; я бы тебя…
Вася (входит). Два головля, четыре окуня, а плотву я не считал.
Владимир. Заправляй скорей… (К Ардальону.) Ну-ко, сделай коленце. (Играет.) Али песню спеть… Затягиваю. (Поют.)
Не шумите-ко вы,Да вы ветры буйные!Не бушуйте-ко вы,Да вы леса темные!Ты не плачь-ко, не плачь,Душа красна девица…
Иван. Нет, постой, вот что: помнишь, ты в кабака действовал…
Владимир. В каком кабаке?
Иван. Пьяный в те поры… в Саюкинском… Пел он, Степан Архипыч, песню санкт-петербургскую, как чудно… страсть!..
Владимир. Я не помню.
Иван. Да об покрову… Ну, еще тебе лопатки назад скрутили… И что вы, черти, в те поры водки сожрали… Кажинный по стаканчику поднес, песня-то очень складная.
Владимир. Играй.
Ардальон играет.
Я по травке шла,Тяжелехонько несла —Коромысло да валек,Еще милого платок.Я на камушек ступила,Чулок белый замочила.Мне не жалко туфелька —Жалко белого чулка.Я с хозяином расчелся —Ничего мне не пришлось
Иван. Жизнь вам, холуям, умирать не надо.
Сборник «Складчина». 1874 г.
Послесловие
Неподражаемый рассказчик
«Кажинный раз на этом месте…» Немногие знают, что эти крылатые слова впервые произнес прославленный рассказчик Иван Федорович Горбунов.
Крестьянский сын из подмосковного фабричного села Ивантеевка, «из-за стесненных средств» покинувший третий класс гимназии, Горбунов занимается перепиской, дает уроки в небогатых купеческих домах Замоскворечья. Он наблюдает быт и нравы московского захолустья, жадно вслушивается в удивительные извивы образной русской речи, почти ежедневно посещает дешевый раек Малого театра.
Москва 1849 года… Никому не известный юноша Горбунов каллиграфическим почерком переписывает никому почти не известную комедию «Банкрот». Вечером к переписчику зашел белокурый, франтовато одетый молодой человек, лет двадцати пяти – автор комедии.
– Позвольте вас спросить, – робко обратился к нему Горбунов, – я не разберу вот этого слова.
– «Упаточилась» – слово русское, четко написанное.
Так впервые встретился автор «Банкрота» («Свои люди – сочтемся») А. Н. Островский с лучшим другом и соратником своим И. Ф. Горбуновым.
Горбунов одно время и жил в доме А. Н. Островского. Здесь в 1853 году сотрудники «молодой редакции» «Москвитянина» услышали его первые рассказы из народного быта. Прием был восторженным.
Знатоки и чародеи звучащего русского слова Александр Островский и Пров Садовский сразу же разглядели необыкновенность горбуновского таланта. Они его первые ценители, вдохновители, наставники. Садовский страстно пропагандирует новоявленный талант по всей Москве. В 1854 году в свой бенефис он выводит Горбунова на сцену Малого театра в роли молодого купца в пьесе M. Н. Владыкина «Образованность». А через год при содействии Садовского и Тургенева Горбунов переходит навсегда в петербургский Александрийский театр.
Живя в Петербурге, Горбунов остается москвичом. Кончается театральный сезон, и он устремляется в город своей юности. В Москве у него остались и лучшие друзья – кружок «молодой редакции» «Москвитянина»: Пров Садовский, Аполлон Григорьев, Евгений Эдельсон, Тертий Филиппов, Борис Алмазов, Николай Рамазанов и другие. Душой «молодой редакции» был А. Н. Островский. Здесь царил культ слова, культ старинного русского быта. Здесь же родилась и неосуществимая попытка найти истинно русские народные характеры в среде самодурного купечества.
А. Григорьев, обращаясь к «старым» славянофилам, писал: «Убежденные, как и вы же, что залог будущего России хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, – в классах, не тронутых фальшью цивилизации, – мы не берем таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом по преимуществу, видим старую, извечную Русь».
Эти славянофильские взгляды сказались даже в пьесах Островского «Не в свои сани не садись», «Не так живи, как хочется» и особенно в «Бедность не порок».
Но почему только один член «молодой редакции» Иван Горбунов не поместил в славянофильском «Москвитянине» ни одного произведения? Почему он первое свое печатное произведение «Просто случай» отнес в журнал западников «Отечественные записки»? Да потому, что не защита «человеческого» в пьяном русском купце, а осмеяние его – вот пафос этого произведения, разделивший Горбунова с славянофилами. В своем творчестве он всегда оставался писателем-демократом, верным учеником Островского. Влияние «молодой редакции» сказалось более на известной аполитичности Горбунова.
Публичные чтения своих сцен Горбунов начал в 1855 году в Москве и Петербурге. Это был какой-то неслыханный взлет артистической славы, Вскоре по приезде в Петербург он пишет отцу: «Теперь у меня приглашение за приглашением; признаться сказать, попринадоело… Не знаю, чем кончится моя карьера, а начата так блестяще, что ни один актер так не начинал своего поприща: «Да какой актер? Из литераторов-то».
Репертуар еще весьма скромен «У квартального надзирателя», «Мастеровой» да начавшая свое триумфальное шествие сцена «У пушки». Вот и все. А слушатели не замечают этой ограниченности. В десятый, в сотый раз несется требовательное: «У пу-у-шки!..», «У пу-ушки!..», «Читайте «У пушки!».
Обостренное чувство слова, чарующая правдивость интонаций, тембра, ритма речи героев, тонкая юмористическая наблюдательность, уморительная мимика, игра глаз – вот что покоряло зрителей в этом «актере из литераторов-то». И как-то сразу всем стало ясно – на русской земле появился талант новый, незнаемый.
Невольно вырвалось словечко «неподражаемый», да так и осталось постоянным эпитетом горбуновского таланта. Подражать Горбунову и нельзя. Полное и мгновенное перевоплощение в своих героев, редкостный дар имитации, богатство мимики, неисчерпаемое многоголосие – это мог только Горбунов. Один он мог делать свои «перемолвки на двенадцать голосов». И всякий, кто не видел, а лишь слышал рассказчика, был убежден, что где-то по-соседству беседуют, спорят, восторгаются и негодуют двенадцать характеров, двенадцать живых людей, а то и целая уличная толпа.
Запечатлеть и выразить характер в одной реплике – это, на зависть всем драматургам и актерам прошлого и настоящего, умел только Горбунов. Рассказы его надо было слушать в его же исполнении. Но и читая их, мы слышим интонацию героев. Городовой уводит в участок астронома-любителя. Толпа обывателей комментирует это событие. Слышится: «На Капказе бы за это…»
