Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 17. Лурд
У Марии была старшая сестра по имени Бернадетта, недавно вернувшаяся из деревни, где она нанималась пасти стада славных поселян. Это была хрупкая и слабенькая девочка, очень простодушная и неискушенная, она только и умела, что читать молитвы. Луиза Субиру не решалась послать ее в лес с сестрой из-за холода; однако Мария и маленькая соседка, Жанна Абади, так настаивали, что мать отпустила девочку.
Три подруги пошли вдоль речки, чтобы набрать там валежника, и очутились перед гротом, образовавшимся в большой скале, которую местные жители называли Масабиель…»
Дойдя до этого места, Пьер остановился и опустил книжку. Его раздражали наивность рассказа, бессодержательные, пустые фразы. В свое время он держал в руках подробное описание этой необычайной истории, взволнованно изучал малейшие ее подробности и глубоко в сердце сохранил нежность и жалость к Бернадетте. Он решил, что на следующий же день начнет расследование этого дела, он так мечтал об этом когда-то. Это была одна из причин, побудивших его предпринять путешествие. В нем снова проснулось любопытство, ему была глубоко симпатична ясновидящая, он догадывался, что она кротка, правдива и несчастна, но ему хотелось проанализировать и проверить все обстоятельства. Несомненно, Бернадетта не лгала, ее посещали видения, как Жанну д’Арк, она слышала голоса и, подобно Жанне д’Арк, по словам католиков, являлась спасительницей Франции. Какая же сила двигала ею, что помогло ей осуществить дело ее жизни? Как могло возникнуть у этой жалкой девочки видение, которое произвело переворот в душах верующих, вызвав к жизни чудеса первых веков, создав чуть ли не новую веру в городе, ставшем святым, — городе, на постройку которого ушли миллионы, куда стекались многочисленные и восторженные толпы, каких мир не видел со времен крестовых походов?
И, прекратив чтение, Пьер стал рассказывать все, что знал, что угадал и восстановил в этой истории, так до конца и не выясненной, — несмотря на потоки вылитых ради нее чернил. Долгие беседы Пьера с доктором Шассенем познакомили священника с этим краем, с его нравами и обычаями. Пьер уже в семинарии обладал непринужденностью речи, способностью воспламеняться, незаурядным даром проповедника, но ни разу не пользовался им. Когда присутствующие увидели, что он знает историю Бернадетты гораздо подробнее, чем она описана в книге, и рассказывает ее так любовно и взволнованно, внимание удвоилось; жаждавшие счастья горемыки в едином порыве поддались обаянию рассказчика.
Священник начал с детства Бернадетты в Бартресе. Она росла у своей кормилицы, некоей Лагю, которая после смерти своего грудного ребенка взяла на воспитание дочь четы Субиру, оказав тем самым услугу очень бедной семье. Деревня в четыре сотни душ на расстоянии какой-нибудь мили от Лурда стояла как в пустыне, далеко от проезжей дороги, еле заметная среди зелени. Дорога спускается с горы; разбросанные среди пастбища домики отделены друг от друга живыми изгородями да аллеями из орешника и каштанов; с окрестных холмов, по оврагам, стекают светлые, неумолчно журчащие ручейки, и над всем господствует на пригорке романская церковка, окруженная могилами сельского кладбища. Со всех сторон вздымаются лесистые холмы; деревня утопает в зелени изумительной свежести, высокую, ярко-зеленую траву питают подпочвенные воды, образовавшиеся от ручьев, сбегающих с гор. Бернадетта, как только выросла, в уплату за свое содержание стала пасти овец и все лето бродила со своим стадом в тенистых зарослях, не встречая ни души. Лишь иногда с вершины холма она видела далекие горы, Южный пик или Виско, то ослепительно сверкающие, то темные и мрачные, в зависимости от погоды, а за ними другие, терявшиеся в отдалении горы, — словно неясные видения, какие посещают нас во сне. Затем священник описал дом Лагю, где и сейчас еще стоит колыбелька Бернадетты, — одинокий дом у околицы. Перед домом был небольшой луг, где росли груши и яблони; его отделял от нолей ручей, такой узкий, что через него можно было перешагнуть. В низеньком строении, справа и слева от деревянной лестницы, которая вела на чердак, было по большой комнате с каменным полом и с четырьмя-пятью кроватями в каждой. Девочки спали вместе и, засыпая, глядели на красивые картинки — ими была оклеена вся стена, а большие часы в футляре из елового дерева торжественно отбивали время в тишине.
Эти годы в Бартресе Бернадетта прожила в чарующей атмосфере ласки и любви. Она росла хилым ребенком, постоянно болела, задыхаясь во время приступов астмы, которые вызывал малейший ветерок; в двенадцать лет она не умела ни читать, ни писать, говорила только на местном наречии, была ребячливой и отсталой как в умственном, так и в физическом развитии. Впрочем, она не слишком отличалась от других детей; это была добрая девочка, кроткая, покорная, не болтливая, склонная больше слушать, чем говорить. Будучи совершенно неграмотной, она обнаруживала, однако, природный ум, а иногда отвечала на вопросы так остроумно, что даже вызывала смех. С большим трудом ее научили читать молитвы по четкам. Выучившись, она решила закончить на этом свое образование и, пася своих овечек, с утра до вечера читала «Отче наш» и «Богородицу», перебирая четки. Сколько часов провела она на заросших травой холмах, затерявшись в зелени таинственной листвы, не видя ни души и глядя лишь на вершины отдаленных гор, тающих в солнечном свете, легких, как сон! Дни шли за днями, девочка блуждала в одиночестве, повторяя все ту же молитву, непрестанно взывая к единственному своему другу — святой деве; так проходило время в нехитрых грезах наивного детства. А сколько чудесных зимних вечеров провела она в большой комнате у очага!
У кормилицы Бернадетты был брат священник; он иногда читал вслух благочестивые истории, там говорилось о необычайных приключениях, бросавших в дрожь и вызывавших радость, о видениях рая на земле; небо разверзалось, и перед взором вставало все великолепие ангелов. В книжках, которые приносил священник, было много картинок, изображавших господа бога во всем его величии, красивого, нежного Иисуса с нимбом вокруг чела и, главным образом, — святую деву, блистательную, в белых, лазурных и золотых одеждах, до того чарующую, что образ ее даже снился девочке. Но чаще всего они читали Библию, старую, пожелтевшую от времени, столетнюю реликвию семьи; каждый вечер муж кормилицы, единственный, кто знал грамоту, брал булавку, наугад втыкал ее в книгу и начинал чтение сверху, с правой страницы; внимательно слушавшие его женщины и дети знали уже все наизусть и могли бы продолжать слово в слово.
Бернадетта предпочитала книги о божественном, повествующие о святой деве, сияющей кроткой улыбкой. Но девочке нравилась также чудесная «История о четырех сыновьях Эмона». На желтой обложке маленькой книжечки, случайно занесенной в эти края бродячим книгоношей, была нарисована наивная картинка, изображавшая четырех героев — Рено и его братьев, взобравшихся вчетвером на своего знаменитого Соевого коня Баярда, которого подарила им царственная фея Орланда. В книжке рассказывалось о кровавых битвах, построении и осаде крепостей, страшных поединках между Роландом и Рено, которому предстояло освободить святую землю, о волшебнике Можи и его чарах и о прекрасной, как ясный день, принцессе Клариссе, сестре короля аквитанского. Бернадетта иногда с трудом засыпала, так возбуждено было ее воображение, особенно в те вечера, когда, отложив в сторону книгу, кто-нибудь из собравшихся рассказывал про колдунов. Девочка была очень суеверной, ее нельзя было заставить пройти вечером мимо соседней башни, где, по слухам, водился дьявол. Впрочем, весь этот край, с его набожными и неискушенными жителями, был как бы овеян таинственностью: деревья пели, из камней сочились капли крови, на перекрестках надо было три раза прочесть «Отче наш» и три раза «Богородицу», чтобы не встретить семирогого зверя, который утаскивал девушек на погибель. А какое изобилие страшных сказок! Их были сотни, в один вечер и не перескажешь. Прежде всего это были сказки об оборотнях — несчастных людях, которых дьявол превращал в больших белых или черных собак: если стреляешь в такую собаку из ружья и хоть одна пуля попадет в нее — человек освобожден, если же пуля попадет в ее тень — человек тотчас же умирает. Затем шли бесконечные рассказы о колдунах и колдуньях. Одна из этих историй особенно увлекала Бернадетту; в ней шла речь о лурдском писаре; он захотел увидеть черта, и колдунья повела его в полночь под великую пятницу на какой-то пустырь. Черт явился разодетый во все красное. Он сейчас же предложил писарю купить его душу; тот сделал вид, будто соглашается. Под мышкой черт держал свиток со списком горожан, уже продавших ему душу. Но хитрый писарь вытащил из кармана бутылку якобы с чернилами, на самом же деле со святой водой, и окропил черта; тот стал ужасно кричать; тем временем писарь выхватил у черта свиток и пустился наутек. Тогда черт погнался за писарем, и началась бешеная скачка по горам и долам, через леса и реки, о которой можно было рассказывать целый вечер. «Отдай свиток!» — «Не отдам!» И снова начиналось: «Отдай свиток!» — «Не отдам!» Наконец догадливый писарь, выбившись из сил, задыхаясь, прибежал на кладбище, на освященную землю, и здесь стал издеваться над чертом, размахивая свитком; так он спас души несчастных, которые расписались на свитке. В такие вечера Бернадетта перед сном читала мысленно молитвы, радуясь, что силы ада посрамлены, но все же дрожала от страха, как бы черт не явился к ней, когда погасят лампу.
