Симона де Бовуар - Сломленная
— Ты видела, как мы жили, — сказала я. — Ты даже очень критически относилась ко мне. Не бойся, я не обижусь. Постарайся объяснить, почему отец разлюбил меня.
Она улыбнулась с оттенком жалости:
— Но, мама, когда после пятнадцати лет брака перестают любить жену, в этом нет ничего особенного. Если бы было наоборот, вот это было бы удивительно!
— Есть люди, которые любят друг друга всю жизнь.
— Они притворяются.
— Послушай, не старайся, как другие, отделаться общими фразами: в этом нет ничего особенного, это естественно… Мне этого недостаточно. Я, безусловно, совершила ошибки. Какие?
— Твоя ошибка в том, что ты верила в любовные истории, которые могут длиться без конца. А я поняла — в чем дело. Как только я начинаю привязываться к какому-нибудь парню, я выбираю другого.
— В таком случае, ты никогда не сможешь полюбить!
— Нет, конечно. Ты видишь, к чему это приводит.
— Зачем же жить, если никого не любишь?
Я бы никогда не согласилась не полюбить Мориса или перестать любить его теперь; я хочу, чтобы он любил меня. В последующих наших разговорах я продолжала настаивать:
— И все-таки, посмотри на Изабель, на Диану, на Кутюрье: есть браки, которые выдерживают проверку временем.
— Это вопрос статистики. Делая ставку на супружескую любовь, рискуешь быть брошенной в сорок лет, не имея за душой ничего. Ты вытянула несчастливый билет. Но ты не одна такая.
— Я летела через океан не за тем, чтобы выслушивать банальности.
— Ты даже не представляешь себе, насколько это не банальность, и никак не хочешь этому поверить.
— Статистика не объяснит мне того, что случилось со мной!
Она пожимает плечами, переводит разговор на другое. Она водит меня в театры, кино, показывает город. Но я не отступаюсь:
— У тебя возникало впечатление, что я не понимаю отца, что я ниже его уровня!
— В пятнадцать лет — да, конечно, как у всех девчонок, влюбленных в своих отцов.
— Что именно ты думала?
— Что ты недостаточно им восхищаешься: для меня он был почти сверхчеловеком.
— Безусловно, я совершила ошибку, проявляя мало интереса к его работе. Ты думаешь, он обижался на меня?
— Из-за этого?
— Из-за этого или из-за другого.
— Я ничего такого не знала.
— Мы часто ссорились?
— Нет. В моем присутствии — нет.
— И все-таки — в 55-м году. Колетта помнит…
— Потому что она всегда была при твоей юбке. И она старше меня.
— Тогда почему, ты думаешь, отец бросает меня?
— В этом возрасте мужчины часто испытывают желание начать новую жизнь. Они воображают, что новизна сохранится на всю жизнь.
Нет, от Люсьенны я ничего не добьюсь. Неужели она думает обо мне столько плохого, что даже не осмеливается об этом сказать?
16 марта.
— Ты отказываешься говорить обо мне: ты знаешь обо мне так много плохого?
— Что за мысли!
— Я переливаю из пустого в порожнее, это так. Но мне хочется разобраться в своем прошлом.
— Важно только будущее. Ищи себе любовников. Или иди работать.
— Нет. Мне нужен твой отец.
— Может быть, он вернется.
Этот разговор повторялся раз десять. Я и ей надоела, она уже без сил. Может быть, если я доведу ее до крайности, она выйдет из себя и, наконец, скажет все. Но у нее столько терпения, что я прихожу в отчаяние. Кто знает, может, они написали ей, объяснили, что со мной, и призвали быть ко мне снисходительной. Я спросила, каково ее суждение об отце.
— О, я никого не сужу.
— Ты не находишь, что он вел себя — как подлец?
— Честно говоря, нет. Конечно, он строит иллюзии относительно этой дамочки. Он наивный человек. Но не подлец.
— Ты считаешь, что он имеет право жертвовать мной?
— Конечно, по-твоему, это жестоко. Но почему он должен жертвовать собой? Я, например, хорошо знаю, что не пожертвую собой ради кого бы то ни было.
Она произнесла это с оттенком бахвальства. «Неужели она так жестока, что хочет походить на него?» — спрашиваю я себя. Мне кажется, она совсем не так уверена в себе, как я подумывала вначале. Вчера я расспрашивала ее о ней самой.
— Послушай, я хотела бы, чтобы ты была искренна со мной. Мне это необходимо — отец столько лгал мне. Ты уехала в Америку из-за меня?
— Что за вздор!
— Отец убежден в этом. И страшно зол на меня за это. Я прекрасно знаю, что тебе было тяжко со мной. Мое присутствие постоянно тяготило тебя.
— Вернее сказать, я не создана, чтобы жить в семье.
— Тебе было несносно мое присутствие. Ты уехала, чтобы освободиться от меня.
— Не будем преувеличивать. Ты меня не притесняла. Нет, просто я хотела испытать, смогу ли жить самостоятельно.
— Теперь ты это знаешь.
— Да, теперь знаю, что могу.
— Ты счастлива?
— Вот одно из твоих выражений. Для меня оно лишено смысла.
— Тогда, значит, ты несчастлива. Она ответила с вызовом:
— Меня моя жизнь вполне устраивает.
Работа, развлечения, кратковременные связи — я нахожу такое существование бесплодным. Ей свойственны взрывы грубости, нетерпимости — и не только по отношению ко мне. Это, на мой взгляд, признак какого-то неблагополучия. А отказ от любви — это тоже, конечно, по моей вине: моя сентиментальность внушила ей отвращение, она изо всех сил старалась не стать похожей на меня. В ее манерах есть что-то напряженное, почти отталкивающее. Она познакомила меня с некоторыми из своих друзей, и меня поразило, как она держит себя с ними: всегда настороже, не идущая на сближение, резкая. И смех ее звучит невесело.
20 марта. С Люсьенной что-то не так. В ней есть, я не решаюсь написать это слово, оно внушает мне ужас, но это именно то слово: злость. Насмешливая критиканка, которой не попадайся на язычок, — такой я знала ее всегда. Но с каким ожесточением разбирает она по косточкам людей, которых именует своими друзьями. Ей нравится говорить неприятности, хоть порой и справедливые. В действительности — эти отношения не выходят за пределы простого знакомства. Она прилагает все усилия, чтобы показывать мне людей, но в сущности очень одинока. Злость — это орудие самозащиты. От кого? Нет, это совсем не та сильная, жизнерадостная, уравновешенная девушка, какой она мне представлялась в Париже. Неужели я упустила их обеих? Нет, о нет! Я спросила:
— Ты, как и отец, считаешь замужество Колетты идиотским?
— Ее брак таков, каким должен был быть. Она мечтала только о любви: и неизбежно влюбилась в первого попавшегося парня.
— Я виновата в том, что она стала такой? Она рассмеялась своим безрадостным смехом:
— У тебя всегда было преувеличенное представление о своей ответственности.
У нее я тоже спросила:
— Какой ты видишь меня?
Она взглянула на меня с удивлением.
— Я хочу сказать: как бы ты описала меня?
— Ты француженка до мозга костей. Кроме того, ты большая идеалистка. Ты беззащитна — это твой единственный недостаток.
— Единственный?
— Ну да. А в остальном ты живая, веселая, милая, Довольно краткое описание. Я повторила:
— Живая, веселая, милая… Казалось, она смутилась:
— А ты сама какой видишь себя?
— Похожей на болото. Все поглотила тина.
— Ты еще найдешь себя.
Нет, и это, наверное, самое худшее. Правда, я понимаю теперь, какое уважение испытывала в глубине души к самой себе. Но все те слова, которыми я пыталась его упрочить, убил Морис. Он отверг ту меру, которой я мерила себя и других. Мне никогда не пришло бы в голову спорить с ним, то есть с самой собой. Теперь я спрашиваю себя: во имя чего следует предпочитать внутреннюю жизнь жизни светской, созерцательность — легкомыслию, преданность — честолюбию? У меня было одно стремление — давать другим счастье. Но Морису я не дала счастья. Дочерям — тоже. Итак? Я больше ничего не знаю. Не только, какова я на самом деле, но и какой надо было быть. Черное перемешалось с белым, мир — хаос, и сама я утратила четкий облик. Как жить, не веря ни во что, не веря в себя самое?
Люсьенна возмущена тем, что я так мало интересуюсь Нью-Йорком. Раньше я нечасто вылезала из своей скорлупы, но когда это случалось, все меня интересовало: природа, люди, музеи, улицы. Теперь я мертва. Сколько же лет предстоит еще влачить мне, мертвой? Теперь, когда утром я открываю глаза, мне кажется, что невозможно будет прожить этот день до вечера. Вчера, в ванне, для меня было проблемой поднять руку: зачем нужно поднимать руку, зачем нужно переставлять ноги? Когда я одна, я по целым минутам стою на краю тротуара, не в силах двинуться с места.
23 марта. Завтра я еду. Вокруг меня все та же непроглядная тьма. Я телеграфировала Морису, чтобы он не приезжал в Орли. У меня нет мужества взглянуть ему в лицо. Ведь он уедет. Я вернусь, а он уедет.
