Василий Вонлярлярский - Большая барыня
— Справедливо рассуждать изволите, Елизавета Парфеньевна, — повторил штаб-ротмистр, — сущая и совершенная правда-с; пятнадцать лет — для девицы важная вещь-с.
— Как же не важная; да еще и какая важная, Петр Авдеич; а вот и Полинька, — воскликнула вдова, приподнимаясь с дивана. Улыбаясь и краснея, вошла в гостиную Пелагея Власьевна, улыбаясь и краснея, присела она Петру Авдеевичу и, жеманно подобрав голубенькое платье свое, поместилась рядом с матерью на березовом диване.
Гость, не нашедши, вероятно, в памяти ничего приличного к приветствию, ограничился ловким поклоном и, отодвинув кресло свое несколько далее от дам, уселся на него, не вымолвив ни одного слова.
Мать первая возобновила разговор; она обратилась к дочери.
— Видишь ли, Полинька, что Петр Авдеич не совершенно позабыл нас и приехал.
Пелагея Власьевна опустила глазки и кашлянула в платок вместо ответа.
— Я говорила тебе, что приедет.
— Да, маменька, — прошептала дочь.
— Вот видишь: мать никогда не обманет; в другой раз надобно верить, когда мать говорит.
— Я давно бы за счастие почел, — перебил, вставая с своего места, Петр Авдеевич, — но… полагал… обеспокою…
— Вы, вы, Петр Авдеич? — спросила мать.
— Право, в этом только и заключал сомнение, Елизавета Парфеньевна; думал также, что удержит вас Тихон Парфеньич, и все этакое думал.
— Знайте же, почтеннейший соседушка, что с сегодняшнего дня мы безвыездно будем дома и станем ожидать вас с утра до вечера, — прибавила, приветливо улыбаясь и вставая, Елизавета Парфеньевна, — а теперь не взыщите, Петр Авдеич, в деревне с короткими не церемонятся, а ведь вы короткий знакомый наш, не правда ли? и потому оставляю вас скучать с Полинькою, а сама отправляюсь по хозяйству… Полинька, надеюсь, что ты, мой друг, сумеешь занять гостя, не то он, пожалуй, никогда больше не приедет к нам. — Выговорив последнюю фразу со всевозможными ужимками, вдова вышла вон, оставив Петра Авдеевича и Пелагею Власьевну в самом неловком положении. В продолжение нескольких минут оба они не знали, что им делать друг с другом и с чего начать разговор, который поддерживала одна Елизавета Парфеньевна. Штаб-ротмистр, поглядывая на Пелагею Власьевну, переставлял ноги свои и тянул книзу ус; в свою же очередь Пелагея Власьевна, приподнимая глаза на Петра Авдеевича, тотчас же опускала их и кашляла для приличия… Но оба понимали очень хорошо, что подобное препровождение времени должно же было кончиться наконец чем-нибудь, и потому в одно и то же время оба заговорили.
— Вы не можете… — начала было Пелагея Власьевна, но, услышав голос Петра Авдеевича, замолчала, замолчал и тот; потом они взгянули с недоумением друг на друга, и уже Пелагея Власьевна решилась первая сделать вопрос.
— Вы, кажется, хотели сказать что-то, Петр Авдеич?
— И вы тоже, Пелагея Власьевна, — отвечал штаб-ротмистр.
— О нет, я уж не помню.
— Какая дурная память, Пелагея Власьевна.
— О нет, — повторила девушка, — но мне хотелось знать, что хотели вы сказать, Петр Авдеич.
— Я, Пелагея Власьевна?
— Вы, Петр Авдеич.
— Я хотел сказать, Пелагея Власьевна, что все эти дни мне было очень скучно.
— А мне? — проговорила, вздыхая, девушка
— Как, и вам тоже?
— О да, Петр Авдеич!
— Почему, скажите, сделайте одолжение.
— Сама, право, не знаю, но очень скучно; уж маменька за это бранила меня.
— Маменька ваша очень добрая, кажется, Пелагея Власьевна.
— Как ангел добра.
— За что же она бранила?
— За то, что я ужасно скучала и даже плакала.
— Вот еще как, — заметил штаб-ротмистр.
— Это глупость, я и сама знаю, Петр Авдеич; но мне так показалась несносна деревня после города: в городе было так весело.
— Это справедливо, что деревня скучна после города.
— Не правда ли, Петр Авдеич?
— Совершенно, но плакать, кажется, я бы не стал.
— Вы дело другое, вы мужчина, вы счастливы, Петр Авдеич!
— Почему же вы это думаете?
— Потому что мужчины все обыкновенно бывают счастливы, их ничто не тревожит… они не способны так чувствовать, как девица.
— Вот уж это несправедливо замечать изволите, Пелагея Власьевна, мужчины также чувствительны бывают.
— Не думаю, чтобы так…
— И сравнения нет, можно сказать больше, доказать могу.
— Я любопытна слышать.
— Да вот, например, у нас в бригаде один офицер влюбился в такую, что пляшет на канате с шестом, и поверите ли, чуть не посадил себе пулю в лоб; так вот как мужчины любят, Пелагея Власьевна…
— А вы, Петр Авдеич, — спросила Пелагея Власьевна, бросая на штаб-ротмистра томный взгляд, — могли бы испытать подобное чувство, как товарищ ваш?
— Как? к плясунье на канате?
— Не к плясунье, а все равно к другой?
— Не все равно, Пелагея Власьевна.
— Положим, если бы, например, вам встретилась девица дворянского сословия; хотя бы, например, такая, как…
— Как кто? — спросил штаб-ротмистр.
— Не знаю, с кем сравнить-с, право.
— Однако же-с?
— Право, не знаю, Петр Авдеич!
— Подумайте-с хорошенько.
— Ну, такая, как…
— Как? — повторил Петр Авдеевич.
— Как я… — едва внятно и краснея выговорила девушка.
— Как вы, Пелагея Власьевна, да встреться только такая и не совсем даже схожая-с, потому что где же-с такая может встретиться, я бы, кажется, доложу вам, просто… того…
— Вы насмешник, Петр Авдеич!
— Ей-богу, говорю от полноты то есть от сердечной или, лучше скажу, как солдат, без всяких этаких комплиментов, и где же мне-с, посудите сами, научиться всяким этаким оборотам, которые приобретаются, собственно, в обширных столицах?
— Мужчины так фальшивы бывают, Петр Авдеич, — заметила Пелагея Власьевна, жеманясь.
— Мужчины, статься может, но я-с под присягу пойти готов-с.
— Ах, не клянитесь.
— Хоть сейчас, верьте, Пелагея Власьевна!
— Я верю вам, о я верю вам, Петр Авдеич, и ежели бы… но не жарко ли вам в комнатах? вечер такой прекрасный, в роще прохладно, хотите прогуляться, Петр Авдеич?
— Сделайте ваше одолжение, Пелагея Власьевна, я с моим удовольствием.
Штаб-ротмистр бросился за своею фуражкою в соседнюю комнату, а Пелагея Власьевна частенькими шагами побежала за шляпкою и зонтиком.
— Вы позволите-с мне взять трубку, Пелагея Власьевна? — закричал ей вслед Петр Авдеич.
— Ах, пожалуйста, — отвечала из третьей комнаты девушка, прыгая перед зеркалом и делая глазами и головою разные знаки стоявшей пред нею пожилой дворовой девке в затрапезном платье и с босыми ногами; девка отвечала на барышнины немые объяснения глупым полусмехом и, поправив ей некоторые части туалета, проводила барышню из дверей; сама же, приставя глаз к замочной щелке, принялась осматривать приезжего барина, о котором с самого приезда барынь из города уже поговаривала сорочковская дворня как о барышнином женихе.
Полтора часа спустя герои наши возвратились из рощи, по-видимому, очень довольные собою; Пелагея Власьевна, вертя в руках своих незабудку, смеялась, разговаривала и, даже отвечая на вопросы Петра Авдеевича, смотрела прямо ему в глаза.
Петр же Авдеевич, идучи рядом с Пелагеею Власьевною, пускал на воздух клубы табачного дыма. Трое суток прогостил Петр Авдеевич в Сорочках, гулял с барышнею по роще, собирал с нею грибы и отпускал всякие обиняки, и трое суток эти промчались для всех жителей Сорочков быстрее одного дня, а на четвертые та же лихая тройка отвезла штаб-ротмистра в Костюково, Колодезь тож, к великому огорчению Пелагеи Власьевны.
Наблюдавшая за дочерью и гостем Елизавета Парфеньевна утверждалась в той мысли, что ежели женщина захочет понравиться, то уж конечно понравится, и сделай в этот вечер предложение штаб-ротмистр, на другой же день Пелагея Власьевна могла бы снова облечься в свое вердепешевое платье и кисейное канзу; и сколько завистниц возродила бы в уезде весть о внезапной помолвке Пелагеи Власьевны!
Но штаб-ротмистр думал иначе. Опыт товарищей доказал ему, что хорошенькие девушки очень часто нравятся молодым людям, особенно военным, что девушки эти обыкновенно бывают до крайности любезны, пока замужество не увенчает этой любезности чепцом и титлом жены; тогда все-таки очень часто из любезных и хорошеньких девушек делаются фурии, и этих фурий бедные люди, превратившиеся в супругов, обязаны таскать за собою всю жизнь.
Вторая причина нерешительности Петра Авдеевича возникла от невольного недоверия к сладкозвучным словам Елизаветы Парфеньевны, так громко провозглашавшей нежность свою к единственной дочери, от которой, может быть, чувствительная мать желала только скорее отделаться; и подобные примеры видал в продолжение жизни своей штаб-ротмистр.
