Дом в степи - Сакен Жунусов
Тем временем в домике, к которому прикованы взгляды всего поселка, отхаживали мать Райхан. Узнав о дочери, старушка влетела в дом, словно подхваченное ветром перекати-поле, и с криком, стоном, слезами повисла у нее на шее. Радость лишила мать последних сил. Райхан вдруг почувствовала, как ослабло и обвисло сухонькое тело матери, и она едва успела подхватить ее на руки. Старушку уложили в постель, засуетились, взбрызнули водой. Мальчишка-шофер, крутившийся во дворе, полетел за фельдшером.
Райхан не отходила от постели и, глядя в помертвевшее лицо, гладила, гладила седые волосы. Она не
узнавала родного лица. Бескровные щеки ввалились настолько, что остро обозначились скулы и словно у неживой разлилась синева под глазами. Райхан притронулась к рукам и со страхом почувствовала, как они холодеют.
- Апа!.. Мама!..- закричала она.- Да ведь она... Что же делать?
Бессилие, страх, отчаяние охватили ее. Горячие слезы падали на безжизненное лицо матери. Вдруг веки старушки затрепетали, разлепились, и на Райхан глянули знакомые голубые глаза. Но как они выцвели за все эти годы!
- Мама, это я! - без конца повторяла Райхан.- Я насовсем...
Мать, все еще не веря своему счастью, устало смежила ресницы, но тут же глаза распахнулись вновь и на лице старушки появились признаки жизни: ожили и окрасились щеки, уверенней и тверже определился взгляд. И лишь тогда огромный и молчаливый человек, все это время тихо стоявший в сторонке и не подававший голоса, подступил к Райхан и заключил ее в крепкие объятия. Это был отец - Григорий Матвеевич Федоров.
Великану было тесно в маленьком домишке, голова его почти подпирала потолок. Окладистая борода, когда-то огненно-рыжая, а теперь изрядно тронутая сединой, росла у него чуть ли не от висков и сильно старила хозяина,- не то, глядя на яркие крупные губы и здоровые щеки, ему ни за что не дать бы его семидесяти лет.
«Ох и мужичище же, видать, был!- залюбовался великаном Моргун.- Но какие же они ей отец и мать? Ведь ни капли сходства!»
- Жеребеночек мой!- ласково выговаривал по- казахски Григорий Матвеевич, целуя дочь в поседевшие волосы и крепко прижимая к груди.- Единственный мой!
Райхан, закрыв глаза, как ребенок замерла на широкой груди отца.
Силы постепенно возвращались к счастливой матери, и когда пришло время зажигать в доме свет, Лиза-шешей окончательно пришла в себя.
- Чуть сердце не разорвалось,- призналась она и снова потянулась к Райхан.- Верблюжонок мой! Неужели это на самом деле ты?
Подбородок ее задрожал, в глазах заблестели слезы.
Вечером в дом набилось полно гостей, пелись песни, играла музыка, но за весь вечер никто не спросил Райхан, где она была эти долгие годы, почему не давала о себе весточки. Слишком велика была радость встречи, чтобы омрачать ее неприятными расспросами.
Посидев до полночи, гости стали расходиться.
Приехавшим постелили кому где. Шофер, еще совсем подросток, выскочил во двор, чтобы спустить воду из радиатора. Был поздний час, поселок спал. Думая о Райхан и ее родителях, шофер так же как и Моргун подозревал, что тут кроется какая-то загадка. Но какая? Ни у кого из гостей узнать не довелось, а спрашивать у хозяина неловко. Но история, должно быть, очень загадочная...
Когда шофер вернулся, Григорий Матвеевич сидел уже босой. Сапоги хозяина высокие, с широкими голенищами и из толстой кожи, поразили подростка. В одном таком сапоге он, пожалуй, уместился бы весь, с головой и руками. Григорий Матвеевич отбросил сапоги в сторону, и они упали с таким тяжелым стуком, будто две лошадиных головы, отрубленных с шеей и грудью.
- Вот это сапоги у вас!- сказал по-русски шофер.- Какой, интересно, размер?
Григорий Матвеевич лег, набросил одеяло.
- Ты, сынок, вот что. Тебя, кажется, Жантасом звать? Давай-ка мы будем говорить по-казахски. И зови меня так, как я привык: Кургерей. Значит, для тебя я Кургерей-ата,- Старик, укладываясь поудобнее, закутался в одеяло и повернулся на бок, лицом к Жантасу.- А с сапогами у меня одно наказанье. Всю жизнь шью только на заказ. Ничего подходящего в магазинах нет. Лет пять я заказывал в Караганде прямо на фабрике, но вот эти сшил тут, в ауле. Вот попробуй-ка отгадать, какого они размера? Жантас неуверенно сказал:
- Размера вроде сорок четвертого, сорок пятого...
- Сорок восьмого! И вот представляешь, каково мне было раньше? Два барана отдавал, чтоб только сшили.
Старик оказался словоохотливым, и Жантас ломал голову - как бы подобраться к загадочной истории Райхан и ее родителей.
- Кургерей-ата,- осторожно позвал он,- а по- казахски вы говорите совсем чисто. Что, видно, давно живете здесь?
- Ну, сынок, когда я пришел сюда, тебя еще и на свете не было. Повидал всякого - плохого и хорошего. Да что я, у меня вон уж Райхан седая совсем...
Старик зевнул, откидываясь на спину. Жантас насторожился, поднял заблестевшие глаза. Ничто не мешало сейчас в затихшем на ночь доме. Лишь слегка потрескивала на карнизе большой русской печи лампа с убавленным фитилем да из гостиной доносилось сонное посапывание уставшего за день Моргуна. Не спали в доме женщины, но они заперлись в самой дальней комнате и не могли наговориться, наглядеться друг на друга.
Жантас поднялся, достал из пиджака, висевшего у изголовья, пачку сигарет. Завозился и хозяин - откинул одеяло, взял большую горбатую трубку и принялся набивать табаком.
- Не спишь, сынок? Чего не спится-то?
Жантас в волнении проглотил слюну.
- Ата,- вкрадчиво заговорил он,- я хочу у вас спросить... Но вы не обидитесь?
- Да спрашивай. Чего обижаться-то?
- Тут видите что... Тетушка Райхан, когда мы выехали из района, была веселой, очень веселой. А тут вот, недалеко, возле развалин, мы встретили одного человека. Не знаете,- с таким вот, в ладошку, родимым пятном? И тетушку Райхан как подменили. Я вот и все думаю и соображаю. Теперь-то мне ясно, что она из этих мест, только давно уехала. Но что с этим человеком?
Жантас тянул и мямлил, никак не решаясь спросить напрямик: «Скажите, а Райхан на самом деле ваша дочь?»
Ему казалось, что он и без того забыл положенные приличия и расспросы его могут обидеть хозяина. Он умолк и выжидающе уставился на старика. Огромная тень хозяина закрывала всю стену.
- Ну, что ж,- проговорил наконец старый Кургерей после долгого раздумья,- если ты все равно не спишь... Только ведь начинать надо с самого начала. Столько было всего, столько прожито. Это все равно как песня,
