Джим Томпсон - На хвосте Техас
Митч сделал так, как ему было велено. Работа швейцара в отеле, которую он нашел, была не слишком обременительной, хотя и не очень прибыльной. Но деньги на тот момент не были самым важным фактором: нехватка наличных компенсировалась другим.
Митч хоть и носил ливрею, но на самом деле работал на гараж, обслуживающий отель. А так как таксомоторная компания, имеющая здесь свой филиал, не могла себе позволить держать в штате лишнего начальника, который руководил бы всего одним человеком, то Митч в некотором роде был сам себе хозяином. К тому же (и это в высшей степени льстило его самолюбию) его больше не называли «парнем». Будучи изъятым из категории безликих служащих, он стал личностью — человеком с именем, с которым консультировались и к которому не без уважения обращались по таким важным вопросам, как содержание ультрадорогих машин.
От двух до шести утра работы было мало, а то и вообще никакой. Митч мог спокойно сидеть в своей клетушке и читать или болтать с постояльцами отеля, которых одолевала бессонница. Одним из наиболее частых его собеседников был коротышка неопределенного возраста, с глазами, таращившимися за толстыми линзами очков, и копной жестких, словно проволока, волос серо-стального цвета. В самом начале работы Митча он озадачил его вопросом.
— Если вы привратник, — поинтересовался коротышка, говоря со слабым акцентом, — то почему вас называют стартером?
— Я это выясню, — ухмыльнулся Митч. — Спросите меня завтра утром.
— Ладно. — Мужчина кивнул, как бы соглашаясь, а затем едва ли не втиснулся в клетушку Митча. — Зачем вы читаете книгу по современному искусству? Вас кто-нибудь спрашивал о нем?
Митч ответил, что выбрал ее сам. Просто слышал, как какие-то важные особы рассуждали о современном искусстве, и решил, что и ему неплохо бы узнать о нем побольше.
— Все-таки получается, что вы делаете это не по собственной инициативе, а с чужой подачи?
— Ну что ж, может быть. Хотя не совсем. Как можно узнать, интересно это тебе или нет, если не имеешь понятия, о чем идет речь?
Мужчина пристально посмотрел на него, затем качнул копной волос.
— Мы должны будем побеседовать снова, — высказал он пожелание.
Такой была первая встреча Митча с доктором медицины, доктором психиатрии, членом федерации ученых Америки, выпускником Сорбонны Фритцем Стейнхопфом. Точно так же доктор перезнакомился со всеми остальными сотрудниками отеля, от управляющего, надменного главы хозяйственных служб, занимающего немаловажную должность в отельном табеле о рангах, до коридорных, уборщиц и прочей обслуги.
Его манера общения была такова, что, будь на его месте кто-то другой, ему непременно указали бы на дверь. Но Фритц Стейнхопф занимал особое положение. В дополнение к своим жилым апартаментам он оборудовал в мезонине приемный кабинет, а среди его пациентов были самые видные, богатые представители юго-запада, включая двух крупных поставщиков, занимающихся снабжением отеля.
Митч не понимал, почему столь значимая личность не концентрируется целиком на своей практике, а лезет еще и в дела таких людей, как он. Однако ответ, который наконец нашел, во многом помог ему разобраться в самом себе. Никому не дано, осенило его, верно оценить личность за один короткий разговор и найти к ней подход. Объективная оценка появляется только на основе широкого спектра субъективных восприятий, а интерес и любопытство — неотъемлемые черты любого исследователя. Ничего из узнанного не остается мертвым грузом — приобретенные знания всегда пригодятся.
Будучи по большей части ничем не занятым в рабочее время, Митч поневоле все чаще и чаще становился объектом изучения для явно страдающего бессонницей Стейнхопфа, любопытство которого с каждым разом становилось все ненасытнее. Психиатр не знал никакого удержу, от него нельзя было отвязаться. Как-то ночью Митч, разозлившись на него, заявил, что должен пойти поесть, тогда Стейнхопф сказал, что он тоже голоден, и трусцой засеменил бок о бок с ним в ночную закусочную отеля...
После этого они вместе ели каждую ночь. Психиатр запихивал в себя без разбору все, что перед ним ни ставили, и вежливо продолжал задавать самые интимные вопросы, а ответы Митча комментировал так, что они то занимали его, то пугали, а то и возмущали до глубины души.
— Игра в кости — это своего рода заменитель, — услышал он однажды от доктора. — Этакое компенсирующее средство. Вас страшит, над вами довлеет импотенция отца. Он так и не нашел, чем ее восполнить, а вам вот повезло.
— Ох, полноте, док! — рассмеялся Митч. — Я мог бы завести гарем.
— Ну и что? Вполне возможно. Но этот страх в вас все равно присутствует. Человеком, уверенным в своей мужской силе, никогда не верховодит жена, как это делает с вами ваша Тидди.
— Это вовсе не так! Я стараюсь следовать доводам рассудка. Она приносит в семью большую часть денег, а значит, вправе ими и распоряжаться.
— Но она ведь всегда зарабатывала больше, не так ли? В этом плане у вас ничего не изменилось. А деньги для нее, очевидно, не представляют никакой ценности — это нечто такое, чем можно швыряться. Как тогда это вяжется с ее стремлением не считать вас за мужчину?
— Проклятие! Я битый час вам толкую, что это не так! Я люблю мою жену! И хочу сделать все, чтобы порадовать ее, сделать счастливой.
— Так и должно быть, — вкрадчиво промурлыкал Стейнхопф. — Конечно, при условии, что и она тоже делает все, чтобы порадовать вас, сделать счастливым.
— Но...
— Понимаю! Поверьте мне, я понимаю! — мягко прервал его доктор. — И прошу вас принять неприемлемое. Вы знаете вашу жену, как никто другой. Между вами нечто особенное, то, что принадлежит лишь вам двоим — неприятности, пережитые вместе, сокровенные слова, интим, тепло и восторги — словом, все то, что является драгоценным и уникальным для каждого брака, каким неудачным он ни был бы на самом деле. Говорят, муж всегда последний, кто узнает печальную правду о своей жене.
Конечно, так оно и есть. А как же может быть иначе? Ведь он к ней ближе всех. Но вдумайтесь, Митч, именно эта близость как правило, и ослепляет мужа, мешает ему быть объективным. Один пациент однажды заявил мне с великой горечью, что я не в состоянии понять, каково это быть негром. Я только и мог, что возразить: он тоже не представляет, каково быть белым.
Митч нахмурился. Ему показалось, будто доктор сказал о чем-то весьма неприличном.
Между тем Стейнхопф мягко продолжал: — Помимо вашей, Митч, крайне субъективной точки зрения, огромную роль играют и обстоятельства детства. Вы росли в условиях, которые нормальными, увы, не назовешь, а поэтому и ваша нынешняя жизнь не шокирует вас в той степени, как должна была бы. Ваша жена не так уж сильно отличается от вашей матери. Она тоже, по-видимому, страдала отсутствием материнских инстинктов, но зато с избытком была наделена сексуальностью. Тидди по сравнению с ней...
Митч вскочил и бросился к выходу. Доктор догнал его и засеменил рядом, обещая, что они еще вернутся к этой теме, объясняя, что это непременно надо сделать, ибо остается еще много недосказанного.
В тот момент Митч думал иначе. Он был по горло сыт и этой беседой со Стейнхопфом. И все же они вернулись к той теме, и не раз, причем по настоянию самого Митча. Неудивительно, ведь он все с большей тревогой начинал задумываться о себе и Тидди.
Митч по-прежнему любил ее или считал, что любит, но их отношения стремительно ухудшались. Чем больше он видел Тидди, тем сильнее в ней разочаровывался.
А видел Митч ее теперь много, почти постоянно. И она затаскивала его в кровать сразу же, едва он переступал порог дома. Но ее в общем-то нормальные требования, предъявляемые к нему, как к мужчине, неожиданно стали для Митча источником отчаяния и отвращения из-за формы, в которую Тидди их облекала. Она не умела спокойно, обстоятельно и откровенно разговаривать на самые простые житейские темы. И почему только он не замечал этого раньше? То, что прежде Митч принимал за ум, было вопиющим невежеством — Тидди, как попугай, повторяла то, что слышала от других.
Оказалось, что у нее напрочь отсутствует чувство юмора.
Подшучивать над Тидди или просто смеяться в ее присутствии было опасно, так как это легко могло привести ее в безумную ярость.
— Тебе лучше не раздражать меня. С муженьками, которые подшучивают над своими женушками, случаются очень плохие веши, — предупреждала она.
Тидди не уделяла никакого внимания маленькому Сэму и злилась, когда Митч занимался с ребенком. От мужа она требовала только одного — секса, желая его вновь и вновь. А когда он уже больше не мог удовлетворять ее, начинала хныкать и дуться, впрочем не скрывая при этом, что в общем-то довольна, хотя была бы не прочь и еще...
Вот почему разговоры Митча с доктором Стейнхопфом возобновились. Более того, он во всех деталях описал ему всю историю его взаимоотношений с Тидди с самого начала.
